— Да у меня и нет ничего, кроме одежды, — пожала плечами совершенно обезвоженная консьержка. — Книги и бумаги забрали поклонники. — Что-что? — ахнул Галашю. — Какие поклонники? — не сдержал изумления Феликс. — Может, сходим перекусим? — подал голос Виржиль, решив тоже поучаствовать в игре в вопросы и ответы. — Вчера утром слышу — звонят в дверь, — начала не на шутку перепуганная консьержка. — Ну, открываю. А там они. Говорят, мы из клуба поклонников Эмиля. Будем разбирать его архив. Ну, я все им и отдала. — Всё? — вознегодовал Галашю. — Клуб поклонников Эмиля? — не поверил своим ушам Феликс. — Хрум-хрум? — добавил Виржиль, разыскавший в кармане горсть засохших соленых крендельков. — Что, не надо было отдавать? — снова залилась горючими слезами консьержка и на всякий случай прикрыла руками голову. — Как они выглядели, эти "поклонники"? — требовательно спросил Галашю. — Да они же только что были в церкви, — пробормотала та. — Что-о? — взвился Галашю. — Ну да, тройняшки! — прорыдала несчастная женщина. — Виржиль, Феликс! — гаркнул Галашю. — Мы должны их выследить! Срочно за мной! — Э-э… — промямлил Феликс. — А я вам точно нужен? Чего мне у вас под ногами путаться… — Я сказал: вперед! Нечего прибедняться! "Трус", "малодушный", "кишка тонка", "слабо" — всем этим довольно грубым характеристикам, которые многие считают неотъемлемыми чертами твоей личности, ты предпочитаешь выражение "природная сдержанность", полагая, что оно как нельзя лучше определяет присущий тебе тонкий антиконформизм. Впрочем, жизнь часто сводится к проблеме языкового барьера. Ударное трио бросилось догонять подозреваемых. Феликс чувствовал, как у него колотится сердце; Эрнест — как у него закипает мозг; Виржиль — как у него бурчит в животе. К счастью, тройняшки еще не успели уйти далеко: остановившись возле уличного торговца на авеню Мариуса Лесёра, они прямо на тротуаре поедали фалафель. Трио чуть не засыпалось — из-за Виржиля, который тоже потребовал фалафеля, но его удалось утихомирить, пообещав двойную порцию макдаковских деликатесов. Покончив с едой, братья о чем-то пошушукались (автору отлично известно о чем, но он не собирается вам об этом говорить, потому что он — автор, а значит, что хочет, то и делает), после чего разделились, и один из братьев направился по улице Марио Бава. — Я за ним! — принял решение Эрнест Галашю. — Следите за двумя другими, а главное — держитесь вместе. Если они разделятся, пойдете за кем-нибудь одним, но только вдвоем. Встречаемся на набережной Орфевр, тридцать шесть, в девятнадцать ноль-ноль. — Мне идти с Виржилем? — обеспокоенно спросил Феликс, почувствовав болезненный укус страха, кольнувший внутренности где-то между тонким и толстым кишечником. — Я вам его поручаю! — на ухо шепнул ему Галашю. — Приглядывайте, как бы он чего не натворил, о’кей? — Л-л-ладно, — проблеял Феликс. — Вот увидите, небольшое приключение пойдет вам на пользу! Инспектор удалился, и Феликс с Виржилем потопали за двумя оставшимися братцами. Через несколько минут Феликсу пришел на ум вопрос чрезвычайной важности, который он вслух задал сам себе: если от тройняшек остается всего двое, следует ли их считать просто близнецами? — Близнецы, — просветил его Виржиль, — это дети, родившиеся в один день из одной и той же матки. Следовательно, тройняшки — тоже близнецы. Как и четверняшки. — Вы уверены? — с сомнением переспросил Феликс. — А вы что, думали, что я — полный пельмень? — Э-э… — растерялся Феликс. — Да нет… — Пельмешки… — мечтательно произнес Виржиль, не сбавляя ходу. Объемистое брюшко придавало его походке вразвалку известный шарм, однако немного затрудняло преследование. В результате шагов через сто тройняшки, обретшие статус двойняшек, оторвались от них на пару сотен метров, что было недопустимо. К счастью, братишки заглянули в лавку к антиквару, где задержались почти на полчаса, позволив Виржилю ликвидировать отставание и избежать апоплексического удара. К шестнадцати часам вся компашка благополучно добралась до площади Бастилии, и здесь братья в очередной раз разделились. Один нырнул в метро, второй свернул на улицу Лина-Ромэ. Виржиль