– Я это могу взять? – опросил Прибытков, указывая глазами на бумагу. – Да, вы получите официальную справку, – пояснил Матвеев и опять добавил: – Я очень рад, товарищ Прибытков… – Но как же это получилось? – растерянно спросил Прибытков. – Я так мало боролся за себя, почти что никуда не писал… – Ну, я бы не сказал, что не боролись, – сказал Евдокимов. – Вы всё время работали и хорошо работали, в нашей стране – это тоже борьба за себя. Неужели вы думаете, что товарищ Пронин так горячо вступился бы за вас, если бы вы были никчёмным работником? Мы вас очень уважали за то, что вы несмотря ни на что, держали себя в руках и никогда не забывали о делах своей МТС. Это тоже борьба. Если бы вы чувствовали что-либо за собой, вы бы вели себя иначе. Ваша работа рассеивала все подозрения… Да. Ну а теперь все подозрения и подавно рушились, как карточный домик; теперь, когда снова было установлено, что Прибытков честный советский человек, к нему невозможно было придраться… Ничего не говоря, Прибытков поднялся и пошёл к выходу. Кто знает, какая буря бушевала сейчас в груди Прибыткова! Но и в груди Евдокимова тоже, если и не бушевала буря, стояла весенняя погода. Он, не в пример Прибыткову, не мог сдержаться, взглядом победителя посмотрел на Матвеева и тоже, не говоря ни слова, пошёл к выходу вслед за Прибытковым. А на следующее утро вернулся Оплачко. Однако он не привёз ничего существенного, результаты поездки были ничтожны. Тихон Петрович Лещенко происходил из зажиточных казаков станицы Золотой. Это были зажиточные казаки, но и не кулаки. Знахарей в семье Лещенко не было, и сам Тихон Петрович, живя в Золотой, никогда никакой ворожбой не занимался. Семья Лещенко поредела в годы коллективизации, сыновья его и дочери поразъехались в города, но сам ом с женой вступил в колхоз. В колхозе Лещенко работал ни шатко, ни валко, не лучше людей, но и не хуже людей, подторговывал на базаре ранними помидорами со своего приусадебного участка и всё, точно, чего-то ждал. Ждал и дождался войны. Война окончательно покончила с семьёй Лещенко. Войне Тихон Петрович не радовался, но, видимо, и не был войной огорчён. Перед самым приходом немцев Лещенко с женой исчезли, куда исчезли – никто не знал, после войны он уже один появился в Улыбинской. Это было всё, что привёз Оплачко. Конечно, Евдокимов был бы больше доволен, если бы прошлое Тихона Петровича Лещенко было бы более красочно, но приходилось довольствоваться тем, что было, – судебное предварительное следствие вступило в такую стадию, что можно было браться непосредственно за старика Лещенко. Целые сутки потратил Евдокимов на то, чтобы подготовиться к встрече с Лещенко и, должно быть, он придавал этой встрече очень большое значение, так как пригласил присутствовать при ней Матвеева и даже Ивана Николаевича Пронина. Было дано указание доставить Лещенко в прокуратуру с утра, к этому же времени была вызвана и Анна Леонтьевна Савельева, – предполагалось, что между ними придётся провести очную ставку. Да, это был важнейший день – и для самого Лещенко, для определения его судьбы, и для Евдокимова, когда должен был быть подведён, так сказать, итог проделанной им работе, и вообще для убеждения всех в правильности созданной им гипотезы. Евдокимов пришёл в прокуратуру очень рано, но Лещенко уже сидел в канцелярии между двумя милиционерами, – как только Евдокимов увидел старика, он сейчас же отворотился от него и прошёл мимо, точно не заметил его и уж во всяком случае точно не придавал присутствию Лещенко никакого значения. Накануне вечером Евдокимов долго разговаривал с Прониным, и, хотя он действовал и вёл дело вполне самостоятельно, Пронин был, пожалуй, единственным человеком, который мог вполне оценить труд Евдокимова, а это был труд и очень большой труд, и Евдокимов, будучи ещё молодым человеком, естественно гордился им, как гордился бы только что созданной