Мария Алексеевна усмехнулась и сделала очередной глоток уже подостывшего кофе. – Ты слышал, Марик? Невероятный любовник. Неужели это все, что стоило о тебе рассказать? Кто эта Алла? Та странная девушка, что несколько раз устраивала тебе скандалы, когда мы начали встречаться? Я помню, ты говорил, что она из твоих неадекватных поклонниц, но я не особенно тебе поверила – твои поклонницы всегда вели себя иначе. Не зря не поверила, да, мой хороший? Ответа, как всегда, не последовало. – И что мне прикажешь теперь делать? Каждый встречный журналист начнет спрашивать, читала ли я эту книгу и как я к ней отношусь. Очень «приятный» сюрприз. Я надеюсь, хотя бы не окажется, что у нее есть парочка детей от тебя? И почему их всех тянет на мемуары потом, когда главный герой уже ничего не скажет в свое оправдание? Этот вопрос уж точно был риторическим. Мария Алексеевна допивала кофе на фоне просыпающейся Москвы за окном и грустно улыбалась своим мыслям. О Марате действительно стоило написать книгу. Но с совершенно другими акцентами. * * * Перед концертом Мария чувствовала непривычное волнение, да и неслучайно. В столице Республики она выступала впервые и, хотя все билеты были проданы, на душе кошки скребли. Среди артистов ходили слухи, что работать в Республике крайне сложно: мало того, что здесь у каждого второго музыкальное образование, а в зале собираются сплошь меломаны и ценители высокого искусства, к коему эстрада никак не относилась. Поговаривали, что среди эстрадных артистов местная публика ценит только одного певца – Марата Агдавлетова. Ему как сыну своей земли прощается «легкая музыка». Мария поглядывала в зал сквозь щелку в занавесе и нервно вышагивала из одного конца сцены в другой. Надо было сосредоточиться на предстоящем выступлении, хотя бы на песне, которой она собиралась открывать концерт. Войти в образ, настроиться. Она давно убедилась, что чистота звучания голоса напрямую зависит от тех эмоций, которые ты испытываешь. Можно спеть точно по нотам, но сфальшивить в интонациях, и публика останется разочарованной. Так что психологическое состояние артиста не менее важно, чем физическое. Но вот сосредоточиться не получалось. Все ее мысли занимал Марат. Что в нем так ее зацепило? Голос? Голос она слышала и раньше. Черные глаза, окруженные такими же черными, слишком длинными и выразительными для мужчины ресницами? Или его застенчивость, совершенно не вяжущаяся с его дикой популярностью? Не застенчивость, а интеллигентность, мысленно поправила она себя. Их так легко спутать. Так странно. Она ждала эту поездку, очень хотела вырваться в теплый, солнечный город, славящийся восточными сладостями, чудесным климатом и гостеприимными людьми. Предвкушала не просто гастроли, а возможность отдохнуть от сырой и слякотной Москвы и унылых однообразных городов, в которые ее в последнее время заносил гастрольный ветер. Радовалась, садясь в самолет. А когда долетели, настроение переменилось. И столица Республики показалась не такой уж нарядной, хотя встречали ее радушно, угощали чаем с пахлавой и в гостинице поселили вполне приличной. Но мысль о том, что она на три недели заперта здесь и они не пересекутся случайно в коридорах Кремлевского дворца с Маратом, не встретятся где-нибудь на телестудии, нагоняла тоску. Прозвучал третий звонок, зашевелился занавес. Пора было начинать концерт. – Удачи, Машенька, – шепнул ей Потапыч, бессменный конферансье ее коллектива, и первым шагнул на сцену – приветствовать публику и представлять певицу Марию Беляеву. А зал и правда оказался сдержанный. Интеллигентные, внимательные лица, многие мужчины при галстуках, женщины в нарядных, но целомудренных платьях, не открывающих ничего лишнего. Своеобразная публика. Слушают вежливо и так же вежливо аплодируют после каждого номера. Так вежливо, что Марии никак не удавалось расслабиться, почувствовать энергетику зала, начать наслаждаться музыкой и собственным пением. Напротив, с каждой новой песней концерт все больше напоминал ей выпускной экзамен в Гнесинке перед строгой комиссией, когда об удовольствии и речи не идет – сдать бы, не провалить! Работали одним отделением, стандартные два часа. И к середине второго часа Мария чувствовала себя