Деньги Марат сразу по возвращении отвез Кигелю. Андрей обещал помощь с кооперативной квартирой, и Марик не сомневался, что надежнее рук не найдешь. – Быстро ты, – заметил Андрей, пересчитывая вверенную ему пачку. – Все-таки понял, что надо петь три концерта в день? – Нет, просто на стадионе работал, – полушепотом ответил Марик, но не из-за конспирации, а из-за адски саднящего горла. – На стадионе же ставка тройная. Андрей ничего не сказал, но как-то странно у него изогнулись брови. * * * Жизнь постепенно налаживалась. Марат вступил в кооператив, и все заработанные деньги отдавал в счет будущей квартиры. Кооператив Андрей подобрал ему удачный, дом строился на удивление быстро, и нужная сумма набиралась легче, чем Марат рассчитывал. С Машей они встречались реже, чем хотелось бы, каждый катался по своим гастролям, но тем желаннее были свидания. А тут еще и творческая удача. Марата неожиданно вызывали в министерство культуры. Министр культуры – женщина строгая, серьезная, гроза всех артистов и творческих коллективов – на Марика смотрела с улыбкой. Чай предложила. Он не стал отказываться. – Популярность ваша, товарищ Агдавлетов, бежит впереди вас, – сообщила она, перекладывая какие-то бумаги на столе. – Вот запрос пришел. Знаете, откуда? Из Италии. Марик вопросительно поднял брови. Неужели маэстро Чинелли про него вспомнил? Старик еще жив? – Письмо прислали. Слезно просят министерство культуры СССР разрешить гастроли артиста Агдавлетова в Милане. Помните еще Милан, товарищ Агдавлетов? Марат кивнул. А сердце уже замерло в радостном предвкушении. Его чудесная Италия. Милан, с которым связано столько добрых воспоминаний. Недобрые давно стерлись, он старался не фокусироваться на плохом. – А как советским артистам не дали спеть на сцене «Ла Скала» не забыли? Вот ведь как бывает, Марат Алиевич, сначала они нам палки в колеса, а теперь просят, мол, спойте, будьте так любезны. Марат молчал. Уточнять, что советским артистам не дали спеть в отместку за то, что итальянских балерин не выпустили на сцену в Москве, он не стал. – Но мы ведь не злопамятные, верно? – улыбнулась министр. – Три концерта предлагают вам дать. Что скажете? Хотите поехать? Кто бы на его месте отказался? Конечно же, Марат хотел! Снова пройтись по улочкам Милана, заглянуть в магазины и уже не в статусе нищего стажера. Деньги, конечно, провезти не удастся, на границе все отберут и выдадут суточные. Но кое-какой гастрольный опыт у него имелся. Схема простая и отработанная десятками его коллег: в чемодан запихиваешь икру, водку и фотоаппараты «ФЭД» – те советские товары, которые высоко ценятся за рубежом. А на месте находишь комиссионный магазин и сдаешь все это хозяйство за местную валюту. Спекуляция чистой воды, но все так делали, не он первый, не он последний. Да ерунда. Главное, он споет на сцене «Ла Скала»! Повидает старых педагогов, если, конечно, они еще живы. Исполнит давнюю мечту. – Но мы, товарищ Агдавлетов, очень надеемся на вашу сознательность, – продолжила министр. – Вы хорошо себя зарекомендовали, но, сами понимаете, соблазнов много. Для выезда вам нужно будет сдать экзамен старым партийцам и пройти медкомиссию. Марат скрипнул зубами, но промолчал. Про экзамен и медкомиссию он тоже слышал от коллег. Ленька Волк как-то за кулисами плакался, что трижды пересдавал этот экзамен, никак не мог запомнить, сколько тонн стали выплавляет наша страна в год и сколько тонн зерна собирают колхозы. Как будто эта информация кого-то за границей интересует. А если и интересует, вряд ли об этом начнут спрашивать артиста. Но Марат зря переживал. Все формальности он прошел легко и быстро, даже с экзаменом особых проблем не возникло. Его попросили