Оплачко прикрикнул на них, пригрозил штрафом. Женщины стали тише, выяснилось, что они всё-таки побаиваются деда Лещенко, – кто там знает, шутки шутками, рассердится на них за то, что они пошли в понятые, и напустит порчу или на них, или на коров; в колдовство они не верят, а сглазить может всякий, уж объясните ему, что не по своей воле пошли; Оплачко они тоже побаивались, особенно штрафа. Постепенно сопротивление их угасло. Лещенко жил один, он вообще был совершенно одинок, – один, как перст в поле. Тихон Петрович Лещенко происходил из казаков, родился и вырос на Кубани, только прежде жил в станице Золотой, – Золотая находилась в километрах трёхстах от Улыбинской. Оплачко накануне выяснил о Лещенко всё, что мог выяснить. Лещенко жил в Золотой и землепашествовал. Во время войны вся его родня вроде бы погибла. Погибла или не погибла, но, всяком случае, разбрелась кто куда. После войны старик перебрался в Улыбинскую. Хата, в которой он теперь жил, принадлежала старухе Заслубко. Говорили, будто она приходилась Лещенко тёткой, но хату он купил у неё совершенно официально. Однако и после продажи старуха продолжала жить в своей хате. Три года назад она умерла и Лещенко остался один. Сперва работал сторожем в школе, потом перешёл на ту же должность в райпищепромкомбинат. Претензий к нему по службе не было, но приработок у Лещенко был не совсем честный. Старик занимался знахарством. Вообще в Улыбинской и её окрестностях на близлежащих хуторах таким занятием промышляло несколько человек. Преимущественно это были женщины, всякие там бабки и лекарки. Но Лещенко считался среди ник наилучшим специалистом, он мог не только заговорить зубную боль или успокоить колики в животе, но и приворожить парня к девушке и даже указать где искать краденых лошадей, – в станице все помнили случай, когда года два назад цыгане увели из колхоза трёх лучших коней; милиция ничего не могла сделать и тогда жена бригадира, который непосредственно отвечал за лошадей, обратилась к Лещенко. Тот посмотрел в воду и назвал один горный аул, очень далеко отстоящий от Улыбинской, жена бригадира несильно погнала туда мужа и, ко всеобщему удивлению, он нашёл там свою пропажу. Поэтому у Лещенко никогда не было недостатка в клиентах, хотя он брался ворожить далеко не всем и не всегда. Он, например, никогда не ворожим комсомольцам и коммунистам. Он говорил, что это им запрещено, а он не хочет идти против закона. Он вообще был умный и осторожный человек и плохо о нём не отзывался никто. Вот к этому Лещенко и пришли сегодня с обыском. Пришедшие вошли в палисадник, подошли к двери. Оплачко, как старший, постучал и на стук, откуда-то из-за хаты, сейчас же показался Лещенко, – по-видимому, он был занят чем-то по хозяйству позади дома. – Здравствуйте, – поздоровался он с пришедшими. С ним тоже поздоровались. – Лещенко Тихон Петрович? – спросил Оплачко торжественным тоном. – Он самый, – сказал старик, усмехнулся и ещё раз подтвердил: – Он самый, Тихон Петров Лещенко. – Так вот, гражданин Лещенко, – внушительно Оплачко, – мы к вам по делу. – Ясно, что не без дела, – согласно ответил старик. – Начальство без дела не ходит. – Мы пришли, – пояснил Оплачко, – произвести у вас обыск. Лещенко слегка прищурился. – Это вследствие чего? – спросил он, опять – таки, довольно добродушно. – Вы тракториста Савельева знавали? – спросил Оплачко. – Никак нет, – сказал старик и спросил: – Это который помер? – Да, того самого, – сказал Оплачко. – А его жену? – Тоже не припоминаю, – сказал Лещенко. – Может и встречал, но не припоминаю. – Ну, её-то вы должны знать, – сказал Оплачко. – Она к вам ходила, вы ещё ворожили ей. – Возможно, – сейчас же согласился Лещенко. – Только не припомню. Он опять добродушно усмехнулся. – Мало ли их ко мне ходит, – оказал он. – Той приворожи, другой отворожи. Всех не запомнишь и всех не ублаготворишь. – Значит, вы признаёте, что занимаетесь ворожбой? – строго спросил Оплачко. – А как же не признавать? – вежливо согласился Лещенко. – На сторожево жалованье не проживёшь. – Так вот, – сказал Оплачко. – От гражданки Савельевой поступило заявление, что вы якобы с целью приворожить её мужа дали ей какой-то порошок, после приёма которого её муж скоропостижно скончался. Старик снисходительно посмотрел на Оплачко. – Порошок, конечно, мог дать, не отрицаю, – сразу согласился он. – Только от моих порошков не только помереть, а даже животом заболеть невозможно. – Значит, вы признаете, что давали ей порошок? – спросил Оплачко. – Ей или не ей, сказать не могу, – сказал