Наконец мы взошли на корабль, спрятавшись от ветра, и спустились на нижнюю палубу, представляющую собой зал с редкими круглыми окнами и широкими лавками для пассажиров. Парни убрали багаж в открытые глубокие полки, нависающие над головами. Мы заняли свои места. На соседнюю скамью уселась семья из четырех человек: мать в черной шляпке и завязанной на груди крест-накрест шали, полноватый отец, по виду гораздо старше супруги, и двое пухлых мальчишек возраста учеников младшей школы. Едва юнги закрыли на засовы и опечатали заклятиями дверь, а на весь саркофаг – божечки! – корабль объявили о взлете, мать семейства громко, точно в манере Тильды, призвала: – Помолимся! Семейство дружно прикрыло глаза, опустило головы и, по всей видимости, принялось молиться. Корабль вздрогнул, отрываясь от платформы, и начал подниматься в воздух. Я слепо нащупала сидящего рядом Форстада и попыталась сжать его руку, но почему-то впилась в ногу. – Все будет хорошо, – усмехнулся он, отдирая мои пальцы от своей брючины и заключая в теплый кокон ладони. – Но помолиться не помешает! – грозно отрезала дама, хотя по всему было заметно, что летать она не боялась. – Слышишь, не отвлекай хороших людей от благих дел! – прошипела я. – Если они сойдут на землю, то и мы тоже. – Главное, чтобы они не вознеслись, – пробормотал он под нос. Слухом дама оказалась не обделена, и с молящейся стороны донеслось категоричное: – Во время разговора с богами следует хранить молчание! – Согласен, – вздохнул Илай и, заработав суровый взгляд, поспешно исправился: – Я хотел сказать: воистину. Корабль завис над землей. Сквозь изогнутый толстый кристалл, вставленный в оконце вместо стекла, я видела, как внизу блестели фонари. Посудина дернулась, с резким звуком расправляя крылья, и начался полет. Ощущения были странные, словно мы действительно плыли по воде. К счастью, морской болезни у меня не обнаружилось, хотя я была готова дать руку на отсечение, что всенепременно испытаю дивную гамму ощущений, раз уж таковая существовала в природе. Сгустившееся во время взлета напряжение спало, пассажиры расслабились, заговорили, кто потише, кто погромче, некоторые надеялись ночью поспать. Свободных широких лавок было хоть отбавляй: занимай, разувайся и укладывайся, а если рост не позволяет, то можно и ноги поджать. Собственно, именно так поступили мужички, сидевшие перед нами. – Помолимся на грядущий сон! – неожиданно объявила мать семейства, когда оно, это самое семейство, уже расслабилось и не ожидало подвоха. Отец, видимо, придремавший еще в первом заходе, резко поднял голову и захлопал глазами: – Рыбонька, да ведь только что… – Забыл, что сказал духовник? Судя по недоуменной мине мужчины, он вообще запамятовал, что у благоверной имеется какой-то духовник, но, видимо, относился к ее религиозным заскокам с ироничной терпимостью взрослого состоявшегося человека, поэтому вопросительно изогнул брови, намекая, что готов выслушать нотацию. Нотация ждать себя не заставила. – Нет повода не помолиться! – напомнила мать семейства. – Думаешь, удачный полет упадет на нас с неба? – Лучше пусть упадет удачный полет, чем мы, – вздохнула Тильда. Осознав, какой каламбур выдала, женщина почему-то покосилась на Илая, хотя он молчал, потом недовольно цыкнула на детей и прикрыла глаза. Квартет притих, то ли задремал, то ли действительно принялся воздавать благодарности богам. От плавных покачиваний корабля и духоты меня сморило. Я начала клевать носом и сквозь дрему почувствовала, как Илай подставил плечо, позволяя использовать его в качестве подушки. – Мама, – прозвучал плаксивый голос одного из мальчишек, – мне есть хочется. – И мне, – подхватил второй. Соседи бодренько завозились. Сквозь полуприкрытые ресницы я наблюдала, как они вытаскивали запасы из большой корзинки для пикников. Зашуршали оберточной бумагой, разворачивая поздний ужин. Запахло чесноком, хлебом, маринованными огурцами и копченой грудинкой. Только один из мальчишек открыл рот, чтобы с аппетитом вонзить зубы в большой кусок