перечислить районы Москвы, с чем он отлично справился. Набитый икрой и водкой чемодан беспрепятственно пересек границу вместе со своим обладателем. И вот снова Италия. Снова дорога из аэропорта в гостиницу в самом сердце Милана. Марат любовался городом и предвкушал концерты. Он подобрал чудесную программу. Правда, министерство культуры не могло не внести в нее коррективы и ему настоятельно советовали начинать концерты с «песен гражданского звучания». Как будто итальянцы поймут тексты на русском языке! Но Марат согласился: итальянская публика станет оценивать вокал и музыкальность, а в его репертуаре почти все «гражданские песни» написаны Рудиком, прекрасным мелодистом. Это народ где-нибудь в Ростове-на-Дону или Краснодаре может перекосить от текста, а итальянцам все равно. Зато для второй части концерта Марик приготовил любимые неаполитанские песни и очень волновался, как воспримет публика его итальянский. Маэстро Чинелли много раз рассказывал, как жестоки могут быть миланцы, как освистывают певца за малейший огрех. Мопс, сидевший в мини-автобусе рядом с Маратом, вслух восхищался Миланом. Это был его первый зарубежный выезд, и его переполняли впечатления. Музыканты, занимавшие задние сидения, тихо переговаривались, но их волновали другие темы. Клавишник утверждал, что они совершенно напрасно везут с собой «ФЭДы», мол, такого добра в Италии своего хватает, и никто их в комиссионке не возьмет. А везти якобы нужно было ботинки фабрики «Скороход». Остальные смеялись, что советская обувь в Италии нужна как в Туле самовары. – А я вообще ничего не везу, – вдруг заявил Коля Горбачев, скрипка. – Ну и дурак, будешь жить на суточные. – И буду. Вы понимаете, что это спекуляция? – А ты понимаешь, что на суточные ничего домой не привезешь? Жене туфли не надо? Дочке платье? Себе струны нормальные, а не наши, визжащие. – Нормальные у нас струны! Я лично не хочу бегать по их магазинам и унижаться, впаривать фотоаппараты. – Так не бегай и не унижайся, кто тебя заставляет? Марик вполуха слушал разгоравшийся спор и думал, что по-своему правы обе стороны. Ему тоже категорически не нравилось, что приходится тащить тяжеленный чемодан с «экспортными товарами». Что придется искать какие-то варианты, обменивая все это добро на лиры. Но ребята говорили правильные вещи: без такой вот «коммерции» не выжить, ничего из зарубежных гастролей не привезти. Марат очень хотел купить в Италии кольца для них с Машей. Но, во-первых, где взять такие деньги? А во-вторых, велика вероятность, что драгоценности просто отберут на таможне. И не посмотрят, что он известный артист. Недавно Кигель рассказывал, что даже его на границе заставили открыть чемодан и предъявить содержимое. Ну он со свойственной ему прямотой и предъявил. Открыл крышку и вывалил перед таможенником ворох грязных рубашек, маек и носков. На гастролях-то никто не стирает, все везут домой как есть. Но это же унижение для артиста. Тебе специально демонстрируют, что ты никто и звать никак. Подумаешь, певец. Подумаешь, стадионы собираешь. Предъяви, что не спрятал в трусы валюту! Все это удручало. И чем популярнее ты становился, тем больнее били по самолюбию подобные ситуации. И тем больше их становилось. А с другой стороны, старых мастеров вообще никуда из Союза не выпускали. Тот же Козловский, великий тенор, гений вокального мастерства, всю жизнь невыездной. И не за провинности, как сейчас бывает, а просто так. Его тоже звали лучшие театры мира, а Сталин сказал: «Никуда не поедешь». Вдруг, мол, не вернешься? И одним словом перекрыл ему все поездки. Сейчас Сталина уже нет, и родное министерство культуры наверняка выпустит заслуженного старика, если куда-то позовут. Но