Произнести эти слова громко он, вероятно, просто был не в состоянии. Теория и практика Можно сказать, что это, собственно говоря, и всё. Преступления раскрыто, преступник обнаружен. Однако, вряд ли читателю всё ясно и в поведении преступника, и в ходе раскрытия этого преступления, ещё в давние времена нашего знакомства Пронин имел обыкновение, рассказывая о том или ином событии из своей жизни, лишь к концу рассказа раскрывать логику события, так сказать, его внутреннюю неумолимую закономерность. Сперва он последовательно рисовал внешнюю сторону событий, которая сразу бросается в глаза, и лишь затем показывал, что кроется за внешней стороной, показывал скрытые пружины, двигавшие событиями. Так поступил он и на этот раз. Иван Николаевич посмотрел на меня своими строгими добрыми глазами. Ах, это удивительное сочетание строгости и доброты, свойственное хорошим и честным людям, обладающим высоким пониманием своего долга, – оно чаще всего встречается у старых учителей и врачей, опытных военачальников и закалённых борьбой коммунистов, – посмотрел на меня своими строгими добрыми газами, снисходительно усмехнулся и спросил: – Ну, а теперь с твоей стороны последуют бесконечные почему и отчего? Спрашивай, я готов, я понимаю, что тебе многое ещё неясно. Однако поскольку я знаком со всеми обстоятельствами этого дела, попрошу тебя самого сказать, что же в этом деле представляется тебе белыми пятнами? – Нет, – перебил я Ивана Николаевича или, вернее, ход его мыслей, потому что свою фразу он договорил до конца. – Прежде всего, я хочу спросить о другом. Я вспомнил историю, описанную мной в повести «Голубой ангел», – в момент похищения чертежей и убийства инженера Сливинского Пронин был болен и поручил следствие по этому делу своему помощнику Виктору Железнову, так всем казалось, но только казалось, на самом деле Пронин напряжённо работал параллельно с Железновым и, если бы не его участие, дело не было бы расследовано до конца, был бы убит ещё не один советский человек, а чертежи важнейшего военного изобретения были бы переправлены за границу. – Меня интересует, в чём выразилось ваше личное участие в этом деле, Иван Николаевич? – опросил я. – Не может быть, чтобы вы ничем и ни в чём не помогли Евдокимову, вы же старый чекист, вы не могли уклониться от решения загадки, как старая кавалерийская лошадь не могла не загарцевать при звуках военного оркестра? Но Иван Николаевич отрицательно покачал головой. – Ты ошибаешься, – сказал он. – На этот раз старая кавалерийская лошадь сдала, иначе я не поехал бы добывать Евдокимова, а Евдокимов не нуждался в моей помощи. Молодёжь обгоняет стариков и, я бы сказал, обгоняет очень неплохо. Он задумался. – Впрочем, это тоже не совсем верно, – сказал Пронин. – Молодёжь нуждается в помощи, но эта помощь не должна иметь ничего общего с мелочной опекой и постоянными подсказками, молодёжи не нужны поводыри в каждом практическом деле. Но обобщить свой опыт в каждой области нашего дела изложить свои методологические обобщения мы обязаны. Мы начинали на голом месте, когда взялись строить первое в мире государство рабочих и крестьян. Мы не имели ни знаний, ни опыта, ничего не умели. Поэтому мы совершали жесточайшие ошибки, и, вот, исходя из опыта этих ошибок, обязаны сказать, чего не нужно делать и предупредить повторение старых ошибок. Научить молодёжь избегнуть новых никто не в состоянии, каждое практическое дело всякий раз требует иного подхода, особого решения, иначе прекратилось бы творчество. Какие-то новые ноты звучали в том, что говорил Пронин, таким я его ещё не знал, в старые времена он был, прежде всего, человеком дела, быстрого решения и смелого осуществления, теперь в Пронине было что-то от мудрой старости. Он становился человеком абстрактной мысли, предоставляя практические решения старости, а их осуществление – юности. – Нет, я отвечу на твой вопрос, – сказал Пронин. – Сиди и слушай. Я буду говорить долго и скучно, но скажу, чем я помог Евдокимову. Что делать, в данном конкретном деле Дмитрий Степанович Евдокимов со мной не советовался, он сам всё понимал, но мы часто и подолгу беседовали с ним о смысле нашей работы, об особенностях разведки в нашей стране, и я ему отдал то, что накопил за тридцать с лишним лет своей деятельности в органах государственной безопасности, опыт своих ошибок и наблюдений, – не так уж много, но это было важно и для него, и для меня. И то, что сказал Пронин дальше, по существу было изложением его взглядов на работу разведки в нашем государстве. – Нуждается ли социалистическое государство в органах государственной