– Сегодня ты отвезешь Фиону в храм Мэйдзи, – с упреком сказала Гейбу Харука, в то же время приветственно его обнимая, когда следующим утром он пришел на завтрак. – Выглядишь ужасно. Слишком много пьешь! Гейб проигнорировал последнее замечание (в конце концов, он уже большой мальчик!), вместо этого бросил на Фиону сердитый взгляд, в котором читалось: «Что ты ей там наговорила?» Как же хорошо у Харуки получалось его стыдить. Она единственный человек, кому он не мог грубить. И Сэцуко, если на то пошло. Она такая мягкая, а у ее матери – стальной характер, и он не хотел с ним связываться… А еще их семья стала его вторым домом, и, несмотря на то, что Харука регулярно выговаривала ему, что он неправильно живет, Гейб знал: она делает это из лучших побуждений, проявляя заботу. Округлив глаза, Фиона невинно подняла руки: – Я ничего такого не говорила! Нет, скорее всего она и правда не говорила… не намеренно, но Харука ловко вытягивала из людей информацию так, что они сами этого не осознавали. У этой женщины просто сверхъестественная способность слушать собеседника и при этом уловить то, что он не сказал. – Это место, куда Фиона сама захотела бы поехать, или это вы думаете, что ей следует туда поехать? – спросил он, зная, что властность этой крошечной женщины несоизмерима с ее ростом. Харука улыбнулась безмятежно, уверенно и несколько самодовольно: – Это очень красивое, спокойное место, и, думаю, Фионе-сан оно очень понравится. – Вчера вечером за ужином мы все обсудили, и, уверена, это как раз то самое месте, где мне стоит побывать! – вступилась Фиона, и Гейбу пришлось сдержать улыбку, наблюдая, как стремительно она попыталась защитить себя и хозяйку дома. Кажется, кто-то еще подчинился неукротимой воле Харуки. – Ладно, едем в храм Мэйдзи! День подходящий. Холод ранней весны сегодня отступил, яркое солнце мерцало на чистом голубом небе, и обещание лета уже витало в теплом утреннем воздухе. Расправляя плечи, Гейб незаметно окинул Фиону оценивающим взглядом, пока она проверяла, все ли на месте в ее сумке с фотоаппаратом. Сегодня он решил постараться вести себя примерно, несмотря на то, что поездка в храм для него – крайне утомительное дело: посетил один – считай, видел дюжину. Однако он был обязан Харуке, и (мукой совести, конечно, не назовешь) его задело то, как вчера Фиона высказала ему все в глаза. Теперь он чувствовал себя обязанным. Он всячески оправдывал себя тем, что вряд ли уклонялся от своих обязанностей, когда возил Фиону по лучшим туристическим местам. Определенно это входит в программу!.. И не его вина в том, что он уже видел их много раз и не мог заставить себя пойти туда снова. Ладно, возможно, он вел себя несколько эгоистично, когда бросал ее и сбегал – ему хватило мужества это признать. Сложнее было смириться с ее очевидным разочарованием в нем. Вот над этим прошлым вечером он размышлял за очень дорогой бутылкой хорошего красного вина. Фиона настороженно пила чай, будто ожидала, что вдруг появится его лучшая версия. Что ж, ей придется долго ждать. Теперь он и так уже достаточно хорош. Но ее разочарование его раздражало, как заусенец, и весь вечер ее слова не выходили у него из головы. Телефон Фионы загудел («Пришло сообщение», – догадался он), по кухне разнесся громкий и неприятный звук. Фиона взглянула на экран, а затем на свои часы, нахмурилась, потом засунула телефон в задний карман. – Ладно, – сказал он. – Мы лучше пойдем. Куй железо, пока горячо… и все такое. Все взяла? – Да, – сказала Фиона, проводя концом толстой косы по ладони – он уже замечал за ней этот жест. Отрешенный взгляд, будто мыслями она была где-то далеко. Он воспользовался моментом, чтобы изучить необычный цвет ее волос – натуральный клубничный блонд. Глаз фотографа представил этот уникальный оттенок при разном освещении: он то отливал полированным золотом, то темной бронзой. – Все в порядке? – Хм… – сказала она, и у нее на лбу появилось несколько морщин. – Да. Просто… – рассеянно продолжила она, все еще играя с волосами. – Извини, я просто задумалась о сегодняшнем свете. Очень ярко… Он ей поверил, хотя у