книгой или картиной какой-нибудь молодой писатель или художник. Евдокимов просил Пронина присутствовать на допросе Лещенко с самого начала, и Пронин обещал ему это, но перед тем, как прийти в прокуратуру, ему надо было заехать в райком, и Евдокимов нервничал, опасаясь, что Пронин запоздает, Евдокимов даже принял решение не начинать допроса до тех пор, пока Пронин не приедет. Он подготовил все бумаги, ещё раз пробежал глазами лист, на котором был набросан план предстоящего допроса, достал опись вещественных доказательств, потом подошёл к шкафу, где они хранились, отпер его и на минуту приоткрыл дверцу, можно было сказать, что он даже с какой-то нежностью посмотрел на все эти пистолеты, пузырьки, мешки и шкатулки, аккуратно сложенные на полках канцелярского шкафа. Но едва он приготовился к допросу, как в кабинет вошли Пронин и Матвеев, возможно, они сошлись у дверей кабинета случайно, но было вполне возможно, что они встретились ещё в райкоме и уже вместе приехали в прокуратуру. Они поздоровались и, не отвлекаясь посторонними разговорами, сразу обратились к делу. – Вы, Дмитрий Степанович, предъявите, конечно, Лещенко обвинение по 136-й статье? – спросил Матвеев, желая предвосхитить Евдокимова. – Да, в основном вы убедили меня, – убийство – убийство, со всеми отягощающими его обстоятельствами, тут уж все остальные статьи – и 180-я, и 169-я, и 73-я, а 95-я – будут сопровождать 136-ю только в качестве гарнира. Матвеев перечислил статьи уголовного кодекса, которыми предусматривалось привлечение к ответственности за незаконное врачевание, мошенничество, угрозы и ложные доносы, – 136-я статья предусматривала привлечение к ответственности за умышленное убийство. – Нет, товарищ прокурор. – Евдокимов слегка улыбнулся, улыбнулся вследствие своей молодости, это была улыбка торжества, улыбка победителя, но должно быть он сам уловил на своем лице эту неуместную в данных обстоятельствах улыбку и сразу согнал её, лицо его стало серьезным, на нём появилось даже выражение некоторой торжественности. – Тут дело посерьёзнее. Не по 136-й статье я собираюсь привлекать Лещенко, а по 58-й. Евдокимов знал, что своим заявлением он не удивит, а просто поразит Матвеева, но не мог отказать себе в этом удовольствии, – молодость склонна к эффектам и Евдокимов приберегал этот эффект до того дня, когда он мог подкрепить его тщательно собранными и совершенно бесспорными доказательствами. 58-я статья имела в виду контрреволюционные преступления, то есть самые тяжкие преступления, какие предусматривает советский уголовный кодекс, преступления, направленные на подрыв политической, экономической и военной мощи и даже на уничтожение советского государства. Такого решения Матвеев конечно, не ожидал, в своих разговорах Евдокимов даже не намекал на 58-ю статью, поэтому его слова действительно прозвучали сейчас для Матвеева полной неожиданностью. – Вообще, я думаю, что мы переведём Лещенко в город – сказал Евдокимов. – Это дело выходит, так сказать, за пределы Улыбинского района, и, я думаю, что продолжать следствие будет целесообразнее под наблюдением более компетентных органов. – Что ж, вы полагаете, мы не справимся с делом об убийстве, совершённом с корыстными целями, – спросил Матвеев, – в его голосе слышалась обида, но прозвучал он довольно-таки вяло, Матвеев уже ожидал, что Евдокимов поразит его ещё чем-то, что сведёт на нет все матвеевские обиды. Так оно и оказалось. Евдокимов взял одну из папок дела, – а материалы предварительного следствия росли с каждым днем, так энергично работал в последнее время Евдокимов, – открыл и указал на неё своим собеседникам. – Прошу вас, – сказал он. – Обратите внимание вот на это… Он стал перелистывать страницы, на которых были записаны показания многочисленных посетительниц знахаря, указывал во всех показаниях лишь на одну фразу. – Ну, хорошо, хорошо, – нетерпеливо