безопасности? – спросил Пронин и тут же сам себе ответил. – Безусловно. Это составной частью входит в учение о диктатуре пролетариата, диктатура пролетариата немыслима без разведывательных и карательных учреждений. Но основная методологическая ошибка наших органов, которая нанесла новому советскому обществу немало вреда, заключалась в том, что мы не видели различия в способах работы разведки капиталистической и разведки социалистической. А они существуют! Речь идёт не о содержании, тут всё ясно: наша разведка служит социалистическому государству, народу, действует в интересах большинства, капиталистическая разведка обеспечивает господство эксплуататоров. Речь идёт именно о способах работы. Казалось бы – как так? Искать – это и есть искать, пистолет есть пистолет, важно – в кого стрелять, а как стрелять – это всегда одинаково. Но это не так, есть разница и в том, как стрелять. Вся деятельность капиталистов их слуг направлена против человека, мы же боремся за человека и служение человеку есть смысл деятельности каждого коммуниста. Поэтому в подходе к человеку, в способах существования человека в капиталистическом и социалистическом государствах есть существенная разница. Капиталистической разведке ничего не стоит уничтожить лишнего человека. Да, какой там – человека! Они жертвуют тысячами в целях обеспечения власти капиталиста; не капитализма вообще, а даже власти отдельного капиталиста. Для советской же разведки не может быть более важной и высокой цели, как сохранение каждого отдельного человека. Жизнь и честь каждого советского человека – вот что оберегает наша разведка. Отсюда разный подход к людям в буржуазных и социалистических странах, разные способы расследования их проступков. В капиталистическом обществе каждый трудящийся человек заранее воспринимается, как враг государства; государством управляет меньшинство, которое ставит своей целью человека ограбить, выжать из него все соки, извлечь наибольшую прибыль и выбросить затем на свалку, а так как человеку свойственно бороться за свою жизнь и за сносное существование, трудящийся человек является противником эксплуатирующего его меньшинства и, следовательно, государства, которым управляет это меньшинство. В социалистическом государстве человек работает на самого себя, государство стоит на страже его интересов и оберегает трудящегося человека от любых посягательств на его права. Всё это элементарно, но об этом постоянно забывают, а кое – кто даже заинтересован в том, чтобы отвлечь от этого внимание. Деятельность органов капиталистической диктатуры направлена против человека, наша деятельность – это борьба за человека. Кто этого не понимает, тот не понимает ничего. Поэтому, если говорить о методологическом подходе к человеку, я бы в двух словах так характеризовал разницу в методологии: следователь капиталистического государства всегда агрессивен по отношению к подозреваемому, наш следователь должен сохранять по отношению к подозреваемому благожелательный нейтралитет, в капиталистическом государстве следователь стремится во что бы то ни стало обвинить человека, иногда просто за волосы притаскивая средства обвинения, наш следователь должен во что бы то ни стало стремиться оправдать человека. И если при таком подходе ему это не удастся, он может быть уверен в том, что перед ним действительный преступник. Надо всегда помнить, в интересах чего ты действуешь, видеть конечную цель, – если руководствоваться таким правилом, становится видна разница между Лениным и Сталиным, становится видна принципиальная разница в стиле работы Ленина и в стиле работы Сталина. Сталин, как и Ленин, хотел строить и строил социализм, разница заключается в том, что Ленин шёл в коммунизм с миллионами людей, маленький человек пользовался его величайшим доверием, а Сталин пришёл бы в коммунизм со значительно меньшим числом людей, он никому не доверял и всех подозревал, а так как, кроме того, каждый хочет ещё и жить, и идти по – своему, Сталин каждого, кто не хотел жить и идти так, как нравилось Сталину, объявлял не только своим противником, но и противником коммунизма вообще. Ленин был безраздельно устремлён в будущее, всё в его деятельности было подчинено интересам будущего, поэтому он прощал людям ошибки и не помнил об обидах, он вёл людей вперёд. Пойми меня правильно, о прошлом не надо забывать, на ошибках прошлого мы учимся, но нельзя позволять прошлому тянуть нас назад. Сталин слишком большое значения придавал прошлому, он никому не прощал ошибок и не забывал об обидах, а так как нет не совершающих ошибок и не наносящих обид, он