Евдокимов. Она к вам прибегала? Лещенко /подумав, – соседи Лещенко могли видеть, как к нему прибегала Савельева/. Прибегала. Евдокимов. И чему же вы её учили? Лещенко. Ничему. Сказал, что от моих порошков умереть невозможно, а что она дала мужу, мне неизвестно, пускай делает, что хочет. Евдокимов. Не учили её молчать? Лещенко. А зачем учить? Я человек безвинный. Евдокимов /к Савельевой/. Учил? Савельева. /безнадежно/. Учил… Евдокимов. Учил потому что нарочно дал порошок, от которого умер ваш муж, знал, что он умрёт, – вы понимаете, товарищ Савельева, что перед вами убийца вашего мужа? Савельева привстала, села, снова привстала. Её точно качнуло, на мгновение она поникла и вдруг вся напружинилась, – вероятно, бросилась бы на старика, если бы Пронин не угадал, что происходило в ней в этот миг. Он взял ее за руку и потянул книзу. – Сядьте, – властно сказал Пронин, и она послушалась его, подчинилась не столько тому, что он сказал, сколько тону, каким было сказано это слово. Евдокимов. Ничего не поделаешь, Анна Леонтьевич, не надо было бегать по знахарям, – закажите это и себе, и своим детям. Теперь у меня к вам два дела: одно касается Лещенко, другое вас. Он выдвинул в столе боковой ящик, достал четыре порошка, вернее, четыре бумажки, в которые заворачивают порошки, развернул их и аккуратно разложил перед собой. – Теперь слушайте меня внимательно, – сказал он, обращаясь к Савельевой. – Передо мной четыре порошка. Один из них как раз такой, каким был отравлен ваш муж. Возможно, вы не узнаете, забыли, но всё же посмотрите на них, – какой из этих порошков похож на тот, какой вы дали своему мужу? Лещенко утверждает, что он дал вам простую соль. Ваш ответ не решает судьбы Лещенко, но сказать может многое. Он подозвал Савельеву движением руки. – Подходите же, посмотрите… Савельева неуверенно подошла к столу. Она смотрела на порошки, переводя взгляд с одного на другой. Пронеслись ли перед её взором события того памятного вечера, самого страшного вечера в её жизни, обострилась ли у неё память под впечатлением всего пережитого, была ли это просто случайность, но она указала именно на ту бумажку, где была насыпана щепотка героина. – Этот… – произнесла она сдавленным голосом. – Это я дала Пете… – Правильно, – сказал Евдокимов. – Я тоже думаю, что именно это дал вам Лещенко. Он тут же свернул порошки и спрятал в стол, – оставлять героин на столе было рискованно, хотя он и не ждал такого поступка со стороны Лещенко, однако, чем черт не шутит, хозяин героина мог соблазниться в минуту отчаяния. – Ну, а теперь о том, что касается непосредственно вас, – сказал Евдокимов Савельевой. – Вы же понимаете, что вы тоже виноваты? Савельева покорно стояла у стола. – Хотели вы или не хотели, но вы участвовали в убийстве своего мужа. Евдокимов взглянул на Матвеева. – Как ваше мнение, товарищ прокурор? Матвеев согласно кивнул. – Неумышленное убийство, – сказал он. – 139-я статья. – Вы понимаете, что вас будут судить? – спросил Евдокимов Савельеву. – Вас не имеют права не судить. – Что ж, – покорно сказала она. – Коли виновата – судите, что ж… – А пока можете быть свободны, – сказал Евдокимов. – Жаль, мне вас, но таков закон. Идите. – А дети? – вдруг порывисто спросила Савельева. – Что – дети? – не понял было её Евдокимов. – А детей – в детский дом? – спросила она. Евдокимов улыбнулся, совсем по – братски, он был рад сказать ей доброе слово. – Зачем, в детский? – сказал он. – Будете сами их растить, Анна Леонтьевна. Судить будут, но в тюрьму, думаю, вряд ли посадят. Я, конечно, за суд поручиться не могу, но, думаю, дадут вам принудительные работы, – год, несколько месяцев… – А в тюрьму – нет? – глаза её блеснули. – Ой… Больше она ничего не сказала. – Мне можно идти? – спросила она. – Можно, – сказал Евдокимов. – Спасибо, – сказала она… Но прощаясь, она пошла к двери и быстро закрыла её за собой, так она заторопилась домой. Евдокимов посмотрел на знахаря и кивнул в сторону. – Врёт? – спросил он Лещенко. Старик опять промолчал. – Ну, а теперь слушайте меня вы, – сказал Евдокимов знахарю. – Я буду читать показания ваших пациенток, а вы подтверждайте – врут они или не врут. Он действительно принялся читать показания всех допрошенных им девушек и женщин – как они обращались к нему и как он им ворожил. Слушать Евдокимова со стороны было скучно, показания были очень однообразны, Лещенко всем ворожил одинаково, вариации в ворожбе были самые незначительные. Евдокимов. А эти врут? Лещенко. Зачем врут? Евдокимов. Значит, правильно рассказывают, как вы им ворожили? Лещенко. Правильно. Евдокимов. Кольца приносили? Лещенко. Приносили. Евдокимов. В поле ходили? Лещенко. Ходили. Евдокимов. Землю разбрасывали? Лещенко. Разбрасывали. Евдокимов. Ну, а теперь скажите, почему вы хотели меня застрелить, когда я отобрал эту землю у Маруси Коваленко? Лещенко. Так я же не выстрелил? Евдокимов. Потому что в пистолете не было патронов, о чём вы не имели понятия. Лещенко. Сам испугался и вас пугал. Евдокимов. А не в земле было дело? Лишь в этот момент Лещенко стало ясно какая бездна разверзлась перед ним, – он ещё не угадал – всё ли известно проклятому следователю, но Лещенко даже подумать было страшно, что известно, он не хотел слышать следующий вопрос, который неизбежно пригвоздит его к собственному гробу, он предпочитал сознаться в чем угодно, лишь бы не в этом… Лещенко. Что вы всё о ворожбе, да о ворожбе… Велико дело! Признаюсь, виноват, ошибся, не доглядел, не тот порошок дал Савельеву… Евдокимов. Подождите, подождите. Об этом после. Я ещё раз спрашиваю: девушки правильно рассказывают о том, что во время ворожбы разбрасывали в поле землю? Как поётся в известной народной песне, восемь девок выступили против одного «Я»… – Вполне понятно, что вы хотели меня убить, – сказал Евдокимов. – показать содержимое вашего мешка? – Не надо, – шепотом произнес Лещенко, – Ваша взяла.