тщательно отжатой половой тряпкой, серой и бесформенной, ни у кого не вызывающей эмоций. Нет, это невозможно. Она не выдержит здесь три недели. С такой публикой? Увольте! Лучше перед членами ЦК петь, даже среди них находятся живые глаза и лица. А впереди оставался последний, ее любимый блок лирических песен. Начинала она концерт всегда с композиций гражданского звучания, потом шли народные песни, а в конце лирика, которую публика всегда принимала на ура. Но сегодня Мария не чувствовала в себе сил петь о любви – уж слишком равнодушным казался ей зал. Но вступление новой песни уже играло, и пришлось петь. Первый куплет, припев, второй куплет. Текст Иванова, известного советского поэта, живого классика, всегда казался ей достаточно интересным, искренним. Правда, Иванов гораздо чаще писал про партию, БАМ и подвиги стройотрядов, но про любовь тоже как-то умудрялся. Однако сегодня складные строчки раздражали, казались фальшивыми, разбиваясь о стену вежливой холодности публики. Но вдруг в зале что-то произошло. По рядам побежала какая-то волна, люди стали оборачиваться, и, прежде чем Мария что-либо поняла, возле сцены возник Марат. С огромным букетом цветов. И горящими глазами. Этот его взгляд, полный восхищения, поразил ее куда больше, чем цветы, хотя букет оказался шикарным – она потом подсчитала – семьдесят пять роз. Тяжеленный веник, который она едва удержала. Марат тут же подхватил, помог донести цветы до рояля. А зал аплодировал стоя. Все эмоции, которые публика так ревностно экономила весь концерт, в один момент выплеснулись на сцену. Впоследствии она задавалась вопросом, тронуло ли вообще людей, пришедших в зал, ее пение? Действительно ли они ждали финала и оценивали молодую певицу? Или все решило неожиданное, никем не предполагаемое появление любимца всей Республики Марата Агдавлетова? И если бы он поднялся на сцену с цветами к фальшивящему на каждой ноте крокодилу, крокодила тоже потом носили бы на руках? Но это все – детали, до которых никому уже нет дела. Она поблагодарила Марата в микрофон и не удержалась: – Очень приятный сюрприз! Но раз уж вы появились на сцене, зрители не простят, если я отпущу вас без песни! Он на секунду растерялся. Не готовился петь, он даже одет был не в концертный костюм. Правда, его повседневная одежда ничем не уступала сценической в плане элегантности: рубашка была расстегнута на две пуговицы, но под ней виднелся черный шелковый платок, смотревшийся на шее куда шикарнее, чем набивший оскомину галстук. Узкие брюки на узких бедрах. Фигура у него все-таки идеальная. И этот смущенный румянец на щеках. А ведь на сцене стоит Народный артист Республики, без пяти минут Народный Советского Союза – слухи о том, что Агдавлетову со дня на день должны дать самое желанное по тем временам звание, упорно ходили среди артистов. А зал уже скандировал, требуя песню от любимого певца. Ситуация двусмысленная. С одной стороны, хозяйка вечера сама попросила что-то спеть. А с другой, популярность у них несравнимая, зал явно выразил свои предпочтения, и один номер Марата мог свести на нет все старания Марии завоевать публику. – Хорошо, я спою, – застенчиво улыбнулся Марик. – Но только вместе с Марией. Машенька, вы согласитесь? Например, «Подмосковные вечера»? Песню он выбрал неслучайно, сориентировался, что им удобно и легко спеть вдвоем без репетиций. В то время шлягер Соловьева-Седого знали абсолютно все, его пели на семейных посиделках, на концертах художественной самодеятельности в клубах и, конечно же, на большой сцене. Мария кивнула, аккомпаниатор тоже дал понять, что справится. Они встали вдвоем у микрофона. На какую-то долю секунды Мария испугалась, что Марат задействует все свои вокальные возможности, весь объем своего великолепного голоса, от которого, когда он поет «эта песня с тобой навсегда», по коже бегают мурашки, а в окнах дрожат стекла. И на его фоне ее скромное сопрано просто потеряется. Но нет, Марик вел партию очень деликатно, стараясь, чтобы его баритон только оттенял хозяйку концерта. И «Вечера» прозвучали у них так нежно и проникновенно, будто они признавались в любви друг другу, а не подмосковным закатам. Грохот тех аплодисментов еще долго стоял у Марии в ушах. Она