не любил людей. Сталин любил только абстрактного Человека с большой буквы, но не любил маленьких живых, часто слабых, часто упрямых, часто мелочных людей, простых и трудолюбивых по существу добрых людей, ради которых коммунисты и ведут свою жестокую борьбу с капиталистами. В своей юридической практике, в своем отношении к человеку мы слишком часто подражали буржуазному судопроизводству, слишком многое заимствовали из буржуазных правовых норм. Работник нашей разведки, советский следователь должен быть человеком новой формации, иначе он вечно будет находиться в плену буржуазных представлений о преступнике и преступлении. Иван Николаевич посмотрел куда-то поверх меня. – По-моему – задумчиво произнёс он, – в том учреждении и на том месте, где он находится, Евдокимов как раз и является разведчиком новой формации. Он как-то встрепенулся, как-то передёрнул плечами, точно освобождался от внезапно пронизавшего его холодка, и вдруг перешёл к тому конкретному делу, с каким он меня только что познакомил. – А теперь перейдем к практической деятельности Евдокимова, – сказал Пронин и сразу повеселел. – Что он имел по приезде в станицу? Отравление Савельева. Прибыткова, которого Матвеев склонен был обвинить в убийстве на том основании, что Прибытков когда-то был осуждён за контрреволюционную деятельность и, следовательно, должен был питать ко всем советским людям жестокую ненависть. Анонимка. Это было всё. Отравление… Да, это было отравление. Самоубийство можно было безоговорочно исключить. Обвинить жену? Это не лезло ни в какие ворота. Умозрительно легче всего было обвинить Прибыткова, тем более что Прибытков и Савельев часто встречались и имели общие интересы. Так Матвеев и поступил. Но Евдокимов сразу же отказался от всякой умозрительности. Что-нибудь мог бы сказать автор анонимки, но обнаружить его было невозможно. Тогда Евдокимов принялся изучать обстановку, а изучить в станице обстановку – это не значило побеседовать с Матвеевым, с Прониным, с Оплачко, изучить обстановку значило проникнуть собственным взглядом в быт станицы, увидеть людей, если не всех, множество людей, узнать чем они дышат, что думают, о чём говорят. Так он и поступил. Матвеев называл его бездельником, даже жаловался на него, а Евдокимов гулял, бродил по окрестностям, обедал в чайной, пил пиво, ловил с ребятами рыбу, и из мелких замечаний, случайно брошенных фраз и даже недостоверных сплетен воссоздавал перед собой жизнь Савельева, Прибыткова и окружавших их людей. Хотя учёные юристы и утверждают, что быстрота обеспечивает высокое качество предварительного следствия, разведчику не надо забывать умной старинной пословицы о том, что чем тише едешь, тем дальше будешь. За время своего безделья Евдокимов узнал больше, чем, если бы он не вылезал из прокуратуры. Затем он принял одно принципиально важное решение, так сказать методологическое решение, в правильности которого лично меня убедили долгие годы моей практики, но которое неопытный Евдокимов принял вследствие своей талантливости и в силу своих качеств советского человека. Он не стал торопиться и с наклеиванием какого – либо ярлыка, он ни к кому не относился предвзято, он стал выжидать, но это было не пассивное выжиданье – авось, что-нибудь да свалится на голову, а активное выжидание; он стал наблюдать не за теми, кого бы ему хотелось обвинить, кто казался ему подозрительным без особых на то оснований, а стал наблюдать – не наблюдает ли кто за ним самим? Это было самое остроумное решение вопроса. Человек, совершивший преступление, никогда не чувствует себя спокойно, всегда ждёт за собой наблюдения и, естественно, стремится себя обезопасить, поэтому, пусть очень осторожно, очень незаметно, но наблюдает за теми, от кого ему грозит опасность. Прибытков за Евдокимовым не следил, он вообще ничем не интересовался, если он и интересовался чем-нибудь, то только своей непосредственной работой. Когда я разговаривал с Прибытковым и поверил в его невиновность, я сказал ему, что он должен за себя бороться. Другой бы немедленно воспользовался этими словами и принялся бы писать всякие заявления и жалобы, почувствовав расположение, пришёл бы ко мне, стал бы собирать всевозможные характеристики. Что ж, это было бы естественно, а преступник стал бы действовать так обязательно, – правда, он мог привлечь к себе излишнее внимание, напомнив о своих старых делах, если таковые у него были, но у преступника после разговора со мной другого выхода не оставалось, а Прибытков стал бороться за себя наилучшим для советского человека способом. Он, правда, написал какое-то заявление, но