Гэйб проснулся в постели один с похмельем и привкусом сожаления во рту. Ему уже было плохо, так еще и, едва открыв глаза, затуманенным взглядом он увидел на телефоне невероятно вежливое сообщение от Харуки с просьбой позвонить. Вежливость не предвещала ничего хорошего. Вежливость – это сдержанный гнев. Неодобрение. Разочарование. Она же не могла знать, что вчера он отлынивал от своих обязанностей? Или могла… У нее как будто шестое чувство на подобные вещи, да и Юми у нее никогда не была в почете, а после своего замужества и подавно. Он покачал головой и убрал со стола в гостиной пустую бутылку и бокалы для вина. Выглянул из балкона на кухне – город казался размытым. Голова раскалывалась – что ж, ожидаемо… Он заслужил. Харука была права: не надо было отвечать на сообщения Юми. И не надо было ей вчера звонить. И уж тем более не следовало приглашать ее на ужин, когда он узнал, что она приехала в Токио на шопинг, и ему определенно ни к чему было приводить ее сюда, чтобы выпить по бокалу вина. Он закрыл глаза, представляя ее стройное тело в нефритово-зеленом шелковом платье, свернувшееся калачиком на его диване, ее умные кошачьи глаза, что наблюдали за ним поверх бокала с вином, как за добычей. Только вот в конце вечера она на него не набросилась; получив сообщение, она мигом преобразилась и с довольной улыбкой, по-кошачьи покачивая бедрами, «показала ему хвост» и, чмокнув в щеку, направилась к лифту, чтобы спуститься к ожидающему внизу такси. Даже не оглянулась, а все время разговаривала по телефону с мужем. Почему он продолжал это делать? Привычка? Когда он впервые встретил Юми, то ему нравились ее ранимость и непреодолимое желание ее защищать. От этого он сам будто становился лучше. В Лондоне у него было много мимолетных, но ничего не значащих связей, а с Юми… он чувствовал, что она нуждается в нем и что он может позаботиться о ней. К тому же и она сама выбрала его из множества поклонников. Вместе их карьера расцвела, и они стали золотой парой как в лондонских, так и в токийских медиакругах. Он поднял трубку зазвонившего телефона, в руке ощущая тяжелую, пронизывающую до костей усталость, которая в последнее время стала его постоянным спутником. – Харука-сан, – он старался казаться веселым. – Вы хотели, чтобы я позвонил. Она начала быстро и много говорить по-японски; хотя он и не все понял, но суть уловил. Она была в ярости. Он всех подвел. Предполагалось, что он будет курировать Фиону – он с содроганием заметил, что Харука больше не называла ее «английской девушкой». Харука взяла ее под свое крыло. Теперь от своих обязанностей он никуда не денется. – Приеду в течение часа. Да, я отведу ее сегодня в студию. Да, Харука. А завтра отвезу ее в Токио. Фиона, казалось, не особо рада была его видеть. На самом деле она выглядела немного смущенной и подавленной, будто знала, что ему приходилось довольствоваться ее компанией. Когда они подошли к двери студии, она так сутулилась, что даже шеи было не видно. Во второй раз она напомнила ему черепаху, что ищет убежища в своем панцире. Его квартира и студия, которые он снимал у Кобаши, находились всего в нескольких улицах от чайного магазина. Харука владела этим зданием и заботилась обо всем, когда он был в отъезде, в том числе вытирала пыль и отплачивала счета. Когда он был дома, она заходила крайне редко и никогда без специального приглашения – это он высоко ценил! Тут было его личное пространство. Место, где он мог поразмыслить и спрятаться от остального мира. Сегодня же ему придется делить свое пространство с Фионой, что раздражало. Когда она последовала за ним вверх по лестнице, он стал слегка злиться. Затем, помня о нагоняе Харуки и чести ее мужа, он заставил себя хотя бы попытаться быть любезным с бедной девушкой. Да один-единственный день, ради всего святого! Неужели он и впрямь превратился в такого нытика? Он провел ее в главную комнату – нарочито минималистичное, открытое воздушное пространство, чтобы все внимание посетителей, если таковые и были, сосредоточилось на нескольких висевших там фотографиях. Всего пять: по паре на двух стенах, на третьей – одна, во всей своей уединенной красе. Четвертую стену занимали традиционные двери сёдзи, ведущие в фотолабораторию, как он любил ее называть. Внимание Фионы сразу же привлек этот одинокий снимок на дальней стене, и, не говоря ни слова, она прошла вперед и остановилась в десяти шагах перед ним. На губах Гейба появилась легкая ухмылка. Он сделал эту фотографию более семи лет назад: похожая на эльфа Юми с большими темными глазами, одетая в тонкий шелк, дует на пушистую головку одуванчика, как будто в ее руках – тайна времени. Снимок принес ему международное признание и завоевал множество наград. А он получил за него много денег, и продолжает получать благодаря многочисленным принтам и плакатам, которые продаются по всему миру, но больше всего в Азии. А теперь она замужем. За другим. Он носил в себе пустоту… – А этот снимок больше, чем я думала, – сказала Фиона. – Это оригинал? – Конечно, – протянул он. – Я думала, что тут повсюду вокруг него будут инфракрасные лучи и мощная сигнализация, – сказала она, вертя головой, ожидая найти какую-то скрытую высокотехнологичную систему безопасности. Он пожал плечами, разглядывая глянцевую черно-белую фотографию в простой черной рамке. – Да его можно купить всего за пару сотен иен. Кому нужно его красть?.. Фиона внимательно на него посмотрела и кое-что заметила… Ему безумно не нравилось то, что эту фотографию можно было купить так дешево. Популярная картинка, он на ней заработал. И нечего жаловаться, поскольку сейчас она позволяет ему делать почти все, что ему заблагорассудится. Ну, большую часть времени. Он украдкой взглянул на часы. Всего-то пара часов – и он свободен! Фиона повернулась и не торопясь стала рассматривать другие фотографии – медленно шагая и изучая каждый снимок, словно прилежная ученица. Хотя нужно отдать ей должное. Она не заискивала перед ним и не потворствовала его эго. Он оставил Фиону наедине с ее молчаливым, внимательным созерцанием, а сам ушел в другую комнату, где включил компьютер и мониторы. – Когда закончишь, приходи, посмотрим вместе, что там ты наснимала, – сказал он, включая кофеварку. – Хочешь что-нибудь выпить? – Я бы с удовольствием выпила кофе, – сказала она, появляясь в дверях, с интересом осматривая помещение и все оборудование, разложенное на большом столе в задней части комнаты: сканер, два двадцатичетырехдюймовых экрана и принтер высокой четкости. – Вы проявляете пленку? – Пока нет, но у меня есть комната для проявки, – он мотнул головой в сторону маленького дверного проема в углу и квадратной формы, которая врезалась в комнату. – Там? – указала она. Он кивнул, понимая, что избавился от привычки показывать пальцем, вместо этого чаще всего указывая на них головой. – В Японии это считается очень грубым. Она отдернула руку. – Что? Показывать пальцем? – Ага, и сморкаться. Японцы считают, что пользоваться салфеткой – крайне отвратительно. – Запомню… Хорошо, что у меня нет аллергии на пыльцу. – Я так понимаю, Харука вчера отвела тебя к своей любимой сакуре. – Да. – Ее губы сжались, и он прочел в этом безмолвное осуждение; чувство вины нанесло еще один нежелательный визит. – Прости, что подвел тебя вчера. Но у тебя, должно быть, получились отличные снимки. Цветение – это потрясающе! Хотя он и не мог вспомнить, когда в последний раз сознательно принимал участие в японском ритуале ханами. – Не надо извиняться, я ни на что не жалуюсь. – В этом не было необходимости, – сухо сказал он. – Харука совершенно ясно высказала свои взгляды утром. Гнев вспыхнул в глазах Фионы: – Ко мне это не имеет никакого отношения! Я не сказала ни слова! Я была очень рада провести этот день с ней и ее семьей. Они прекрасные