Они прислушались к радио, из репродуктора лились знакомые «Волны», на этот раз – Дунайские. – Вами Матвеев интересуется, – сказал Пронин, ухмыляясь. – Говорит, вы у него уже несколько дней не были. – Не успеваю, Иван Николаевич, – признался Евдокимов. – То туда, то сюда. – Да, он мне говорил, – сказал Пронин с хитрой улыбочкой. – Говорит, борьбой с сорняками очень увлеклись. – Есть грех, – сознался Евдокимов и засмеялся. – Сказано, сердце не камень. – Бог в помощь, – сказал Иван Николаевич и посмотрел своего гостя проницательнее, чем тому хотелось. – Я ему так и сказал: почему ты думаешь, что он лоботряс, может, он на ней даже женится, цыплят считают по осени. Евдокимов поморщился. – А он что – так меня лоботрясом и назвал? Пронин опять засмеялся. – Не только лоботрясом. Я сегодня от него целую тираду по вашему адресу выслушал. Говорит, что первое впечатление на него произвели хорошее. Образованы, умеете держаться и даже в законах разбираетесь. Но, говорит, я в нём разочаровался, зря ему дело передали. Ловит раков, говорит, по целым дням, вдову ходит, утешает, в общем, чувствует себя, как в отпуску. И в довершение всего, говорит, принялся морочить голову какой-то девчонке. По всей станице уже толки идут. Болтун, говорит, ваш Евдокимов, бездельник… Евдокимов нахмурился ещё сильнее, но Пронин видел, что Евдокимов нисколько не сердится, в глазах у него искрилась самая настоящая смешинка, однако, Пронин и вида не подал, что заметил эту смешинку, и в свою очередь строго поджал губы. – Да, – укоризненно повторил он. – Бездельник, говорит, ваш Евдокимов и всё. Любовь не картошка Ухаживание Евдокимова за Марусей Коваленко неожиданно обернулось такой стороной, что все только диву дались, какие шутки шутит с людьми жизнь. Маруся была ещё очень молода, ей шёл только восемнадцатый год, и её сердце, по-видимому, никогда ещё не сжималось и не билось от той неясной мучительной и сладкой истомы, которая является предвестником первой любви. Она успешно перешла в десятый класс, отлично училась, много и охотно работала в комсомольской организации; она действительно была активной комсомолкой, была членом комсомольского комитета и её побаивались даже мальчишки, настолько она была требовательна, настойчива и прямолинейна. Ни о каких глупостях, а не то чтобы там о любви, Маруся не помышляла. Она, правда, как и все девушки, любила принарядиться, но в отношении к себе не позволяла никаких вольностей, на школьных вечерах танцевала преимущественно с подругами и вела себя всегда с таким достоинством, что ни один мальчишка не осмеливался дергать её за косу. Возможно, что она так бы и кончила школу, не задумываясь о любви и всяких там ахах и вздохах, если бы на её беду не свалился как снег на голову этот самый Евдокимов. Он познакомился с ней, поговорил раза два или три и принялся ухаживать по всем правилам галантерейного обращения. Евдокимов ходил с Марусей в кино, прогуливался в парке, угощал конфетами и даже шоколадом, который ещё с прошлого года лежал затоваренной окаменелостью в витрине сельского продмага, ухаживал так откровенно и недвусмысленно, что всем было очевидно, что дальнейшее развитие романа зависит исключительно от Маруси. Но тут-то дела и приняли совершенно неожиданный оборот. Маруся, разумеется, отлично понимала, чем вызвано такое исключительное внимание Евдокимова, и, должно быть, ей надо заглянуть в сердце к самой себе, чтобы выяснить, что же в нём происходит, нравится ли ей Евдокимов и способна ли она его любить… Но кто может заранее знать, что таится в глубинах женского сердца! Маруся заглянула в собственное сердце и ужаснулась… Возможно, не обрати Евдокимов на неё внимания вовсе ничего бы не произошло, неясные ощущения так бы и остались неясными ощущениями, ветер жизни разогнал бы нечеткую тень, никто никогда и ничего не узнал бы о главном чувстве Маруси. Но тут произошло нечто вроде цепной реакции. Маруся догадалась, а может быть, он и сам об этом сказал, что Евдокимов её любит, тогда она заглянула в собственное сердце, спросила себя – любит ли Евдокимова, и выяснилось, что – да, любит, но только не Евдокимова, а… Чобу! Это было хуже всего. До появления Евдокимова она и не подозревала, что любит Чобу. Правда, у неё с Васей были самые хорошие, можно сказать, почти дружеские отношения, недаром и он, и она были членами комсомольского комитета школы. Но о том, что между ними может быть любовь, ни у кого не появлялось никакой мысли. Тем более, что всем давным-давно было известно, что Вася любит Раю Коломиец, и что они поженятся, как только окончат школу. А тут вдруг оказалось, что не только Рая, но и Маруся тоже любит Чобу и не может без него жить. Ну, и тут началось целое представление. Евдокимов, конечно, сразу очутился в стороне. То есть не то, чтобы совсем в стороне, он продолжал вздыхать и ухаживать за Марусей, по-прежнему охотно прогуливался с ней в парке, если она соглашалась с ним пройти – но сама Маруся резко изменила своё поведение, точно сошла с ума. Прозрев в своём чувстве, она стала ходить за Чобой по пятам, стала заходить к нему домой, не