Потом, когда мы начали вводить прикорм, Сэм очень быстро приобрел весьма специфические предпочтения в еде. Он соглашался есть только один вид консервов одного производителя органического детского питания, и мы так боялись, что они снимут его с производства, что купили про запас две сотни банок и сложили в сарае в саду. Тем временем окружающие из самых, разумеется, добрых побуждений наперебой засыпали нас советами наподобие: – А вы не пытались нарезать овощи брусочками? – А вы не пытались предлагать еду в мисочке, а не на тарелке? – А вы не пытались делать из еды всякие забавные штуки? Мы улыбались и благодарили за потрясающие советы, все из которых были уже неоднократно испробованы раньше – как в тот раз, когда я соорудил из ломтика ветчины, двух оливок и красного перца поразительно похожее изображение Свинки Пеппы (к сожалению, Пеппа в итоге отправилась в драматический незапланированный полет через всю кухню). Наверное, все это должно было навести нас на мысль о том, что с Сэмом что-то не так. Но мы с Джоди тогда практически не разговаривали, где уж там обсуждать умственное развитие Сэма. Вместо этого мы продолжали упорно делить обязанности. Мы превратились в партнеров по бизнесу, и бизнес этот заключался в том, чтобы попытаться продержаться день, не отрубившись в туалете или в пеленальной комнате в супермаркете. Но мы были вместе, и мы были исполнены решимости, и мы знали, что со всем справимся, потому что, господи боже мой, как же мы любили друг друга. Я думаю обо всем этом, пока мы с Джоди сидим перед кабинетом секретаря в школе «Сент-Питерс» в тихом жилом районе на окраине города. Это уже третья школа, которую мы смотрим с тех пор, как приняли решение забрать Сэма из того гадючника, в который он ходит сейчас. У заведения отличный рейтинг, мы хоть и с натяжкой, но проходим в нее по микрорайону, а лучше всего то, что у Сэма в ней есть приятельница. Он ходил с Оливией в один детский сад, и Джоди с тех пор поддерживает отношения с ее мамой – задача, требующая определенной социальной изворотливости, поскольку ее семья проживает в огромном историческом пятиэтажном особняке в Саутвилле, в котором имеется даже звукоизолированный кинозал в подвале. Наши дети каким-то образом всегда умудрялись ладить друг с другом, несмотря на то что Сэм однажды попытался закопать Оливию в песочнице. С утра, отпросившись с работы на четыре драгоценных часа, я заезжаю за Джоди, и мы молча трясемся в машине по разросшимся бристольским окраинам. Мы оба отлично понимаем реальное положение дел. Сэму в школе трудно – не в плане учебы. Ну то есть и в плане учебы тоже, разумеется, но основная проблема не в этом. Основная проблема заключается в том, что он не умеет общаться с другими детьми. Не понимает, как надо. На детской площадке он не в состоянии присоединиться к игре, не расплакавшись, не украв футбольный мяч или не ударив кого-нибудь, – и благодаря этому стал изгоем. Даже хуже – всеобщей мишенью. Дети знают, что могут получить от него мгновенную реакцию, и никогда не упускают случая это сделать. Они как пираньи, которые чуют в воде кровь и набрасываются на свою жертву обезумевшей голодной стаей. Они даже не подозревают, что это коллективная травля, просто так само получается. Наверное, это что-то инстинктивное: выпихнуть из помета самого слабого и подвергнуть его остракизму ради блага общества. Я знаю лишь, что Сэм не играет с другими детьми. Мы считаем, что в школе с более щадящей атмосферой, подальше от городских мальчишек в переполненных классах, каждый из которых борется за место альфа-самца, он может лучше вписаться в коллектив. Во всяком случае, попробовать стоит. Как иначе? – Проходите, – приглашает нас секретарша, благообразная бабуля, которая выглядит такой древней, что, кажется, вполне могла бы учиться здесь в начале XIX века, когда школа только открылась. Я так увлекаюсь, представляя, как она, облаченная в чепец с оборками, выводит на грифельной доске таблицу времен глаголов, что Джоди вынуждена подтолкнуть меня локтем. Нас ведут в небольшой кабинет, основную часть которого занимает огромный деревянный