люди… По задумчивой улыбке, осветившей ее лицо, он понял, что они ей правда понравились. По какой-то причине ему было приятно, что она смогла оценить, насколько это особенные люди. Уже мягче он продолжил: – Тогда давай посмотрим, что у тебя получилось. Он протянул руку, чтобы забрать у нее фотоаппарат. – Хорошая штука. У меня раньше был такой же. Теперь у меня Canon. Думаю, он лучше для предметной съемки, но этот хорош для работы на улице. Пейзажи и тому подобное. – Вам не нравятся пейзажи? – Не мое как-то… Кажется, их слишком много редактируют: небо делают голубее, а траву зеленее. Это все ненастоящее. Чувствую фальшь. Нет правды в снимке. Фиона наклонила голову, словно обдумывая его слова, ее рот слегка скривился. Он практически видел, как она размышляет над этой концепцией, прокручивает ее в голове, изучает различные варианты. Уже давно никто не уделял столько внимания его словам. Теперь, когда он достиг определенного уровня успеха, обычно все только кивали и поддакивали, и мало кто по-настоящему пытался оспорить или поразмыслить над его словами. Много лет назад, когда он преподавал, студенты охотно обсуждали и анализировали его идеи и взгляды; было приятно находиться в окружении всего этого юношеского энтузиазма. Фиона была именно такой, подумал он, хотя более зрелая, поэтому хорошенько думала, прежде чем что-то сказать. Он наблюдал за ней, неожиданно для себя предвкушая, каким же будет ее вердикт. – Думаю, вы правы. Вчера я была с Маю в цифровой лаборатории «Без границ». – Ага, этот несносный подросток, – сказал он, усмехнувшись. Маю была бесконечным источником веселья и развлечений, такая непоколебимая в своем бунте, такая уверенная, что делает все по-другому и бросает вызов миру, но в то же время такая же, как и любой другой подросток во всем мире. – Она забавная. – Уж она такая, – согласился он. – Так что ты думаешь об этом месте? – Весьма любопытно, я бы даже сказала умопомрачительно. Высокотехнологично, и я рада, что там побывала, но на самом деле это не мое… Какой-то выпендреж, чувствуется позерство. Он приподнял бровь. – А что? – спросила она, готовая обороняться. – Именно это я и думаю. Предпочитаю более сдержанный стиль. – О, – ее лицо снова стало серьезным. – Ты собиралась что-то сказать? – На этот раз ему правда стало интересно. – Про «Без границ»? – Нет, просто когда я там была, то вдруг подумала… Вот вы сказали о том, что пейзажи пытаются улучшить… И я вспомнила… Там, в «Без границ», все отчаянно пытались фотографировать, а не жить настоящим моментом. Это навело меня на мысль, что в идеале фотограф должен спасти то самое мгновение… – Она нахмурилась. – Звучит слишком пафосно? – Нет. – Он отступил, встревоженный тем, насколько близко ее слова перекликались с его философией, и осознав, что очень давно сознательно не думал о подобных вещах. – Совсем нет… Так вчера тебе удалось спасти много мгновений? Ее лицо помрачнело, и она вздохнула, надув щеки: – Нет, оказывается, я не настолько вдохновилась цветущей вишней… Он выдохнул и театрально схватился за горло. – Какое святотатство! Только уж постарайся, чтобы Харука об этом не узнала! Она похлопала его по руке, внезапно расслабившись. – Цветение мне понравилось, оно прекрасно. Парк прекрасен, но… Не знаю. Я сделала кучу фотографий, но ни единого снимка, каким могла бы по-настоящему гордиться. Только один… возможно. Она бессильно пожала плечами. Теперь уже Гейб наклонил голову и стал ее изучать. Много раз он слышал, как студенты и коллеги-фотографы с ложной скромностью заявляли, будто их работа не очень хороша, на самом деле напрашиваясь на комплимент. Но в словах Фионы была искренность. – Что ж, давай посмотрим, и позволь мне их оценить. Уверенными движениями Фиона извлекла SD-карту из своей камеры, но затем (он это подметил) она напряженно и немного неловко протянула ее ему, будто не хотела к нему прикасаться.