на этом и успокоился; он с прежней ожесточённостью принялся заниматься непосредственной работой. Благополучие МТС было для него важнее собственного благополучия, он не бумажки сочинял по поводу себя, а с утра до ночи пропадал в мастерских на работе. Это побудило Евдокимова, не только в силу служебной заинтересованности, а потому что он настоящий советский деятель и болеет за всех советских людей, обеспокоиться об ускорении проверки старого дела Прибыткова. Желание выгородить, а не погубить человека принесло свои результаты, реабилитация Прибыткова по старому делу рассеяла подозрение и в связи с новым обвинением, стало очевидно, что Прибыткову не из-за чего было убивать Савельева. Но ещё задолго до его реабилитации Евдокимов убедился, что Прибытков им не интересуется. Но кто-то, несомненно, очень интересовался Прибытковым. Об этом свидетельствовала анонимка. Кто-то знал, что Прибытков убил Савельева или хотел, чтобы Прибыткова сочли убийцей Савельева. Поэтому Евдокимов продолжал вести наблюдение за Прибытковым, интересуясь не Прибытковым, а теми, кто интересуется Прибытковым. Как показалось Евдокимову, – только всего-навсего показалось – несколько повышенный интерес к Прибыткову проявляет ночной сторож райпищепромкомбината Лещенко, хотя это могло быть простой случайностью. Во всяком случае, вместо того, чтобы безмятежно дремать у своего склада сторож ночью нет – нет, да и прогуливался вдоль улицы, неизменно посматривая, а то и заглядывая в окна к Прибыткову. Он обрёк Прибыткова на гибель и с вожделением, исподтишка наблюдал за своей жертвой. Этого Евдокимов, разумеется, не знал. Почему же Лещенко избрал жертвой своего оговора именно Прибыткова? Прежде всего, ему нужно было вообще кого-то оговорить. Слух о том, что Савельев отравлен, пополз по станице; Лещенко же о том, что причина смерти известна врачам, а, следовательно, и всяким властям, узнал непосредственно от жены Савельева. А раз стало известно, что Савельев отравлен, возникла опасность, что будут искать виновника его смерти и, чем чёрт не шутит, доберутся прямиком до Лещенко. Поэтому Лещенко был заинтересован в том, чтобы кого-нибудь оговорить и отвлечь от себя внимание. Выбор на Прибыткова пал, потому что Прибытков и до того пользовался нерасположением и, во всяком случае, не пользовался доверием местных властей, – здесь действовал правильный психологический расчёт: вали на того, кто уже чем-нибудь замаран, поверят, мол, всему. Так поначалу и случилось. Ну, а кроме того, Прибытков, по существу, был настоящим советским человеком и врагу советской власти он был, разумеется, не по нутру. Матвеев вследствие своей примитивной эмоциональности и дурного политического воспитания пошёл у Лещенко на поводу и арестовал Прибыткова, чем Лещенко был, вероятно, очень доволен. Но Прибыткова почему-то выпустили. Это обеспокоило Лещенко, и он снова принялся кружить возле Прибыткова. Лещенко не отступал от того, что задумал. Может быть, ему показалось, что Евдокимов заметил его возле дома Прибыткова, может быть, заметив, что Евдокимов наблюдает за Прибытковым, Лещенко решил подойти к Евдокимову для того, чтобы окончательно убедить его в том, в чём он, вероятно, был уже, по мнению Лещенко, убежден, так как иначе не следил бы за Прибытковым, – он хотел нацелить Евдокимова так же, как нацелил Матвеева, и отвести отвлечь от себя подозрения, если Евдокимов что-либо заметил. Но, как говорится, где тонко, там и рвётся. Осторожное внимание, проявляемое Лещенко по отношению к Прибыткову, привлекло в свою очередь внимание Евдокимова к самому Лещенко. Когда Матвеев продемонстрировал следователям вторую анонимку, Евдокимов догадался, кто её автор, а найденный за дровяником героин подтвердил эту догадку, – автор анонимки был заинтересован в том, чтобы у Прибыткова обнаружили вещественные доказательства, а подбросить эти доказательства легче всего было Лещенко. Кстати, подброшены они были весьма небрежно. Лещенко или не сумел проникнуть в сарай, или просто поторопился. Счастье же Прибыткова заключалось в том, что дело вёл не предубеждённый Матвеев, а первоклассный сыщик и принципиальный коммунист. Евдокимов занялся Лещенко, самым популярным знахарем в станице. Следовало выяснить – не соприкасался ли он как-нибудь с Савельевым. Такому следователю, как Евдокимов, установить это было нетрудно. У Лещенко бывала жена Савельева. Найти пути к ней тоже было нетрудно. Это была хорошая и простая женщина, к сожалению, даже не столько простая, сколько простоватая, она верила во всякие приметы и суеверия, верила попам и знахарям и для