письменный стол, заваленный бумагами и канцелярскими папками. В задней стене виднеется филенчатое окно, слегка приоткрытое и удерживаемое в таком положении кружкой, на которой в самом деле красуется надпись «Сохраняй спокойствие и продолжай учить». Я мысленно ставлю этому заведению первый минус. По оштукатуренным стенам под бесчисленными детскими рисунками змеится паутина трещин. Некоторые рисунки представляют собой идиллические разноцветные картинки в виде квадратных домиков и веселых человечков, зато на одном, похоже, изображены два человека в черных плащах, забивающие корову. – Здравствуйте, меня зовут мисс Дентон, рада с вами познакомиться, – раздается негромкий приветливый голос из-за дешевого монитора по соседству с покосившейся стопкой учебников. Мисс Дентон поднимается и протягивает руку. Лет ей где-то чуть за тридцать, сложения она миниатюрного, хотя яркое цветастое платье зрительно увеличивает объемы. Короткие светлые волосы заколоты одной-единственной пластмассовой невидимкой, на губах ядерно-красная помада. Выражение лица у нее дружелюбное и энергичное, в отличие от череды похожих на снулых рыбин учителей, которые дисциплинированно ободряли нас на протяжении первых лет обучения Сэма. – Я Джоди, а это папа Сэма, Алекс. Я больше не «мой муж Алекс», меня низвели до биологического родителя. Пожимаю мисс Дентон руку и изо всех сил стараюсь не демонстрировать ничего, кроме воодушевления. Такое чувство, будто это собеседование, даже, пожалуй, проверка. Не знаю. Знаю лишь, что не хочу ее провалить. – Я слышала, у Сэма проблемы в школе? – спрашивает она. – В прошлом году у него диагностировали расстройство аутистического спектра? – Да, – говорит Джоди. – Он… Она запинается, явно подбирая слова. Как вместить восемь лет борьбы в одно предложение, чтобы не создать впечатление, будто ты пытаешься втюхать издателю очередные слезливые мемуары? – Он всегда немного отставал в плане речевого развития, – продолжает она. – И всегда вел себя очень беспокойно. Сначала мы думали, может, у него что-то со слухом, но потом прошли проверку, и она ничего такого не показала. Мы не вылезали от врачей, но нам твердили «надо наблюдать», и больше ничего. За чем наблюдать? В общем, когда Сэм пошел в ясли, стало понятно, что с ним что-то не так, но они не могли толком ничего сказать. Первым про аутизм упомянул координатор программ помощи детям с нарушениями развития в детском саду, но… Алекс, что они тогда сказали? – Они сказали, у него все не настолько плохо, чтобы ему полагались индивидуальные занятия. Им не выделили бы финансирования. Но он так рыдал каждое утро, что мне приходилось нести его в сад на руках. Понимаете, с этого у нас начинался каждый день. Приходилось насильно его одевать, тащить в сад, потом весь день переживать, как он там. В начальной школе стало немного получше. Но… – Ему по-прежнему плохо, – говорит Джоди. – Что бы это ни значило. – Она бросает взгляд на меня, но поспешно отводит глаза. – У него совершенно нет друзей. Она вытаскивает из кармана платок и украдкой промокает глаза. Мисс Дентон сочувственно улыбается и бодрым тоном принимается рассказывать нам о своей школе. У них четыреста учеников, так что школа немаленькая, но она настаивает на том, что у них домашняя атмосфера. Она говорит об «упоре на создание поддерживающей доброжелательной среды». У них есть пара учителей, имеющих опыт работы с детьми с аутизмом. Слова ее звучат заученно, но при этом искренне. Мало-помалу я чувствую, как в глубине души у меня зарождается и крепнет надежда – и у Джоди тоже, я это вижу. Школа обычно переполнена, но неподалеку как раз открылась новая штайнеровская академия, и несколько детей перевелись туда. Для Сэма найдется место. Если нам нужно. – Впереди лето, у вас как раз будет возможность все обдумать, – говорит мисс Дентон. – Конечно, на дорогу по утрам времени уходить будет больше. Но мы постараемся сделать для него все, что возможно. Может, привезете его, пусть сам посмотрит на школу? Познакомится с детьми и педагогами. Я, конечно, не могу обещать, что у него будут занятия со специалистами в большом