сказал Матвеев, прочитывая эту фразу. – Но что вы хотите этим сказать? – А теперь я прошу вас взглянуть на это, – сказал Евдокимов, подходя к шкафу с вещественными доказательствами. Он распахнул дверцу, небрежно подвинул пистолеты в сторону и указал на мешок, отобранный им у Маруси Коваленко. – Прошу. Это был жест великого художника, сдергивающего покрывало со своего нового творения. Матвеев с недоверием приблизился к шкафу, наклонился к мешку, заглянул туда, сунул руку и… ахнул. – Н-да, – только и сказал он. Молчание длилось минуту, а, может, и дольше. – Н-да, – повторил Матвеев, – в голосе его звучало уважение, – и к Евдокимову, уважение к его прозорливости и таланту, и к Лещенко, потому что следователи и прокуроры, как это ни странно звучит, по отношению к талантливым и выдающимся преступникам испытывают тоже нечто вроде особого профессионального уважения. – Вы правы, Дмитрий Степанович, – обрёл, наконец, Матвеев слова. – Тут дело уже не в убийстве, оно перерастает масштабы районной прокуратуры. Не возражая больше ни слова, Матвеев подписал заготовленное постановление о переводе Лещенко в город. – Ну, а теперь, – вежливо сказал Евдокимов, – с вашего разрешения я займусь этим типом. Пронин и Матвеев сели в стороне в роли безмолвных свидетелей, – и тот, и другой умели ценить талантливую работу, особенно, когда она протекала в той самой области, которая была отлично известна им самим. Право, было не нужно, просто грешно было бы мешать взлёту Евдокимова. Евдокимов отдал распоряжение ввести Лещенко. Евдокимов. Здравствуйте, Тихон Петрович. Лещенко. Здравствуйте. Евдокимов. Садитесь. Лещенко. Благодарствую. Евдокимов. Вы родились, выросли и прожили большую часть свой жизни в станице Золотой? Лещенко. Правильно. Евдокимов. Вы были очень зажиточным хозяином? Лещенко. Ну, какой там, зажиточным, самый обыкновенный, средняк. Евдокимов. А вот люди утверждают, что были без пяти минут кулак. Лещенко. От зависти. Нет человека на свете, которому хоть кто-нибудь не завидовал бы. Евдокимов. Так вот, гражданин Лещенко: вы обвиняетесь в преднамеренном убийстве тракториста Савельева. Лещенко хранил глубокое молчание. Евдокимов. Что ж вы молчите? Лещенко продолжал молчать. Все трое – Евдокимов, Пронин и Матвеев – смотрели на старика. Он сидел на стуле, ссутулив плечи и глядя куда-то мимо Евдокимова. Невозможно было сказать, в чем это конкретно выражалось, но явственно ощущалось, что Лещенко находится в состоянии величайшего внутреннего напряжения. Вместе с тем в его лице было что-то жалкое и злое, чем-то он напоминал раненого зверька. Он как будто стал даже меньше ростом. Он был сейчас совершенно беспомощен, это понимали все находящиеся в комнате, но все так же понимали, что имей Лещенко возможность, он, подобно хищному зверьку, охотно перегрыз бы всем здесь находящимся горло. Евдокимов. Вот что, гражданин Лещенко, я не буду играть с вами, как кошка с мышью. Вы человек умный и я не собираюсь вас ловить. Поэтому не вздумайте снова обвинять инженера Прибыткова. Всё, что касается Прибыткова, нами проверено и он полностью выпадает из вашей игры. Правда, вы пытались нацелить нас на Прибыткова, но… Лещенко /совершенно мрачно и даже безнадёжно/. Разве вы ничего не нашли у него? Евдокимов /уверенно/. Нашли, но только эту коробочку с ядом, которую мы обнаружили в земле за сараем Прибыткова, закопали вы, а не он. Лещенко. Как же я мог закопать! Я мог дать её Прибыткову, но закопать… Евдокимов. Давайте не играть в прятки? Вы наблюдали за мной, а я наблюдал за вами… Вас устраивает это? И тут Евдокимов в упор задал давно подготовленный и крайне волновавший его вопрос. Евдокимов. Да, кстати, скажите, Тихон Петрович, что вы делали у немцев? Однако, номер этот, как говорится, не удался. Лещенко /спокойно/. Где? Евдокимов /решительно/. У немцев! Лещенко. Брехня. Евдокимов. То есть как, брехня?