устройства своих дел не прочь была прибегнуть к их помощи. Она бывала у Лещенко, она это не отрицала, но получить необходимые подробности Евдокимов у неё не мог, она была напугана и не говорила о том главном, что следовало сказать. Тогда Евдокимову пришла в голову идея, которая и определила успех его работы. Идя по следам, оставленным Савельевым, он познакомился с молодежью из школы № 3. Из девушек Маруся Коваленко показалась ему самой подходящей, но для того, чтобы войти в доверие к Лещенко, надо было вести себя так, чтобы не вызвать в нём ни малейших подозрений. Марусе надлежало быть настолько влюблённой, чтобы её любовь не вызывала сомнений ни у кого в станице. Они вместе, Маруся и Евдокимов, остановились на Чобе, – для безнадежной любви это был самый подходящий субъект, невозможно было допустить, что он сможет изменить своей Раисе. Маруся сыграла свою роль блистательно. Для того, чтобы убедить Лещенко в том, что Маруся искренна в своём чувстве и знахарю нечего опасаться, пришлось пойти даже на исключение Маруси из комсомола. Таковы особенности работы разведчика. Наших людей, проникавших по заданию нашей разведки на работу в гестаповские застенки, даже в тылу немцев открыто презирали все советские люди, а они не замечали этого и не подавали вида, что ежесекундно рискуют жизнью ради нашей Родины. Иногда приходится обманывать даже своих, чтобы им же принести пользу. Но ещё до той ночи, когда Евдокимов арестовал Лещенко на месте преступления, у Евдокимова во время обыска, который производил следователь Оплачко, возникла мысль об истинном характере преступной деятельности Лещенко и о масштабах этой деятельности. В день ворожбы Лещенко был вызван в прокуратуру, и Евдокимов просил Оплачко во что бы то ни стало задержать Лещенко до прихода Евдокимова, так как Евдокимов должен был где-то задержаться; в то самое время, когда Лещенко дожидался Евдокимова, Евдокимов наведался в хату Лещенко и очень аккуратно и незаметно сделал там обыск и нашёл то, что искал, то, что подтвердило его наихудшие подозрения. Поэтому, когда он шёл ночью в поле следом за Лещенко и Марусей, он уже знал, что ему предстоит задержать серьёзнейшего преступника. Кстати, этот допрос, который вёл Евдокимов буквально за несколько часов до ареста, зная, что Лещенко придётся арестовать, Евдокимов провёл, я бы выразился, столь артистично, что допрос не только не возбудил в Лещенко каких-либо подозрений, но, наоборот, успокоил его и он шёл с Марусей Коваленко в поле с полной уверенностью в своей неуязвимости. Насколько точно у Евдокимова всё было предусмотрено, свидетельствует даже светлое платье, которое надела Маруся, оно вызвало недовольство Лещенко, но именно благодаря ему Евдокимов смог издали следить за знахарем и его спутницей и не спугнул осторожного старика. Не предусмотрено было только вооруженное нападение на Евдокимова, потому что ни Оплачко, ни Евдокимов никакого оружия у старика не обнаружили, не предусмотрено было также и то, что Маруся, как и всякая настоящая комсомолка, попытается собственной грудью загородить товарища в момент грозящей ему смертельной опасности. После ареста следовало установить – сам Лещенко писал свои анонимки или нет, – может быть, он отказался бы дать образчик своего почерка, но соблазн дать подписку и после этого удрать из станицы был слишком велик, поэтому он так охотно и написал продиктованное ему обязательство. Одинаковые слова в анонимках и в обязательстве установили полное тождество автора анонимок и Лещенко. Далее возникает вопрос о тайнике. Обвинение Прибыткова в том, что тайник принадлежит ему, было пустым номером, Прибытков в посадке никогда не бывал, а Лещенко постоянно искал там какие-то корешки и травки. Труднее было разыскать этот тайник и здесь приходится отметить, что Евдокимов обнаружил неистребимые запасы адского, так сказать, терпения, проявил одно из тех основных качеств, без которых не может быть успешной деятельность настоящего разведчика. Ни в хате, ни возле хаты не было найдено ничего предосудительного, но предосудительное должно же было где-нибудь быть. Евдокимов решил обследовать посадку, место излюбленных посещений Лещенко. С настойчивостью и терпением, – поистине адскими, Евдокимов обследовал все эти заросли. Он разбил посадку на квадраты и метр за метром, ползком исследовал всю её поверхность и… нашёл. Это легко сказать, легко представить, но сделать… Мне однажды пришлось искать в одном особняке в Ленинграде ящик с документами, это было гораздо проще, я всё перекопал, всё перерыл и всё же ничего не нашёл. Легче было бы найти иголку в