Лещенко. – Но вообще давал, только не порошки, конечно, а наговорную соль. – А что это за наговорная соль? – поинтересовался Оплачко. – Ну, соль, самая простая, – объяснил старик. – Обыкновенная соль. С такой можно и борщ, и щи кушать, только над ней шепчут молитву или заговор на радость или на беду… Женщины, приглашённые в понятые, переглянулись. – Извиняюсь, – внезапно обратился старик к Опочко. – А как ваше имечко? – Николай, – послушно сказал тот, ошарашенный неожиданным вопросом. – Николай Фёдорович. – Шишига-мушига, ветер на голову, беда на сторону, соль во хлебе, как солнце на небе, просоли любовь раба божьего Николая, глаза и сердце просоли, солоней соленой соли просоли… Старик забормотал быстро-быстро и не договорил, засмеялся, смотря на Оплачко улыбающимися глазами: – Вот вам и наговорная соль, – сказал он. – Пошепчешь и отдашь, – какой же от неё может быть вред? Одна из женщин прикоснулась к локтю Оплачко. – Скажите всё ж таки… На всякий случай она хотела перестраховаться и попросила Оплачко сказать, как и было условлено, что они записались в понятые не по своей воле. Но Оплачко не обратил на неё внимания. – Я всё-таки попрошу выдать мне все ваши лекарства, – сказал он. – Порошки и вообще всё. – Да, господи, – сказал Лещенко. – с превеликим удовольствием… – И обыск у вас мы произведём – добавил Оплачко. – Такой порядок, знаете ли. – Порядок, конечно, соблюсти следует. – Согласился старик и спросил. – Только для порядка и вас и бумажечка какая ни – на – есть, есть, ась? – Ах, конечно, – заторопился Оплачко. Он достал из портфеля ордер и протянул сторожу. – Пожалуйста. – Да вы заходите, заходите – вдруг засуетился Лещенко, распахивая дверь и приглашая пришедших в хату. – Обязанность вы должны исполнить. Он сунулся в дверь, услужливо схватил с порога ведро с помоями, выставил его за дверь, чтобы не мешало, и отступил от двери, с добродушным любопытством посматривая на непрошеных гостей. – И вы проходите, товарищ Евдокимов, – приветливо сказал он, непосредственно Евдокимову. – Дмитрий Степанович, кажись, не запамятовал, нет? Евдокимов только полночи не спал, а был сонный и вялый; старик недавно пришёл с ночного дежурства, не спал всю ночь, а сна у него не было ни в одном глазу. Евдокимов поднял голову, пошире открыл глаза, вгляделся. Ну, конечно, перед ним стоял тот самый сухонький коренастый старичок с открытым простым лицом и подстриженной бородкой, с которым он познакомился ночью у квартиры Прибыткова. – Сторож райпищепромкомбината? – спросил Евдокимов, уже узнав его и улыбаясь ему, как старому знакомому. – Он самый, – старичок улыбнулся ему в свою очередь. – А то смотрю, не признаёте. Оплачко повернулся к Евдокимову. – Вы разве знакомы? – Немного, – сказал Евдокимов. – Встречались в станице. Все вошли в хату. Это действительно было обиталище самого настоящего знахаря, каким его можно было изобразить на картине или в театре. Два подслеповатых оконца, стены очень чисто выбелены известью, ничем непокрытый стол, доски стола тоже выскоблены очень чисто, две скамейки у стен, два венских стула, большая выбеленная русская печь, нигде никаких икон и, между прочим, радиоприёмник – не репродуктор, а радиоприёмник, но повсюду, на стенах, на верёвочках, протянутых вдоль стен, на полках, на подоконниках изобилие всякой сушёной травы – стебли, корни, листья, цветы, такое изобилие, что хата изнутри больше походила на какой-то гигантский гербарий, чем на обычную хату. – Вот вам и моя аптека, граждане следователя, – усмешливо и с оттенком гордости произнёс Лещенко, произнося слово «следователи» с буквой я на конце и с ударением на последнем слоге. – Берите и владайте. Он опять сказал не «владейте», а «владайте», и Оплачко так и не понял, по неграмотности ли он коверкает снова или нарочно, издеваясь над пришедшими. Оплачко посмотрел на Евдокимова, но Евдокимов, буквально, был какой-то сонный, и тогда перевёл взгляд на аптекаршу. – Товарищ Брук, прошу вас, займитесь, – сказал он и ещё раз обвел взглядом развешанные в хате растения. – Чего вы хотите? – растерянно спросила Ида Самойловна. – Я не могу так сразу разобраться… – А чего разбираться, товарищ-доктор? – насмешливо спросил её Лещенко. – Трава как трава, на все случаи жизни. Маленький и сухонький старичок, он как-то очень легко, как бы пританцовывая, ходил по своей хате точно по сцене, чуть притрагивался жёлтыми морщинистыми пальцами к различным травам и сразу же, не задумываясь, называл и траву, и болезнь, при которой эта трава применялась. Обыск. Рисунок Анны Леон