хлеба с сыром, как мать строго велела: – Помолимся! Бедняга с унылым видом почмокал губами, тяжело вздохнул, что-то быстро пробормотал и снова открыл рот… – Все? – возмутилась матушка. – Вспомни, что говорил наш духовник. – Что нельзя детей морить голодом? – уронил Илай, нарочито отвернувшись к слепому окну. – И лезть со своим уставом в чужой монастырь! – отрезала дама, и в этом я с ней была абсолютно согласна, но на мальчишку, облизывающегося на бутерброд в руках, было больно смотреть. Некоторое время семья с аппетитом трапезничала: прихлебывала, почавкивала, рвала оберточную бумагу, шумно выяснив, что отец забыл прихватить салфетки. Мать, вновь сославшись на некоего духовника, даже мужу категорично запретила вытирать пальцы о батистовый платок и, не дайте боги, о штаны. Наконец успокоились. На нижней палубе воздушного судна, несущегося по небу к южному берегу королевства, наступило долгожданное сонное безмолвие. – Мама! – вновь раздался в тишине плаксивый голос. – Мам! Ну, ма-ам! Мне надо в туалет. – И мне, – естественно, поддакнул второй паренек. – Я говорила, что неприлично называть уборную туалетом. Надо говорить: комната для мальчиков, – нравоучительно проговорила эта страшная женщина. – Но сначала… – Только не заставляй их молиться! – хриплым голосом перебил ее мужичок, пытающийся подремать на лавке среднего ряда и вынужденный терпеть беспрерывную возню. Подозреваю, что только его замечание спасло малышню от конфуза. В конец палубы они удалились без лишних воздаяний высшим силам и упоминаний некоего духовника, которого ненавидел уже не только отец семейства, но и вся нижняя палуба небесного судна. Молельщик, поди, измучился икотой. Пока они ходили туда-сюда, я окончательно уснула, сладко прижавшись к Илаю. Разбудил меня неожиданный толчок крылатой посудины. От липкого страха душа мгновенно ушла в пятки и сон как рукой сняло. Огни на палубе были приглушены. Вокруг все отдыхали, кто-то смачно храпел. Тильда с Бади успели сбежать на другой ряд, и подруга дрыхла, растянувшись на лавке и пристроив голову на коленях приятеля. Я аккуратно освободилась из объятий Илая и тихонечко встала. Он приоткрыл глаза: – Ты куда? – Сейчас вернусь. После пары часов в изогнутой позе шея ныла, поясница затекла и очень хотелось одного: выпрямиться. Впервые попробовала в дороге спать на плече у парня и теперь активно не советую. Потом не разогнетесь. – Проводить? – Илай потянулся. Честное слово, зная характер моей белобрысой принцессы, в жизни не подумаешь, какой запас нерастраченной заботы таился у нее внутри. – Обещаю, что не заблужусь. – Главное, спросонья ни на кого не накидывайся, – хмыкнул он. Через некоторое время я выходила из уборной, спрятанной под лестницей. В тишине с верхней палубы доносились неразборчивые голоса, кто-то отчаянно стучал каблуками под дощатому полу, словно метался возле кают. Я закрыла дверь на внешнюю защелку, только хотела вернуться на свое место, но помедлила: в углу кто-то зашевелился. В первое мгновение почудилось, что у стены шуршит большущая крыса, но оказалось, что в тени прятался маленький пятнистый песик. – Буся? – неожиданно вспомнилась кличка потеряшки. – Это не тебя наверху ищут? Слинял? Я присела на корточки и протянула руку. Принюхиваясь, песик сделал пару скользящих шажков на длинных тоненьких ножках. Когда мы поднимались по трапу, хорошенько рассмотреть звереныша не позволило скудное освещение и нервные дергания самого звереныша. У него была короткая гладкая шерсть лимонного цвета с синими разновеликими пятнами. Пару лет назад из Эртонии к нам пришла престранная мода красить шерсть домашним питомцам с помощью алхимических эликсиров. Во время очередной поездки в столицу тетка Надин насмотрелась на местных модниц с разноцветными питомцами под мышкой и по возвращении решительно перекрасила в сиреневый цвет кота, откормленного рыжего ленивца, живущего в таверне. Бедняга малость облысел и от переживаний седмицу не вылезал из чулана, как забился за ящики с дешевой сивухой, так и сидел. В