него мелькнула мысль, что ее рассеянность во многом связана с тем сообщением. – Не волнуйся, там много деревьев; будет тебе и свет, и тень для интересных снимков. Пойдем, вперед! – Он приобнял Харуку и повел Фиону к двери. – Береги ее! – сказала Харука немного таинственно. – Думаю, уж в храме-то она будет в безопасности. Фиона открыла дверь, и в дом ворвалось солнце, окрасив ее волосы в тот самый оттенок полированного золота, который он только что себе представлял. Пораженный цветом, он остановился и в несвойственной ему манере чуть было не попросил ее расплести косу, чтобы волосы струились по плечам. В этот момент она оглянулась – его будто ударили под дых: лик невинной богини, обрамленной золотым ореолом… Впервые за очень долгое время он почувствовал жгучую потребность сделать снимок. Запечатлеть мгновение почти невозможно, учитывая, что позади Фионы яркое солнце, но его мозг уже упорно работал над тем, как добиться нужного кадра. – Гейб? – Фиона пристально смотрела на него. – Ты в порядке? – В порядке. Почему ты спрашиваешь? – Ты выглядел будто… – она пожала плечами, а затем неожиданно дерзко ему улыбнулась, – витал где-то с феями. Если такие создания вообще существуют в мире Гейба Бернетта. Думаю, что феи – слишком прозаично. «Витал где-то с феями звучит лучше, чем стоял ошеломленный», – размышлял он, следуя за ней вниз по лестнице. Теперь, когда он ее вспомнил, к нему стали возвращаться картинки из прошлого. Как он был очарован ее волосами и этими яркими, вопрошающими голубыми глазами… – А что ты знаешь о храме Мэйдзи? – спросил он, мысленно заталкивая эти картинки обратно в коробку, что с пометкой «Было давным-давно». – Практически ничего, но у меня есть вот это, – она помахала путеводителем. – Прочитаю в поезде. – Или я могу немного рассказать по дороге. До главных ворот нужно идти через парк Йоёги довольно долго, и день такой чудесный – стыдно не воспользоваться им по максимуму! Он рассмеялся, увидев, с каким подозрением она на него посмотрела. – Кто ты такой и что ты сделал с капризным Гейбом Бернеттом?! – Скажем так, мое настроение улучшилось благодаря яркому солнцу. И я понял, что был неправ. – Ее самодовольная улыбка почти соперничала с улыбкой Харуки. – И меня застращала Харука. – Ой, вот не надо… Она души в тебе не чает! – Это взаимно. Она очень хороший друг… – Она прелестна! – Хм… не уверен, что «прелестна» – подходящее слово… В этой бархатной перчатке железный кулак. Ты же знаешь… – Я догадывалась, но у нее очень доброе сердце. – Так и есть. А еще она очень хитрая деловая женщина. Хотя и не такая проницательная, как Сэцуко; та лиса среди кур. Опасайся ее! – Сэцуко?! – Фиона недоверчиво рассмеялась. – Только не говори, что я тебя не предупреждал. В сравнении с ней Алан Шугар[8] просто котеночек. Фиона закатила глаза. – Ой, ну как знаешь! Итак, ты собираешься слушать меня или нет? Я могу рассказать об этом храме, потому что давным-давно у меня там была двухдневная съемка, если быть точным, то для Burberry… тогда в моей жизни было что-то вроде периода Дэвида Бейли…[9] Так вот меня сопровождала очень болтливая японская пиарщица, и она упорно заставляла меня узнавать все об этом месте. Кое-что запомнилось. На самом деле это довольно любопытно. – Довольно любопытно, – передразнила его Фиона. – Теперь ты мне его пытаешься продать… На мгновение он замолчал, вспоминая, как первый раз увидел храм и как его поразили огромные деревянные тории, главные ворота. Грандиозное сооружение, которое производит неизгладимое впечатление своей простой красотой. Надо же, он и забыл это приятное чувство инаковости, когда находишься в месте, сильно отличающемся от дома. На него вдруг нахлынули чувства, хотя он давно считал себя пустым внутри. Он вспомнил, как это волшебно: увидеть что-то в самый первый раз… Когда он стал таким пресыщенным? – Знаешь… думаю, я позволю тебе увидеть все самой. Его захлестнула волна восторга, и внезапно он ощутил себя на десять лет моложе – вспомнил то еле уловимое чувство, которое всегда появляется, когда вот-вот сделаешь потрясающий снимок и веришь в то, что