ведь уже не позовут. И возраст не тот, чтобы по заграницам кататься. Так и пропел всю жизнь соловей в железной клетке. А ведь голос уникальный, и талант уникальный, богом данный. Вот и подумаешь: а вправе ли родина распоряжаться своими одаренными сынами, держа их на коротком поводке? Наконец автобус привез их в гостиницу, почти роскошную по скромным понятиям советских артистов, с отдельными туалетами и горячей водой. Марат кинул тяжелый чемодан в дальний угол, принял душ, поужинал вместе с музыкантами за накрытым для артистов столом «рисовой кашей с сыром», как окрестил угощение Мопс. Марик был рад вспомнить вкус итальянской кухни и сливочного ризотто, которое когда-то, кажется в другой жизни, готовила для него Кармен. Пара бокалов кьянти окончательно привела его в доброе расположение духа. Он снова в Италии, в Милане, о чем еще можно мечтать? Несмотря на усталость после дальней дороги, Марат пошел бродить по городу. И даже Мопса с собой не взял. Тот возмутился, мол, не положено по инструкции в незнакомом городе, в чужой стране артисту одному гулять. Но Марат только усмехнулся. В незнакомом? Да он знал здесь каждый переулок. А город как будто стал еще красивее: чище, светлее, наряднее. Повсюду горели фонари, даже фонтан на площади работал, несмотря на поздний час, и подсвечивался разноцветными огоньками. Дуомо на сегодня уже закрылся для посещений, но молодежь вольготно расположилась на его ступенях, что-то обсуждая, закусывая длинными бутербродами-панини, один парень с гитарой музицировал, подпевая себе небольшим, но приятным тенором. В воздухе пахло свободой. Все-таки люди здесь совсем другие, думал Марат, устраиваясь на бортике фонтана и поднимая голову к особенно звездному сегодня небу. Раскрепощенные, открытые. Поют, гуляют, сидят на ступеньках главной городской достопримечательности, между прочим. Попробуй вот так на Красной площади посиди с бутербродом и гитарой. Да не в бутерброде дело. Он вспомнил, каким приезжал в Милан в первый раз. Как тяготился он стажировкой, как рвался в Москву. Как ему казалось, что жизнь проходит мимо. Там, в столице необъятной родины, его впервые приглашали на телевидение, впервые звали выступить на радио, предлагали спеть первые песни. И он так искренне верил в свое большое певческое будущее, что сердце замирало от радостных предчувствий. И красо`ты Милана отходили на второй план, и даже уроки Чинелли он не ценил так, как следовало бы. Наивный мальчик, как он тогда расстроился, что не удалось спеть в «Ла Скала». Ну вот теперь удастся. Ты счастлив? Наверное. Но тот юношеский восторг уже не вернуть, и радостное предвкушение ты не ощущал уже давным-давно. Ну да, концерт. Три концерта. Да, волнительно, но не более того. Отпоешь, сядешь в самолет и вернешься в Москву. Получишь в кассе Госконцерта свои триста рублей. Отстояв очередь часа четыре или пять. О, эти очереди в Госконцерте к маленькому кассовому окошечку под лестницей. Марата всегда поражало, как они умудряются создавать такие огромные очереди из заслуженных, народных, даже всенародных артистов? Зачем? Неужели нельзя сделать два или три зарплатных дня и как-то распределять исполнителей? Или добавить еще одного кассира? Нет. Это делалось специально, чтобы не задирали нос. Чтобы не чувствовали себя небожителями. Кассирша тебе еще и нахамит обязательно. Мол, триста рублей? За три концерта? Не устал, не перетрудился? Вот шахтер в забое – да, тот работает. А вы бездельники. Так что стой себе в очереди и молчи. Ладно, бог с ней, с кассиршей. Но вот получишь ты свои триста рублей, отвезешь их Кигелю за кооператив. И останутся у тебя от Италии только добрые воспоминания. Как бы ты ни спел эти три концерта, хорошо