прикрыл глаза, сложил губы куриной гузкой, надул пунцовые щеки и объявил: — Я все обдумал. Ты идешь в метро, а я — по Лина-Ромэ. — Но ваш отец сказал, чтобы мы не расставались. — Брось. Я знаю, что делаю. У меня опыт. — В преследовании тройняшек? — Э-э… Ты все равно не поймешь. Это полицейские хитрости. Короче, встречаемся в восемь на набережной Рапэ. — По-моему, ваш отец велел к девятнадцати ноль-ноль приходить на набережную Орфевр… — Ну, можно и так. Главное — не трепли языком. Виржиль, на прощание вильнув (в своей излюбленной манере выражать презрение) толстой задницей, испарился. Феликс вслед за своим тройняшкой побежал к метро, а г-н Юбер С. в Кнокке-ле-Зут хмыкнул, решив, что сцена преследования написана довольно-таки забавно. Четверг 22 апреля, 16.00— "Приют Святого Луки" "Обойдусь без остеопороза!", "Второе дыхание в сто лет!", "У вас недержание? Улыбайтесь!". Пестрые плакаты, украшавшие стены процедурного кабинета в "Приюте Святого Луки", наперебой скалили белоснежные вставные зубы и щурили глаза в лучиках ласковых морщинок. Мадемуазель Фишер трудилась над стоящими торчком (в его практике такое случилось впервые) членами Шарля Дефланеля. — За каким дьяволом тебя туда понесло? — негодовала Мадлен, колотя палкой по кровати. — Я тебя спасал! — Ты не в том возрасте, чтобы геройствовать! — Да я же его почти сцапал! Кто же знал, что у него деревянная нога? — И заработали себе перелом обеих рук! — вмешалась мадемуазель Фишер. — Пусть это послужит вам уроком! Носиться по коридорам, как мальчишка-сорванец! — И как теперь, спрашивается, мы отпразднуем восьмидесятилетие супружеской жизни? — гневно проговорила Мадлен. — Кто обещал мне ремейк первой брачной ночи? Чемпион! — Зря беспокоишься. Вспомни лучше, что было на съемках "Нудистки по имени Клаудиа". Сцену в будуаре! Я работал вообще без рук! — Тебе тогда было двадцать лет! — Зато у меня появился опыт! — Да ты же на ногах не стоишь! — Подумаешь! Попробуешь изобразить амазонку! — Ты забыл, что я тоже на ногах не стою? — Ох, Мадлен… Похоже, мы с тобой того… — Чего — того? — Стареем, вот чего. В этот миг в процедурной появился профессор Шлокофф. Перед собой он толкал передвижное кресло, в котором сидел насмерть перепуганный старик. — Месье и мадам Дефланель! Я искал вас. Познакомьтесь с новичком. Это месье Кустей. У него за плечами — блестящая карьера в театре на Люксембургском бульваре. — Новичок! — радостно хихикнул Шарль. — Новичкам полагается устраивать веселые розыгрыши! — Об этом позже. А пока месье Кустей хотел бы вас кое о чем спросить. Однако, поскольку у него отсутствуют голосовые связки, он поручил задать свой вопрос мне. — Я вас слушаю. — Конечно, это мелочь… И вам она наверняка покажется пустяком, но… Месье Кустей желает знать, не собираетесь ли вы вернуть ему его ногу. Четверг 22 апреля, 19.00 — набережная Орфевр "Встречаемся на набережной Орфевр"… В ушах Феликса эта реплика инспектора звучала музыкой из детектива. Недурно было бы, если бы сейчас на город опустился густой туман. Феликс ясно представил себе фигуру Галашю, застывшую под разбитым фонарем, с лицом едва освещенным огоньком сигареты. Подошел бы также проливной дождь, хлещущий косыми струями по плечам инспектора, угрюмо стоящего в насквозь промокшем плаще, а заодно — по хмурым лицам случайных прохожих. В крайнем случае его устроил бы ледяной ветер, охапка кружащих по мостовой опавших листьев и воющий пес. Ну, просто для атмосферы. К сожалению, в тот четверг 22 апреля на набережных Сены в семь часов вечера стояла прекрасная погода. Катили велосипедисты, в огромных количествах вышагивали беременные женщины, разгуливали голуби, кося безумным глазом и выводя идиотские рулады. Одним словом, обстановка была самая что ни на есть обыкновенная. Даже Эрнест Галашю, одетый почему-то несколько неряшливо, больше походил на банковского служащего, чем на сыщика из учреждения, расположенного в доме номер 36. — Виржиль не с вами? — спросил инспектор злобным голосом человека, задающего глупый вопрос. — Видите ли… Братья разделились… — забормотал Феликс смущенным голосом человека, пытающегося дать на него умный ответ.