эта возможность ждет буквально за углом. Даже вздрогнув от неожиданности, он осознал, что уловил зародыш ее идеи – фотографии туристов, осматривающих достопримечательности, но ему была интересна ее реакция. Вчера он вопреки желанию был впечатлен ее идеями для выставки: не был уверен, что они оригинальны, просто все очень сильно зависело от их интерпретации. Она разумно рассказала о том, как воплотить их в жизнь. Пока она говорила, он засмотрелся на ее изящные руки: эти длинные, тонкие пальцы, которые постоянно двигались, порхали словно бабочки… У нее была привычка задирать подбородок, будто она бросала вызов всему миру. Этим движением она открывала свою длинную гладкую шею… Нет, и вовсе он не думал о ее бледной коже или нежном персиковом румянце на щеках, которые в лучах утреннего солнца казались сияющими и свежими, как роса. «Это во мне говорит фотограф-портретист», – заверил он себя. Взглянув еще раз, он мысленно представил ее лицо в кадре; из нее получился бы хороший объект для съемки, если она не будет знать о камере. Эта ее застенчивость, которую он заметил, когда впервые увидел в аэропорту. Эта черта вызвала у него интерес, и тогда он даже было подумал ее сфотографировать. Но нет… Он больше не искал новую модель или музу. Ничего подобного… Просто выполнял ту работу, о которой его просили. Зарабатывал большие деньги. Спасибо репутации! Сейчас он просто действовал по накатанной, и если кто-то об этом и догадывался, то вежливость не позволяла ему об этом открыто сказать. Зачем пытаться прыгнуть выше головы… Они шли по густо заросшему парку в тишине, сопровождаемые трелями птиц и тяжелым ароматом деревьев. Сквозь листву пробивались солнечные лучи, оставляя замысловатые пятнистые узоры на широких дорожках. – Здесь так спокойно, – наконец сказала Фиона. – Чувствую одухотворенность. – Подожди, когда дойдем до храма. Он был установлен как памятник императору Мэйдзи, который умер в 1912 году. – Значит, он не такой уж древний? – Совсем не древний. Его разрушили во время воздушных налетов во Вторую мировую войну, но полностью восстановили в 1958 году. Они шли по тропинке, что петляла между деревьями, а потом, как раз перед поворотом, за которым открывался вид на тории, Гейб остановился и успел достать камеру. – Ого… – сказала Фиона, когда увидела огромные деревянные стойки, на которых держались перекладины. На ее лице отразилось искреннее удивление. Нажатием кнопки он смог запечатлеть блеск в ее глазах и губы, идеально сложившиеся в букву «о». – Тории – это врата, отмечающие переход из обыденного мира в священный, – объяснил он и стал наблюдать, как она обдумывает эту информацию с нежной улыбкой на губах. Он обратил внимание, что рот у нее немного великоват для ее лица. Она с благоговейным молчанием смотрела вверх, когда они проходили между двумя стойками. – Вот оно! Именно здесь я хочу сфотографировать людей, которые видят это в первый раз! Идеальное место! – Может, все же взглянешь на остальную часть храма, прежде чем примешь решение? – Нет, это оно! Внушает благоговейный трепет. Уникальное сооружение… Я никогда раньше не видела ничего подобного. Это место буквально говорит: «Япония». Хотя показать его масштаб и размер будет непросто, – она еще сильнее запрокинула голову. – Еще хочу, чтобы вошло небо. И чтобы много людей смотрели вверх. Она присела на землю, так что низ ее джинсов коснулся еще влажной травы, и направила камеру вверх. Его губы дернулись: сразу вспомнил молодого себя, когда изгибался под странными углами, свисал с деревьев, забирался на заборы – ради той самой картинки в видоискателе. – Только не ложись, – предупредил он, когда она начала наклоняться вперед. – Промокнешь же! Она скорчила гримасу: – Но… Со смехом, хотя немного печальным, он поднял руки, вспоминая, как и его когда-то охватывал подобный пыл. – Да знаю, знаю… Так лучше всего. Но ты промокнешь насквозь. И еще рано. Вокруг не так уж много людей. Потом станет оживленнее. – Я хочу выровнять кадр. Потом высохну. Ее надутые губы позабавили его – нелегко оторвать взгляд от такого рта, – и он снова рассмеялся.