слышала его раз за разом на следующих концертах в Республике. На них Марат уже не появлялся, он ждал ее за кулисами, не раскрывая публике своего присутствия – не хотел мешать. Но в городе, а может, и во всей Республике певицу Марию Беляеву уже все воспринимали как невесту их обожаемого Марата Агдавлетова. И заочно полюбили, выражая любовь цветами, аплодисментами и полными аншлагами на всех концертах. И честно сказать, Марию такое положение вещей абсолютно не расстраивало. У нее даже не было времени над ним раздумывать – все ее мысли отныне занимал Марат. * * * Казалось, что во дворе Агдавлетовых собрался весь город, а на самом деле Марик просто собрал своих школьных друзей. Соседи тоже пожаловали на огонек, причем со своими стульями, потому что вся мебель из дома дедушки Азада, на которой можно сидеть, уже переместилась во двор. Сам дедушка Азад устроился во главе стола, по правую руку от него расположилась Гульнар-ханум, и только потом Марик и Маша. И Марат ловил себя на мысли, что впервые бабушка не суетится во время застолья, бегая от кухни к столу. Теперь уже возраст не тот, чтобы бегать. Накрывать помогала мама Рудика, а угощение по большей части они заказали в ресторане. Где тоже работали старые друзья Марата, тут же бросившие все дела дабы помочь ему накормить гостей. Стол ломился от шашлыков, люля-кебабов и казанов с пловом, в воздухе стоял запах хорошо промаринованного мяса и гранатового соуса, которым обильно поливалось любое блюдо, а бутылки с вином просто никто не считал. Как и бутылки со всем остальным – Марик вино не признавал, они с Рудиком налегали на напитки покрепче, но если Марат и пьянел, то только от счастья. Любимые люди, по которым он очень соскучился, привычные с детства декорации, вкусная еда и, конечно же, Маша. Красивая, чуть смущенная незнакомой обстановкой и шумной компанией, в которую так внезапно попала. Марик давно заметил, как одобрительно поглядывает на нее бабушка Гульнар, и его захлестывали эмоции. Хотелось петь, сейчас бы он дал два, а то и три концерта в один день, не задумываясь! Жаль, что Мопса нет рядом, да и не планировали они никаких выступлений, наоборот, из-за поездки домой Марат отменил несколько гастрольных концертов. Но оно того стоило! Каждый день они с Машей гуляли по городу, иногда выезжали недалеко за его пределы – к четырем часам ей надо было возвращаться, чтобы успеть хоть немного отдохнуть и привести себя в порядок перед выступлением. Но днем они успевали многое: Марат водил ее в парк на горе, откуда весь город просматривался как на ладони, и в маленьком местном кафе с открытой верандой они пили горячий чай из гнутых стаканчиков с колотым сахаром вприкуску и говорили обо всем на свете. Маша оказалась чудесным собеседником – тонким, деликатным, умеющим слушать. А главное, она могла поддержать разговор о музыке, о вокале, у них находился миллион общих тем. Они гуляли по Площади фонтанов, катались на колесе обозрения, бродили по узким улочкам старого города, которые казались Маше ожившими театральными декорациями. На третий день во время уже ставшего традиционным променада они завернули в маленькую лавку дяди Адиля. Когда-то сын дяди Адиля учился с Мариком в одном классе, и все знали, что Адиль из кожи вон лезет, чтобы сын выучился музыке, и удивлялись, откуда в семье потомственных ювелиров появился талантливый скрипач. Стал ли сын дяди Адиля виртуозом смычка, Марик уже не помнил. А вот лавку ювелира помнил очень хорошо. Они иногда заходили туда посмотреть на красивые перстни и блестящие камушки. Но, никогда ничего не покупали. Сегодня же он впервые шел к дяде Адилю с конкретной целью. – Давай заглянем сюда. – Он распахнул перед Машей деревянную с железным окладом дверь. Они оказались в маленьком помещении с низкими потолками. На затянутых красным бархатом витринах сияли кольца, серьги, кулоны, каких в Москве было не найти – с восточным колоритом, с неповторимыми узорами «бута», символизирующими языки пламени, по-местному нескромные, иногда даже слишком массивные для повседневного ношения. Но у артистов немного другой вкус и другая система ценностей. То, что в жизни может выглядеть громоздко, на сцене смотрится идеально и не теряется в свете