отходила от него ни на шаг, приглашала его в кино и вообще принялась вести себя так, что даже слепой и тот увидел бы, что девка объелась белены. Надо сказать, что Чоба – так тот просто не понимал, что это вдруг стряслось с Марусей Коваленко. Сам он никогда не подал ей ни малейшего повода, да и Марусе не хуже, чем другим, было известно, что Васю связывают с Раей Коломиец давние и прочные отношения. Наконец, на поведение Маруси не могла не обратить внимания и сама Рая. Вообще, Рая была очень спокойной, молчаливой и даже флегматичной девушкой, она очень полагалась на своего Васю и никогда и ни к кому его не ревновала, но поведение Маруси было столь вызывающе, что даже Рая вышла из своей спячки. Она даже остановила как-то Марусю у входа в парк, отозвала в сторону и попыталась с ней поговорить. – Ты что это, Маруська? – спросила её Рая, не зная как приступить к разговору. – А тебе что? – вызывающе спросила её Маруся и хотела было уйти от неё в парк. – Нет, ты постой, – сказала Рая и схватила её за рукав. – Ты меня не хватай, – сказала Маруся. – Я сама так могу хватить… Это было так непохоже на обычную Марусю, что Рая растерялась. – Нет, вправду, Марусенька, что же это такое? – взмолилась Рая. – Ведь мы с Васей, ведь меня Вася, ведь я Васю… – Ну что ты заладила – Вася да Вася? – неумолимо спросила Маруся. – А если я люблю твоего Васю, тогда что? – Да, как это можно? – сказала Рая. – Ведь это же всё напрасно. – То есть, как напрасно? – громко возразила Маруся, ничуть не стесняясь проходивших мимо девчонок. – Всё равно я его у тебя отобью! Конечно, это было маловероятно, Вася был очень серьёзный парень, но поведение Маруси было столь агрессивно, что некоторые и впрямь начали сомневаться – не удастся ли Марусе и в самом деле отбить Васю у Раи. Маруся, например, у всех на глазах подходила к Чобе, брала его под руку, говорила – «Ну, пошли, у меня два билета в кино», и почти волоком вела его рядом с собой, так что ошарашенный Вася подчинялся ей и лишь с трудом отбивался от неё возле самых дверей кинотеатра. Или подходила к нему в парке, когда он стоял рядом с Раей, бесцеремонно брала его руку, клала себе на талию, свою руку клала ему на плечо, громко объявляла, что ей хочется танцевать и начинала кружить его по аллее под звуки вальса, несшегося с танцевальной площадки. На Чобу эти атаки не оказывали никакого действия, но, вообще, с этим следовало покончить. Как-то днём, встретив Марусю в райкоме комсомола, где она подозрительно быстро появилась сразу вслед за Чобой, он совершенно официально попросил её зайти часам к пяти в школу. – Мне нужно поговорить с тобой, – строго заявил он. – Я вызываю тебя, как секретарь комсомольского комитета. – С удовольствием, Васенька, – весело откликнулась Маруся. – К тебе я всегда рада. Вокруг засмеялись, а смущённый Вася поспешил поскорее ретироваться в кабинет к Тарановскому. Он ждал её точно в назначенный час и Маруся не замедлила появиться. – Вот и я, Васенька – кокетливо сказала она, садясь перед ним за парту. – Слушаю. – Видишь ли – начал он, – лучше бы ты звала меня не Васенька, а товарищ Чоба. – Хорошо, Васенька, – послушно сказала Маруся. – Слушаю, товарищ Чоба. Так вот, товарищ Коваленко, – внушительно сказал Вася, набираясь мужества для серьёзного разговора. – С ним надо кончать. – С чем, Васенька, то есть, товарищ Чоба? – наивно спросила Маруся. – Я что-то тебя не пойму. – Ну, с этим, как её, с этим самым, – твёрдо сказал Вася. – Ты понимаешь меня. – Нет, Васенька, – сказала Маруся, – Я что-то тебя не понимаю. – С любовью, вот с чем, – решительно сказал Вася. – И я заявляю тебе об этом, как секретарь комсомольского комитета. – Но я же тут ничего не могу поделать, товарищ Чоба, – сказала Маруся. – И в уставе нигде не сказано, что один член комсомольского комитета не имеет права влюбиться в другого члена комсомольского комитета. – Устав тут не при чём, – строго сказал Чоба. – Устав такие вещи не предусматривает. Ты сама знаешь, что твоё поведение неразумно. – А почему это любить тебя неразумно? – спросила Маруся. – Разве ты считаешь Раю дурой? – Так то Рая, – мрачно сказал Чоба. – Рая совсем другое дело. – Такая же комсомолка, как ты и я, – дерзко возразила Маруся. – Значит, Рае можно, а мне нельзя? – Как ты не понимаешь? – взмолился Чоба. – Я тоже люблю Раю. – Но ведь ты с таким же успехом можешь полюбить и меня? – возразила Маруся. – И тогда всё, что ты сейчас говоришь мне, ты сможешь сказать Рае. Невинными глазами она посмотрела на Васю. – Впрочем, – оказала она, – я думаю, что Рая при своём характере успокоится гораздо быстрее меня. – Ну, это ты врёшь, – злобно заявил Вася. – Райка, может, ещё дольше, чем ты, не успокоится… В общем, они так ни до чего и не дотолковались. Несмотря на весь свой авторитет, Чоба так и не добился от Маруси обещания отказаться от попыток завоевать его сердце. – Всё равно ты будешь мой, – сказала она ему на прощанье и удалилась с таким видом, точно Чоба был повержен ею на обе лопатки. В тот же вечер об этом разговоре стало известно в станице и предала его гласности сама Маруся.