ли, плохо ли или даже гениально, это ничего не изменит. С тобой не подпишут контракт, тебя не пригласят еще на десять концертов, в турне по Италии. Или, скажем, во Францию, в Париж. Все останется как прежде: одна пластинка-гигант раз в полгода, чаще не положено, очередь, сумасшедшие гастрольные туры по Сибири, Уралу, Дальнему Востоку и союзным республикам, чтобы как-то сводить концы с концами, и кремлевские концерты, на которые нужно вылетать хоть из Владивостока, хоть из Ташкента в любом виде и состоянии. Одно и то же, год за годом. Тебе осталось только получить Народного СССР, но документы уже лежат в министерстве, и Марату перед отъездом дали понять, что, если гастроли обойдутся без эксцессов, их подпишут сразу по его возвращении. И всё. Потолок. Дальше развиваться некуда. В гостиницу он вернулся далеко за полночь. Сделал себе кофе – в номере оказался и чайник и чайно-кофейный набор с непривычными для советского человека крошечными пакетиками и даже баночкой сливок. Первое желание – собрать все это богатство в чемодан и привезти домой в качестве сувениров – Марат в себе решительно подавил. Только не хватало позориться. Вышел с дымящейся чашкой на балкон, поставил ее на перила, закурил. Кофе хотелось еще на прогулке – от уличных кофеен шел сводящий с ума аромат. Но деньги, деньги. Артисты приехали с абсолютно пустыми карманами, суточные выдадут только завтра. И ходишь ты, такой популярный, в своей стране всенародно известный и любимый, беднее церковной мыши по Милану, не можешь себе чашку кофе купить. Откуда уж тут взяться оптимистичному настрою? Марик затушил окурок и с грустью заглянул в пачку, взятую еще из дома. В ней оставалось ровно три сигареты. Если завтра с утра им не выдадут суточные, известный и любимый артист еще пойдет у итальянцев на улице сигареты стрелять. Одно утешало – язык он знал и помнил очень хорошо. * * * Новый день развеял все печали Марика. Потому что первым человеком, которого он встретил, переступив порог «Ла Скала», оказался Чинелли! Старик стоял в фойе служебного входа, опираясь на палку, и мило беседовал с девушкой-гардеробщицей. Все такой же подтянутый, в идеально сидящем пиджаке, белоснежной рубашке, расстегнутой на две пуговицы. Складки на шее скрывал щегольски завязанный черный платок, седые волосы Чинелли уложил назад явно не без помощи геля. Он выглядел настоящим франтом, которого годы ничуть не изменили. И взгляд все такой же, насмешливый и живой. Марик кинулся к нему с объятиями. – Я же тебе говорил, мальчик, – усмехался Чинелли, когда они шли в его каморку. – Говорил, что у тебя большое будущее. И что я вижу? Твое имя в нашей репертуарной афише. Целых три раза. Три раза собрать полный зал, не будучи итальянцем? Мальчик, ты даже меня удивил. Но почему концерт? О Дева Мария, куда катится наше оперное искусство? На святой сцене «Ла Скала» мы проводим концерты легкой музыки! Нет, мальчик, я очень рад за тебя. Но я очень печалюсь за нашу культуру. – В программе очень много классической музыки, – оправдывался Марик, едва успевая за бодрым стариком. – Романсы, арии. – Но почему ты не остался в опере? Если бы Марат знал ответ на этот вопрос. Он мог начать с того, что его исключили из консерватории, но не хотел расстраивать маэстро. Впрочем, потом его несколько раз звали на прослушивания в Большой театр. А диплом? Что диплом? Для действующего артиста получить его задним числом не такая уж проблема. Но он прекрасно понимал, что в Большом придется начинать все с нуля. Придется выбивать себе партии, придется участвовать в закулисных интригах, недобрая слава о которых ходила далеко за пределами театра. И каждый день петь одно и то же в одних и тех же