конечном итоге он оголодал и впервые за карьеру крысолова вышел на охоту! Как сейчас помню, идет по проходу между столами худой сиреневый демон, волочит по полу облезлый хвост, а в зубах задушенная мышка… Половина завсегдатаев решила, что допилась до белой горячки, и еще уйму времени заведение пустовало. В таверне не раз случались «темные» времена, но месяц после явления сиреневого чудовища тетка считает чернейшим и почему-то винит именно кота, к счастью, вернувшего и рыжий цвет, и повышенную пушистость, и потерянный вес. Последнее – с приличным запасом. – За что тебя покрасили под рейнсверского папеля? – вздохнула я, приглядываясь к несчастному зверенышу. Зрачки у него оказались вертикальными, как у кота или рейнсверского демона… Папель! Буся – самый настоящий чистокровный папель. Догадка пронзила меня, подобно магическому удару. Я так резко дернулась, что не удержала равновесия и шмякнулась на попу. «Песик» утробно зарычал низким тембром, мало подходящим милому домашнему питомцу. На холке поднялась коротенькая шерсть, прятавшая острые иголки, а у меня на затылке зашевелились волосы. – Демоны меня дери! – прошептала я и тут же залепетала: – Нет-нет, Буся, меня нельзя драть. Я категорически против. Это просто дурная присказка, вводное слово… Конечно, папелю было в высшей степени плевать на тонкости языкознания и речевых оборотов. Он медленно приближался, мягко, пружинисто, ведя носом по воздуху. Я так же медленно, стараясь не делать резких движений, поднималась. В общем, мы оба были плавными, осторожными и приглядывались друг к другу. Звереныш еще и принюхивался, видимо, рассматривая меня в качестве перекуса после сытного ужина. Вдруг наверху что-то бабахнуло. Демон взвился в воздух, с места подпрыгнув на высоту человеческого роста, и я сорвалась. Заклятие обездвиживания слетело с кончиков пальцев. Бесполезная, казалось бы, на живых существах магия вырвалась рефлекторно, после декады зубрежки и практики, но на представителя рейнсверского бестиария подействовала безотказно! Папеля парализовало. Похожий на набитое опилками чучело, он шлепнулся под ноги. Лапы расставлены, пасть раззявлена, глаза вытаращены – хоть сейчас ставь на каминную полку по соседству с охотничьими трофеями. С опаской склонившись к демону, я приложила ладонь к неожиданно мягкому животу и проверила биение сердца. Стучало отлично, пусть и несколько заполошно, даже в двух местах. Осторожно подняла звереныша, чтобы спрятать в уборной. Пока демон обездвижен, хотела броситься к Илаю за помощью, но пронзительный женский голос взвизгнул: – Буся! От неожиданности я едва не выпустила несчастного Бусю из рук и воровато оглянулась на источник шума. Изогнувшись в позе бублика, сквозь перила за мной наблюдала хозяйка демона. Глаза у нее были вытаращены, почти как у парализованного питомца. Грохоча высокими каблуками по лестнице, в развевающемся шелковом халате она сбежала вниз. На последней ступеньке подвернула ногу. – Осторожнее! – сочувственного охнула я. – Думала украсть мою собаку?! – не обращая внимания на конфуз, выкрикнула она. – Кто? – очень по-умному моргнула я. – Ты! Воровка! – Я?! Заберите, ради всего святого, вашего Бусю! Мы случайно возле уборной встретились. Неподвижного папеля выдрали у меня из рук едва ли не вместе с пальцами. – Что с ней? – меняясь в лице, она встряхнула питомца. – С ним, – поправила я, удивляясь, почему хозяйка не замечает вполне очевидную вещь: папель Буся родился мальчиком. – Он парализован заклятием. – Ты ее убила! – Нет, он парализован, – начиная раздражаться, повторила я. – Скоро придет в себя. – Убийца невинных собачек! Ужасно хотелось нахамить и в лучших традициях восточных долин послать истеричную даму в долгое пешее путешествие за грань, но грубости пришлось проглотить. Знаете, рыльце тоже в пушку – огрела бедное создание магией. На любовь к живой природе не тянет и гуманизмом тоже не попахивает. – Послушайте, мадам, ваша собачка мало что жива, так еще и не собачка, – пытаясь сохранить вежливый тон, настаивала я.