объеме, но у нас в школе детям хорошо. «У нас в школе детям хорошо». Странно, что это подается как одно из здешних преимуществ. Разве не все школы должны стремиться к тому, чтобы детям в них было хорошо? Впрочем, радует ее готовность признать, что существующее положение дел не таково. Напротив, это самое «хорошо» – понятие трудноформализуемое. Его нельзя вписать ни в один образовательный или бизнес-план – и, если уж на то пошло, ни в одну ведомость. Его не добьешься при помощи правительственных грантов и не получишь по подписке на «Скай» за небольшую абонентскую плату (кстати, они сейчас как раз тестируют у нас в Бристоле суперскоростную выделенную линию, 200 мегабайт, волоконная оптика, прямо до двери… черт, я, кажется, отвлекся). Если бы мы могли сделать себе хорошо подобным образом, никто не остался бы неохваченным. Мы подписывались бы на это ощущение в Интернете. Мы бы скачивали и устанавливали специальное приложение. И плевать на цену. Мы заплатили бы за это ощущение что угодно. Секретарша провожает нас до выхода. До парковки мы идем в молчании. В кустах боярышника, которыми окружена игровая площадка, заливаются птицы. Мы садимся в машину и долго сидим молча. – Мне тут нравится, – произносит наконец Джоди. – И мне тоже. Мы не в силах этому противиться. Несмотря ни на что, несмотря на все темные тучи, собирающиеся над нашими отношениями, мы сидим рядом и улыбаемся. Как тогда, когда мы узнали, что Джоди беременна. Это случилось так быстро – слишком быстро после начала наших отношений. Мы оба были совсем детьми – то есть мне было двадцать четыре, но на дворе же двадцать первый век, в наше время это практически юность. Мы посмотрели на тест, на две маленькие голубые полоски, означавшие положительный результат, и после того, как схлынуло первоначальное потрясение, много часов улыбались во весь рот, как пьяные. – Сэма сюда повезем? – спрашиваю я. – А ты сможешь еще раз отпроситься с работы? – Конечно смогу. Дело-то важное. – Хорошо. Спасибо. Ты сейчас живешь у этого идиота Дэна? – Угу. – Ну и как, тебе уже удалось выяснить, чем он зарабатывает на жизнь? – Боюсь, что нет. Видимо, что-то связанное с дизайном. Думаю, точно не знает никто. – Через десять лет он станет генеральным директором какого-нибудь безумного стартапа социальной сети. Вот помяни мое слово, мы еще увидим его на обложке журнала «Уайрд» в белой водолазке, с интервью о том, на что он потратил свой первый миллиард. Я завожу мотор, и мы с неохотой едем обратно в центр Бристоля. Обратно к нашим настоящим жизням. К жизням, которые развалились на куски. И когда Джоди вылезает из машины и идет к нашей входной двери, несмотря на все то хорошее, что случилось за сегодняшнее утро, я чувствую, что никогда еще не был так от нее далек. Глава 6 До работы добираюсь к двум. Дэрил на выезде, делает оценку объекта, стоит посреди чьего-то дома в своем костюме в полосочку, с папкой и лазерной рулеткой, почесывая подбородок; Пол с Кэти лениво поглаживают друг друга ступнями под столом, проглядывая какие-то документы. У меня сегодня назначены две встречи с потенциальными заемщиками: первая с начинающим девелопером, который покупает старую церковь на Глостер-роуд, вторая с пожилой парой, которая перебирается из огромного семейного дома в маленькую квартирку в Клифтоне. Теперь, когда последний из их троих детей вылетел из гнезда, дом стал для них слишком велик, объясняют они. Они хотят оформить обратную ипотеку, чтобы на эти деньги на склоне лет вдвоем посмотреть мир. – Дом кажется таким пустым, – говорит жена с какой-то будничной безысходностью. Бросаю взгляд на ее мужа, и тот сочувственно кивает. Но в его глазах вижу – и я почему-то совершенно в этом уверен – облегчение. Три часа спустя заезжаю домой, чтобы взять кое-какую одежду и книги. Я скучаю по своим книгам. Когда восемь лет назад мы сюда въехали, я превратил коридор на втором этаже в миниатюрный кабинет-библиотеку со стеллажами, забитыми книгами в мягких переплетах, комиксами и университетскими материалами. По утрам малыш Сэм очень любил пройтись вдоль полок, методично снимая все книги, какие мог