стоге сена, чем этот тайник. Волю, настойчивость, терпение, отличный охотничий инстинкт и педантическое прилежание, вот что проявилось в характере Евдокимова и что заставило бы выбрать Евдокимова для самого опасного поручения, какое только может прийтись на долю разведчика. Последующие допросы многочисленных девушек и женщин, пользовавшихся услугами знахаря, окончательно установили чудовищную виновность Лещенко. Восемь девок добили этого умного и страшного преступника! Дело Лещенко было, конечно, не делом нашей районной прокуратуры, на следующий же день, после допроса, на котором он вынужден был сознаться, Лещенко увезли в город, где и должно закончиться следствие по его Делу. Я перебрал в памяти все известные мне теперь подробности расследования, произведённого Евдокимовым в Улыбинской, – картина происшедшего была мне теперь как будто ясна. – Ты удовлетворён? – спросил меня Иван Николаевич. – Всё? – Нет, не всё – сказал я. – Почему Лещенко убил Савельева? – Я не могу дать точного ответа на твой вопрос, – сказал Пронин не без досады. – Лещенко упорно утверждает, что дал яд по ошибке. Это, конечно, неправда. Однако он не скажет больше того, что мы узнали и без его помощи. Здесь возможны разные предположения. Возможно, каким-то образом Савельев узнал или догадался о преступной деятельности знахаря и Лещенко необходимо было как можно скорее устранить такого человека. Возможно и такое предположение, что Лещенко хотел устранить Савельева потому, что тот непосредственно делал обратное тому, что делал Лещенко. Возможно, что Лещенко просто не устоял перед соблазном уничтожить хорошего коммуниста, когда случайно представилась возможность. Здесь могут иметь место разные предположения, но истину мы, вероятно, так и не узнаем, хотя истинное лицо самого Лещенко совершенно очевидно. – А где его будут судить? – поинтересовался я. – Это ещё неизвестно, – сказал Пронин. – Есть резоны судить в городе, но есть резон и за Улыбинскую. – Мне думается, – сказал я, – что полезнее судить здесь, на месте, пусть все видят, что это за птица. – Посмотрим, – уклончиво сказал Пронин. – Здесь могут иметь место всякие соображения. Тогда я поинтересовался ещё одним важным и неясным мне обстоятельством. – Ну, хорошо, – спросил я, – а кто же на самом деле этот Лещенко? – Лещенко, – ответил мне Пронин. – Лещенко и есть Лещенко, уроженец и постоянный житель станицы Золотой. Ты хочешь сказать, что в биографии его есть неясности? Это бесспорно. Но неясности так и останутся неясностями. Зажиточный казак, немножко спекулянт, немножко торговец, обманщик, умело пользовавшийся легковерием и предрассудками людей, вот и всё, что о нём известно. Как относился он к советской власти? Теперь мы знаем, что это наш лютый враг. Но раньше это было очень неясно. Он никогда не выражал ни особой ненависти, ни особой симпатии. Где он находился во время войны? Неизвестно. Это ведь только писатели всегда и всё знают о своих героях. Следственные же органы далеко не всегда могут узнать всё, что им хочется. О Лещенко наводили самые обстоятельные справки, но так ничего и не выяснили. Он говорит, что в течение всей войны скитался в Сибири и нищенствовал. Вполне вероятно. Но также вероятно и то, что он находился где-то на немецкой территории. Он говорит, что жена его умерла во время совместных скитаний по Сибири. Возможно, что и так. Но вполне возможно, что она жива… Жива она или похоронена, установить не удалось. Связан Лещенко с какой-либо иностранной разведкой или действовал на свой страх и риск, движимый лишь исступленной ненавистью к советскому народу, мы тоже не можем сказать. Он не скажет, а мы узнать не можем. Он утверждает, что оружие, спрятанное в тайнике, нашёл. Я лично этому не верю. Но возможно, что он прав, а я ошибаюсь. Многое, очень многое касающееся Лещенко, неясно и, вероятно, так и останется неясным. Ясно одно, что это законченный и лютый враг советского строя. Нам известно, что дети Лещенко разбрелись по городам и весям нашей страны. Возможно, по отношению к ним права поговорка, что яблоко от яблони падает недалеко, но вполне возможно, что это честные советские люди, которые, узнав о том, чем занимался их отец, с презрением от него отвернутся. Разведка и следственные органы не имеют права фантазировать и допускать по отношению к кому-либо предубеждения, разведка может оперировать только строго проверенными и установленными фактами, в этом её слабость и прежде всего в этом залог справедливого отношения к человеку. – Но всё-таки я не вполне удовлетворён твоими объяснениями – сказал я. – В твоем рассказе