софитов. Дядя Адиль встретил их с распростертыми объятиями, тут же убежал варить кофе для дорогих гостей, оставив наедине со сверкающими витринами. – Выбери то, что больше всего нравится, – предложил Марик, отчего-то смущаясь. Однажды в Москве он был свидетелем, как Андрей Кигель дарил своей супруге на годовщину свадьбы бриллиантовые серьги. Ценности подарка никто тогда не удивился – Андрей пахал на гастролях как проклятый, не отказывался ни от какой работы и зарабатывал немало. Марик хорошо запомнил, с каким лицом Андрей делал этот подарок, какая уверенность сквозила в его жестах, чувство собственного достоинства. Нет, он очень любил жену и искренне хотел ее порадовать. Но подарок служил и подтверждением его состоятельности. Он тогда сказал: «У каждой женщины должны быть бриллиантовые серьги, запомните, ребята». Марат считал, что женщине лучше самой выбрать, что ей нравится. И он очень постарался не растратить все имеющиеся деньги на застолья, чтобы сделать Маше подарок. Но теперь, когда долгожданный момент наступил, он смущался. Она ведь тоже певица, самостоятельная женщина. Сейчас скажет ему, что не примет такого подарка. Вдруг ее обидит его жест? А Маша смотрела на него и улыбалась. Как будто поняла его смущение. – Мне нравятся вот эти серьги, – она кивнула на две капельки-бута с синими камнями. – Но давай мы их купим в следующий раз. Например, через год, когда приедем сюда отмечать годовщину нашего знакомства. – Зачем ждать? – удивился Марик. – Тогда мы купим что-нибудь еще. Дядя Адиль! Да бросай ты свой кофе, иди к нам. Вот эти серьги хотим! Серьги стоили чуть больше, чем у него было. Но старая дружба, Восток. Марик не сомневался, что дядя Адиль поймет все с полувзгляда, а необходимую сумму Марат ему потом с кем-нибудь передаст. Так оно и получилось. Из лавки дяди Адиля они вышли спустя час: пока выпили кофе, пока обсудили все новости, произошедшие за последние несколько лет, что Марик не был в родном городе. Серьги Маша надела сразу, и они идеально подошли под ее кремовое платье и белоснежную кожу. Здесь, в декорациях старого города, она выглядела как персидская княжна, и по ее счастливым глазам Марат понимал, что серьги она будет носить и в Москве. Он и сам ощущал радость от того, что все складывается. Не в серьгах ведь дело и даже не в одобрении бабушки Гульнар. Просто все складывалось. Ни с одной женщиной он не чувствовал такого единения, ни с одной он не мог просто молчать, гуляя по парку, и наслаждаться моментом. Их всех почему-то требовалось развлекать, о чем-то приходилось говорить, что-то доказывать. С Машей просто было хорошо, без дополнительных условий. Но одна мысль не давала Марату покоя и омрачала его безусловное счастье. Накануне вечером они с дедушкой Азадом, уже совсем стареньким, но все таким же строгим, сидели во дворе. Говорили о разном, все больше о работе Марата. Но потом дед вдруг спросил: – Когда свадьба? Как о чем-то решенном, как будто дело только в дате, которую осталось назначить. И Марат понимал, что дедушка прав. Каких бы зароков он себе ни давал, что бы ни обещал себе в юности, он смотрел на Машу и понимал – это не та женщина, с которой можно жить без обязательств. То есть можно, да. В конце концов, она была взрослым человеком, состоявшейся певицей, а не наивной институткой. Но впервые Марику казалось, что отношения без брака оскорбительны. По крайней мере, с такой, как Маша. Но где взять деньги? Хорошо, он сейчас вызовет Мопса, тот нарисует ему какие-нибудь гастроли, какие-то внеплановые концерты, на свадьбу они быстро соберут. Но что дальше? Куда он приведет жену? В квартиру Кигеля? Или снять номер в гостинице? На сколько? На месяц? На два? Нет, нужно свое жилье, в конце концов, он мужчина! Он должен решать подобные вопросы. Но Марат знал только один способ – гастроли. По Дальнему Востоку, по Сибири, по Уралу. По тем союзным республикам, в которые несильно рвутся артисты первого эшелона. А у Маши свой график, свои концерты и гастроли. И это значит, что впереди у них постоянные разлуки. На многие месяцы вперед. «Любовь на расстоянии стынет, как костер на ветру», – всплыла в голове банальная, но очень правильная фраза. И к артистам она относилась в первую