стенах. Завертевшая его эстрадная жизнь была куда более разнообразна. К тому же Марат считал, что нельзя противиться судьбе, особенно когда она к тебе благосклонна. – Ну покажи, покажи мне, как ты сейчас поешь, – потребовал Чинелли, проворно устраиваясь за роялем. – Что там у тебя по программе? – Давайте «O sole mio». – Не забываешь итальянские песни, да? Или просто ленишься выучить что-то новое? Старик ворчал, но по лицу его Марик видел, что ему приятно. Они оба чертовски радовались встрече, которая очень быстро переросла в распевку, а потом и в полноценную репетицию грядущего концерта. Марат обычно распевался за полчаса, но с маэстро Чинелли они прошлись по всей программе, даже по русским романсам и советским песням. Чинелли фантастически играл с листа, ему хватало беглого взгляда на клавир с совершенно незнакомой музыкой, чтобы легко ее сыграть. – Ты в хорошей форме, но я не слышу полета в твоем голосе, – вдруг выдал старик, отыграв последний аккорд. – Петь должна душа, а не связки. Когда ты ко мне приезжал, душа у тебя пела. А сейчас молчит. Что случилось? И на этот вопрос у Марика не было ответа. Не мог же он пересказать Чинелли всю свою жизнь? Со всеми подробностями того, как устроена система Госконцерта. Старик не понял бы и половины, даже если принять во внимание его прекрасное владение русским и приличный итальянский Марата. – Наверное, я просто устал. У меня было много гастролей в последнее время, – ушел от честного ответа Марик. За полчаса до начала концерта Марат сидел в гримерке, неторопливо накладывал грим. Не театральный, конечно, просто легкий тон, подчеркивание бровей и ресниц, чтобы даже с последнего ряда лицо артиста не казалось размытым пятном. В чашке остывал чай, на вешалке висел совершенно новый концертный пиджак с шелковыми лацканами, сшитый специально к итальянским гастролям. Где-то там, снаружи, наверняка вышагивал по коридору Мопс. Перед концертом Марик всегда хотел побыть наедине с сами собой: собраться с мыслями, настроиться на выступление. Он искренне не понимал, как можно за кулисами травить анекдоты и обсуждать прошедшую веселую ночь, а потом шагнуть на сцену и петь, скажем, про войну. Кигель говорил, что Марат просто не умеет быстро переключаться и входить в образ. Возможно. Но Марик предпочитал тишину и одиночество до концерта. После – пожалуйста, пир горой, он первый закажет банкет и его же оплатит. Марат все ждал, когда же появится священный трепет. Он сидит в комнате, где готовились к выступлениям лучшие оперные артисты мира. Он сейчас выйдет на ту же сцену, что и они. Вот-вот – и он исполнит главную юношескую мечту. Но трепета не было. Обычное волнение, но не более того. Сегодня он даже меньше волновался, чем всегда, потому что предметом беспокойства всегда был голос, а сегодня Чинелли его распел так, что связки просто требовали нагрузки. А трепета никакого. Трепет не появился и когда Марат шагнул на сцену. Тут следовало бы сказать «залитую огнями», но нет, освещение в «Ла Скала» оказалось весьма умеренным. Но акустика, боже мой, какая же тут акустика! Голос взлетал к самому потолку, звенел где-то там, в роскошных хрустальных люстрах, заполнял собой все пространство и возвращался к обладателю, чтобы снова отправиться в полет. После стадионов и дворцов спорта, не имеющих акустики в принципе, Марат наслаждался звучанием. В какой-то момент он даже забыл про публику. Он пел для себя, не задумываясь о реакции зрителей, что, по большому счету, неправильно – хороший артист должен чувствовать зал. Очнулся, когда отзвучали три положенные советские песни, незнакомые и не особо понятные итальянскому слушателю, и заиграло вступление первой неаполитанской. После первой