слишком много белых пятен. То – неясно, другое – неизвестно. Подоплёка смерти Савельева точно не установлена, сам Лещенко изучен недостаточно. Читатели этого не прощают. Они зададут мне те же самые «почему» и «отчего», которые я задаю тебе, и мне нечего будет ответить. Пронин засмеялся. – Теперь я вижу, что писатели своим любопытством превосходят даже следователей, – произнёс он с покровительственной ноткой в голосе. – Ты учиняешь мне форменный допрос, но на твои вопросы я не не хочу, а не могу ответить. Я уже говорил тебе, что я не Жюль Верн. Тебе не хватает подробностей? Выдумай! На то ты и писатель. Но мне думается, что я ответил на самый важный, самый существенный вопрос, который имеется у наших читателей, думается, если ты сумеешь передать мой ответ, читатель на тебя не обидится. Иван Николаевич внимательно посмотрел на меня и примялся растолковывать мне всё одну и ту же занимавшую его мысль, точно перед ним был не я, старый его друг и приятель, а какой-то непонятливый ученик. – Вернусь к тому, с чего начал, – сказал он. – Я изложил тебе это дело лишь в качестве иллюстрации, чтобы пояснить, чем отличается наша разведка от всех разведок мири, даже больше, чтобы показать до чего изменилось качество нашей разведки за последние годы. Очень долго методы нашей разведки ничем не отличались от методов старых капиталистических разведок. Причём копировать их методы разведка стала не сразу. При Дзержинском не было ничего подобного, но ведь и Дзержинский был не генералом или детективом, он был одним из выдающихся деятелей нашей партии. Да, во главе нашей разведки должен стоять не чиновник, не карьерист, а именно выдающийся политический деятель. Партийный контроль за деятельностью разведки никогда не должен ослабевать, при этом условии никто и никогда не подчинит политику криминалистической технике. К сожалению, с некоторых пор в органы государственной безопасности постепенно стали проникать всякие карьеристы и авантюристы, всякие чуждые элементы, как своевременно предупреждал об этом Ленин. Ленинское указание о том, что органы государственной безопасности надо постоянно держать под огнем самокритики, было забыто, более того, органы вообще очутились вне критики, советская законность стала нарушаться и вместо того, чтобы выявлять и обезвреживать действительных врагов, они стали создавать искусственные заговоры в угоду подозрительности мнительного диктатора, каким был Сталин в последние годы своей жизни. Основным методом работы стала провокации, основным деятелем разведки – провокатор… – Позволь, позволь! – перебил я Пронина. – Обратимся к твоему же примеру. А Маруся? – Как тебе не стыдно! – перебил меня в свою очередь Пронин. – Маруся – провокатор?! Да как у тебя язык повернулся это сказать? Я понимаю твою мысль. Ты хотел сказать, что Маруся была подослана к Лещенко и без её участия Лещенко не удалось бы разоблачить? Правильно. Секретная служба есть секретная служба. Но прежде всего Маруся даже не профессионал. Наш разведчик всегда может обратиться за помощью к любому советскому человеку и, полагаю, никогда не встретит отказа. Но главное не в этом. Что такое провокатор? Это – подстрекатель, его задача искусственно вызвать преступление, спровоцировать преступление, провокатор предлагает тебе совершить преступление, а затем тебя выдаёт. Разве таково было задание, полученное Марусей от Евдокимова? Да никогда в жизни! Секретная служба не может обойтись без секретных сотрудников, но что ей было поручено – уговорить Лещенко совершить преступление? Нет, нет и нет! Ей было поручено только установить, чем занимается Лещенко. Если бы Маруся Коваленко заявила, что Лещенко валяет дурака и всего-навсего занимается лишь тем, что перекликается с чёртом, она стала бы свидетельницей защиты, а не обвинения. Только правду! Только правду поручено было ей установить, и ничего больше. С тех пор, как из органов государственной безопасности удалены авантюристы вроде всяких Меркуловых, Берия и Абакумовых, с тех пор, как снова восстановлен партийный контроль за деятельностью органов, с тех пор правда вернулась в наши органы. Среди обывательской интеллигенции сейчас модно с пренебрежением говорить о наших органах и походя их осуждать. Это ничего не стоящие обывательские толки. Народ думает иначе. Народ и наша партия составляют одно, народ предан делу коммунизма, иначе мы не наблюдали бы непрерывного движения вперед до тех пор, покуда в мире существует капитализм, будут существовать и враги коммунизма. Есть они и в нашей стране, и их надо уметь находить. И в нашем лесу попадаются поганки, – ты сам