очередь, Марат слышал сотни подобных историй. Что же делать? Выхода он не видел. Только работать. Как Андрей, соглашаясь на все, что предложат. И молиться, чтобы их чувства выдержали грядущее испытание. * * * Марат сомневался до последнего. Сольные концерты на стадионе? Ну что за глупость! Стадионы предназначены для спортивных мероприятий, а не музыкальных. – Как ты себе это представляешь? – выговаривал он Мопсу. – Расстояние от сцены до трибун огромное. Люди увидят какую-то крошечную поющую точку. А звук? Акустики на стадионах считай что нет. Связи со зрителем никакой, особенно с дальними трибунами. – Ты же пел на «Красном Богатыре» в прошлом месяце! – парировал Мопс. – Ничего? Десять тысяч мест, вполне себе стадион! – Не сольный же концерт! Тот концерт был сборный, весь цвет советской эстрады поздравлял славный шахтерский город с юбилеем. Как раз все население города стадион и вместил. Тогда Марат тоже долго отнекивался, но соблазнился тройной ставкой. За выступление на стадионе гонорар умножался на три, а в свете последних событий деньгами он пренебрегать перестал. Ну и что в итоге? Заплатили ему не шесть рублей за две песни, а восемнадцать. Больше потратил за ту поездку. И дело даже не в деньгах. Он за две песни-то измучился. Ну глупо петь о любви на огромном стадионе под открытым небом. Это Кигелю хорошо, вышел с агиткой, завел зал, все вместе поскандировали – вполне органично. А любовная лирика требует камерных залов и соответствующих декораций. Орать о любви на дальние трибуны как минимум нелепо. – Марат, ты единственный эстрадный артист, который на сольный концерт может собрать стадион! И не один стадион, заметь! В Киеве готовы дать нам пять дней уже сейчас! И я уверен, что, когда начнется продажа билетов, они предложат и шесть, и семь дней. Тройная ставка за сольный концерт, Марат! В школе Марику математика никогда не давалась, но сто на три умножить несложно. Его стандартная ставка за сольный концерт в случае со стадионом умножалась на три, и получалось триста рублей за один концерт. Очень даже неплохо. – Знаешь, что я придумал? Мы загоним на стадион автомобиль с открытым верхом. И ты на нем в конце выступления сделаешь круг, объедешь все трибуны, чтобы все могли тебя рассмотреть! – Тогда уж пусть автомобиль постоянно курсирует. А я буду в нем стоять и петь, – усмехнулся Марат. Но все-таки согласился. Тщательно продумал программу, исключив из нее все камерные произведения, оставив самые заводные песни. Образовывать публику нужно в другом месте. В качестве компромисса с совестью решил, что потом споет в Москве и Ленинграде концерты классической музыки. Мопс как в воду глядел: билеты разлетелись за несколько дней. Ходили слухи, что люди стояли в очереди с ночи. Как в войну, записывали номерки, сменяли друг друга, лишь бы добыть билет на выступление Агдавлетова. Местные администраторы тут же подсуетились, и пять концертов превратились в восемь. Марат не знал, радоваться ему или расстраиваться. Деньги большие, но выдержит ли он восемь концертов подряд? В последнее время он все чаще чувствовал апатию по отношению к работе. Может быть, просто устал? Устал от постоянных разъездов, от повторяющегося репертуара, даже от их с Машей телефонного романа устал. Голос в трубке, конечно, лучше, чем ничего. Но живого человека он не заменит. Вырос он или уже постарел? С каких пор ему стали в тягость безликие номера гостиниц и гул самолетов? Или те три недели, проведенные в Республике, так на него подействовали? Он вдруг остро ощутил, как может быть тепло в доме, где есть любовь. Каково оно вообще, когда есть дом. Дедушка Азад уже ходит по стеночке, бабушка Гульнар редко покидает любимое кресло, а в доме все равно царят мир и уют. И Марат впервые задумался, что хочет чего-то такого же, но своего. Ему тридцать шесть лет, он без пяти минут Народный Советского союза, у него миллионы почитателей, ладно, почитательниц, восемь гранд-пластинок, не сосчитать сколько миньонов, его голос знает каждый житель самой большой в мире страны. А самое главное, он спел все, что хотел, попробовал себя во всех интересных ему жанрах: от классического романса до итальянских песен, от марша до твиста. Марик все чаще ловил себя