фразы на итальянском зал взревел! Аплодисменты прервали аккомпаниатора, и ошеломленному Марату пришлось несколько минут ждать, пока люди успокоятся. Не так-то просто успокоить итальянцев, особенно, когда речь идет о пении! Марат не мог понять, что их так взволновало. Чинелли говорил, что у него красивый итальянский. Как всякий хороший музыкант, Марат воспринимал язык на слух и точно повторял произношение. Видимо, как раз отсутствие акцента вкупе с классическим исполнением и красивым голосом покорило зал. Что было дальше, Марат уже не помнил. Концерт пролетел для него за какой-то миг. Овации после каждой песни, крики, летящие прямо на сцену цветы! Поначалу он даже испугался – в Союзе все-таки цветы отдавали в руки, а не швыряли в артиста. Но когда убедился, что летят в него розы и тюльпаны, а не яйца и помидоры, смирился. Он подозревал, что концерт придется продолжать до утра, что публика будет бисировать, пока он не охрипнет. Но нет, итальянцы привыкли бережно относиться к своим кумирам. После второй песни «на бис» зал уже не кричал, а просто ритмично аплодировал, выражая свою признательность. Обошлось даже без его фирменного жеста, которым он показывал зрителям, что дальше петь не может. В кулисы Марат уходил абсолютно счастливым. Там его уже ждал Мопс с полотенцем и чаем и старик Чинелли, конечно же. Стоял с довольной улыбкой. Марик бы даже сказал, с самодовольной. Ну что, имел право. Его доля в сегодняшнем успехе была огромной. Марик обнял его свободной от цветов рукой: – Пойдемте в ресторан! За такой успех надо выпить! Он совершенно забыл, что не в Союзе, что в карманах гуляет ветер, и кроме скромных суточных, которых едва ли хватит на пару тарелок ризотто и пиццу, у него нет денег. И в этот момент к нему подскочил взволнованный донельзя итальянец, в котором он опознал директора театра. – У нас полный sold out на завтра и послезавтра! – завопил тот. – Вы представляете?! Люди штурмуют кассы! О вас уже говорит весь Милан! Господин Агдавлетов, я вас умоляю, еще хотя бы два дополнительных концерта! Мы сдвинем репертуарные спектакли! Мы перенесем их на утро. Я умоляю вас! Обалдевший от такого напора Марат уже открыл было рот, чтобы ответить, но его опередил Мопс. – Это невозможно! Мы советские артисты. Все подобные вопросы решаются только через министерство культуры! Итальянским Мопс не владел, так что говорилось это все Марату. И Марик, машинально переводя ответ своего администратора – за день он уже смирился с новой ролью переводчика, – вдруг осознал, что Мопс прав. Это не левый концерт где-нибудь в Ростове или Ульяновске. Это заграница, и Марат на сто процентов был уверен, что один из его музыкантов не только музыкант. Он не знал, кто именно, даже предположить не мог. Но в том, что такой человек имелся, не сомневался ни минуты. Такие правила игры. И у Кигеля в коллективе есть музыкант с ксивой, и у Волка. Да у всех. Уж точно у всех, кого выпускали на зарубежные гастроли. Не все стучали, но левый концерт за лиры – нет, перебор. Такого не простят. – Договаривайтесь с нашим министерством культуры, – перевел Марат. – Да с ними невозможно договориться, – в сердцах бросил директор театра. – Мы вас два года звали, прежде чем состоялся этот концерт! А мой парижский коллега, директор театра «Олимпия» так и не получил от вас ответа. С вами сложно иметь дело. И, скажу вам честно, господин Агдавлетов, ваш гонорар был больше, чем у любой оперной звезды, блиставшей на этой сцене. Я сомневался до последнего дня, не прогадал ли. Но вы сегодня покорили всех. Я не жалею о потраченных усилиях, но я не готов проходить все круги вашего бюрократического ада снова! Умоляю, давайте договоримся здесь и сейчас!