видишь, какого мухомора нашли мы в нашей Улыбинской. – Да, успокаиваться не приходится, – согласился я. – Врагов ещё много… – Неправильная постановка вопроса, – обрезал меня Пронин. – Обычная обывательская манера. Идёшь по улице, толкнул тебя хулиган, а ты кричишь: от хулиганов нет проходу! Вытащили из кармана деньги – от воров нет житья. Врагов не много и не мало, врагов столько, сколько их есть. И надо не забывать, что они есть. Всё же, скорее, их немного. Но, к сожалению, много обывателей. Враг пустит слушок, а обыватель подхватит, враг скажет – плохо, жить нельзя, а обыватель и вправду верит, что жить нельзя, хотя сам живёт и живёт очень неплохо. Не надо забывать только, что враг никогда не успокаивается. Он действует. Каждое действие, даже каждое слово врага вызывает цепную реакцию со стороны обывателей. Иногда не так страшен враг, как страшна эта цепная обывательская реакция. Но иногда страшен и враг сам по себе. Лещенко действовал в одиночку, а нанёс вред, который не мог бы нанести целый отряд диверсантов. Поэтому, когда ты столкнёшься с брюзжащим обывателем, расскажи ему о Лещенко и пусть он тоже укажет – нужна ли нам наша разведка. Пронин вышел и принёс из соседней комнаты томик в переплёте вишнёвого цвета. – Для того, чтобы покончить с общими вопросами, – сказал он, я хочу напомнить тебе одну речь Ленина. Иван Николаевич внимательно посмотрел мне в глаза. – Догадываешься? Мне показалось, что я догадываюсь. – Да, – сказал Пронин, не ожидая моего ответа. – Я имею и виду речь Ленина на митинге сотрудников Всероссийской Чрезвычайной Комиссии 7 ноября 1918 года, – мне иногда кажется, что эта речь произнесена только вчера. Я отниму у тебя ещё пару минут и, думаю, ты не обидишься, если я её тебе сейчас прочту. И он вслух прочёл эту речь Ленина, и ни мне, ни ему нечего было к ней добавить. «Товарищи, чествуя годовщину нашей революции, мне остановиться на тяжёлой деятельности чрезвычайной комиссий. Нет ничего удивительного в том, что не только от врагов, но часто и от друзей мы слышим нападки на деятельность ЧК. Тяжёлую задачу мы взяли на себя. Когда мы взяли управление страной, нам, естественно, пришлось сделать много ошибок и, естественно, что ошибки чрезвычайных комиссий больше всего бросаются в глаза. Обывательская интеллигенция подхватывает эти ошибки, не желая вникнуть глубже в сущность дела. Что удивляет меня в воплях об ошибках ЧК, – это неумение поставить вопрос в большом масштабе. У нас выхватывают отдельные ошибки ЧК, плачут и носятся с ними. Мы же говорим: на ошибках мы учимся. Как во всех областях, так и в этой мы говорим, что самокритики мы научимся. Дело, конечно, не в составе работников ЧК, а в характере деятельности их, где требуется решительность, быстрота, а главное – верность. Когда я гляжу на деятельность ЧК и сопоставляю её с нападками, я говорю: это обывательские толки, ничего не стоящие. Это напоминает мне проповедь Каутского о диктатуре, равняющуюся поддержке буржуазии. Мы же говорим из опыта, что экспроприация буржуазии достается тяжёлой борьбой – диктатурой. Маркс говорил: между капитализмом и коммунизмом лежит революционная диктатура пролетариата. Чем больше он, пролетариат, будет давить буржуазию, тем бешен – нее будет её отпор. Мы знаем, как во Франции в 1848 году расправлялись с пролетариями, и когда нас упрекают в жестокости, мы недоумеваем, как люди забывают элементарнейший марксизм. Мы не забыли восстания юнкеров в Октябре, мы не должны забывать про ряд подготовляющихся восстаний. Нам приходится, с одной стороны, учиться творческой работе, а с другой – сломить сопротивление буржуазии. Финляндская белая гвардия не постеснялась расстреливать рабочих, несмотря на её „демократичность“. В глубоких массах укрепилась мысль о необходимости диктатуры, несмотря на её тяжесть и трудность. Вполне понятно примазывание к ЧК чуждых элементов. Самокритикой мы их отшибём. Для нас важно, что ЧК осуществляют непосредственно диктатуру пролетариата, и в этом отношении их роль неоценима. Иного пути к освобождению масс, кроме подавления путём насилия эксплуататоров, – нет. Этим и занимается ЧК, в этом их заслуга перед пролетариатом». Окончание первой главы Пронин был великим математиком, – он точно рассчитал время и закончил долгий рассказ как раз к приходу своих гостей. Я не знал – поздно было или рано и долго ли мы беседовали, – глухой шум станицы, мелодичный вечерний шум, похожий на морской прибой, на набегающие издалека волны, прервался громкими голосами, – они раздавались совсем рядом, и кто-то из темноты спросил: – Иван Николаевич, можно?