на мысли, что ему уже не так интересно петь. Что, возможно, пришла пора искать что-то новое. Может быть, писать музыку. А может быть, делать что-то еще, совершенно другое. Единственное, что оставалось недоступным в профессии, – это мировая сцена. Отголоски историй про невозвращенцев, про артистов оперы и балета, вдруг оставшихся за границей во время гастролей, до него иногда доходили. Коллеги за кулисами любили обсуждать скандальные подробности и громко возмущаться, мол, как могли эти (да, талантливые, но талант еще не все!) люди предать страну и своего зрителя. И кому они там, за бугром, нужны? После нескольких подобных случаев министерство культуры и разные ответственные товарищи стали еще строже относиться к выездам за рубеж. Марат успел побывать в Польше, Югославии и на Кубе, но манили-то его совершенно другие страны и, главное, подмостки. Спеть на сцене Гранд-Опера или той же Ла Скала, теперь уже не в качестве бесправного мальчика-стажера, а известного, уверенного в себе и своем таланте певца – вот мечта, которая еще будоражила душу. Все остальное же давно перестало удивлять: и толпы поклонниц, и море цветов, и буря аплодисментов, и крики «бис», и приглашения на «кремлевские» концерты с прямым эфиром на весь Союз. Как выяснилось, успех тоже приедается. И теперь Марик боялся, что его просто не хватит на восемь концертов. Эмоционально не хватит. А подводить людей нельзя. Отменить концерт на стадионе – это далеко не то же самое, что отменить концерт в обычном зале. Еще и слухи поползут. Опять будут говорить, что Агдавлетов запил, потерял голос, завел любовницу, из-за которой не выходит из номера, куда каждый час доставляют по ящику шампанского и десять килограммов черной икры, и прочие небылицы, к которым Марик уже тоже привык. Кажется, он вообще ко всему привык. Это и пугало. Первый концерт прошел неплохо, но все его опасения подтвердились: слишком большие расстояния от артиста до зрителя мешали нормальному контакту. Поначалу Марат пытался быть ближе к людям, спускался со сцены, шел по беговой дорожке вдоль трибун. Но очень скоро понял, что это глупая затея. Даже ходить по стадиону, не сбивая дыхания, так, чтобы это не мешало пению, сложно. Стоит отойти от колонки подзвучки, и ты уже не слышишь себя, не слышишь музыку. А хуже всего, что зрителей на стадионе оказалось очень сложно сдерживать. Милиция стояла по всему периметру, но люди на дальних трибунах жаждали поближе рассмотреть артиста и плавно смещались к центру. Марат чувствовал себя слишком уязвимым в окружении толпы. Прекрасно понимал: кто-то один сорвется с места, пусть даже за автографом, и вся людская масса хлынет на него. На третьем концерте так и случилось, к счастью, на финальной песне, когда Марат уже делал «круг почета» на машине. Еще одна удача, которая поначалу казалась Марату проблемой, – в Киеве не нашли кабриолет. Выделили артисту обычную, впрочем, по тем временам роскошную, «Волгу», и Марат был вынужден просто открывать окно и максимально из него высовываться. Но в тот раз, когда люди окружили машину, не давая ей проехать, он только радовался, что так случилось. Из кабриолета его бы просто вытащили и разорвали на сувениры. Работа на стадионе изматывала. Никакого морального удовлетворения он от таких концертов не получал: Марат не видел глаза зрителей, не слышал, как они ему подпевают, а бурное выражение восторга не радовало, а скорее пугало. Но после каждого концерта Мопс приносил ему ведомость на триста рублей, и Марат в ней расписывался. Деньги Мопс хранил у себя, зная, что иначе им до Москвы в целости не доехать – Марат сам попросил администратора поработать еще и казначеем. С ночными кутежами, столь привычными для него на гастролях, тоже пришлось завязать. И из соображений экономии, и просто потому, что не хватало сил. Марик предпочитал отоспаться в номере, чтобы на следующий день снова раскачивать стадион. Седьмой и восьмой концерты он даже не запомнил, они прошли как во сне. Домой улетал с полностью посаженным голосом, эмоционально опустошенный, с единственным желанием увидеть Машу. Но Маша гастролировала по Казахстану, и встреча откладывалась еще на три дня, а в Москве его ждали на съемки «Огонька» к Восьмому марта.