унести, после чего складывал их в штабель перед дверью нашей спальни, а когда я спросонья высовывался из комнаты, чтобы посмотреть, что там за шелест, то неизменно спотыкался о стопку классики. В конце концов нам это надоело, и мы сложили большую часть книг в коробки и убрали их на чердак. Джоди впускает меня в дом, и я пробираюсь по ковру в гостиной, усеянному разорванными комиксами и коллекционными картами с покемонами. – Господи, Джоди, и когда ты уже научишься убирать за собой после того, как поиграешь, – неостроумно шучу я. Потом внимательно смотрю по сторонам и понимаю, что это не обычный кавардак из разбросанных книг, газет и Сэма. На полу и на колонках стоят грязные тарелки. На ковре темнеет пятно от чего-то пролитого. На диване валяется школьная тетрадь, помятая, вся в крошках и заляпанная пиккалилли. Оглядываюсь на Джоди. В мерцающих отсветах телевизора по ее лицу пробегают тени. Она кисло улыбается, но вид у нее измученный. – Иди и забирай, что ты там хотел, Сэм у себя в комнате, играет в «Иксбокс». Молча стою на месте, обводя глазами комнату. Похоже, Джоди зашивается. – Я подумал, может, я тихонько поднимусь наверх и не буду его тревожить? Не хочу его расстраивать. Джоди с тяжелым вздохом пожимает плечами. Я хотел продемонстрировать заботу, но она, разумеется, как обычно, видит все мои уловки насквозь. – Как хочешь. Поднимаюсь на второй этаж. Даже из-за двери слышно, как Сэм у себя в комнате жмет на кнопки джойстика, пластиковые щелчки разносятся по коридору. К удивлению моему, я слышу еще и звуки фортепиано – нежную, медленную, слегка печальную мелодию из какой-то игры. По крайней мере, это не «Колл оф дьюти». Стучусь и приоткрываю дверь. Сэм сидит по-турецки у себя на кровати, небольшой жидкокристаллический монитор и приставка с трудом умещаются на крохотном икеевском столике напротив. Над ним висит огромная карта мира, которую мне пришлось в конце концов прибить гвоздями, потому что она все время падала по ночам и пугала Сэма до полусмерти. Все остальное здесь как в самой обычной детской комнате – разбросанная одежда и игрушки, фантики, пластмассовые фигурки супергероев с отломанными руками и ногами. – Привет, Сэм, во что играешь? – спрашиваю я и ловлю себя на том, что практически цитирую реплику из «Касабланки», которую, впрочем, восьмилетний ребенок опознать не в состоянии. – В «Майнкрафт», – отвечает он, не отрываясь от монитора. – Это «Майнкрафт». Я, разумеется, слышал про «Майнкрафт», хотя сам никогда в него не играл. На экране я вижу бескрайний блочный ландшафт из травы и камней, там и сям перемежаемых кубообразными деревьями; Сэм, судя по всему, как раз рубит одно из них грубо прорисованным топором. Заунывная мелодия на фоне создает до странности расслабленную атмосферу. Она почти что гипнотизирует. – Ну и как, интересно? – спрашиваю небрежно. – Я строю дом. Большой дом с двумя этажами и спальней. Садись, папа. Садись и смотри. – Что у тебя сегодня было хорошего в школе? – Мне нужно срубить деревья, чтобы его построить. – Здорово. Так как, было в школе что-нибудь хорошее или нет? – Да. Папа, смотри, свинки. Они смешные. Устремляю взгляд на экран. Свинки представляют собой приляпанные друг к другу розовые блоки, точно из какого-то безумного детского мультфильма. Не очень понимаю ни как я должен реагировать, ни какую роль они исполняют в игре. Повисает долгое молчание. Сэм продолжает играть, рубит деревья и бегает туда-сюда. Я топчусь на пороге, не снимая ладони с дверной ручки, совершенно не понимая, как вести себя с Сэмом. После минуты такого топтания ситуация становится неловкой. Делаю вид, что смотрю на часы, хотя Сэм не обращает на меня ни малейшего внимания, а в квартире, кроме Дэна, занятого видеоиграми, меня никто все равно не ждет. – Сэм, мне пора идти. – Нет! Смотри, папа, я могу строить всякие штуки. «Так а смысл-то в чем?» – спрашиваю я себя. В моем детстве в подобных играх нужно было мочить злодеев и набирать как можно больше очков. Пасти картонных свиней в них никто не предлагал. – Это не для взрослых, – мямлю я в конце концов. – Папы не играют в компьютерные игры.