– Слушай, дай мне свою камеру, – он протянул руку. – Сделай стойку на руках, закинь ноги мне на плечи, я тебя подержу, а ты сделаешь несколько пробных снимков… посмотрим, подойдет ли такой угол обзора. – Что?! – Она уставилась на него. – Не буду я этого делать… – Поживи с мое, – поддразнил он. – Никогда не знаешь, за что можно урвать награду. – Ты же меня уронишь! Он пожал плечами: – Да какое вообще удовольствие от легко снятого кадра? Искусство требует жертв! – Она подняла одну изящную золотистую бровь. – Давай! Я требую! – Ой, да сколько тебе лет? – Достаточно, чтобы знать, как сделать лучше, – он ухмыльнулся; ей было все сложнее сопротивляться. – Нет, – она покачала головой. – Безумство какое-то! Да к тому же я не делала стойку на руках, наверное, со школы. Боюсь, еще ударю тебя по лицу или собью с ног. – Но держу пари, ты сейчас занимаешься пилатесом или йогой, чем-то таким? Такие длинные ноги и руки, стройное атлетическое телосложение – она должна была заниматься чем-то подобным… – Разве ты не заметил, какая я неуклюжая? – Нет… Неуклюжая? Не заметил… Она уставилась на него с неподдельным замешательством на лице. – Что? – Ничего, – она пожала плечами. – Я чувствую себя неуклюжей. В школе я всегда была самая высокая. Всегда не к месту. И здесь я возвышаюсь над местными женщинами. – Это не делает тебя неуклюжей. – Никогда не знаю, что делать со своими ногами, – она снова пожала плечами. – Вот и… и мама говорит, что я нескладная. Всегда чувствую себя… какой-то не такой. На этот раз он с удивлением посмотрел на нее. – Ну нет! – Это прозвучало несколько решительней, чем ему хотелось, и он добавил более спокойно: – На самом деле ты очень даже грациозна. Как только Гейб это произнес, то понял, что это правда. Он заметил ее грациозность на подсознательном уровне: длинные ноги, плавная походка и элегантные жесты, когда она что-то рассказывала. Руки часто говорили за нее, акцентируя ее слова, делая понятнее ее идеи. После этой фразы она рассмеялась: – Как сказала Харука, ты такое трепло! В поле зрения появилась японская семья: мужчина, женщина, бабушка и малыш в красной курточке, его темные волосы блестели на солнце. Маленький мальчик еще не заметил врата тории – у Гейба сразу мелькнула мысль… По внезапному вздоху рядом он понял, что та же идея пришла в голову и Фионе. Не обращая внимания на мокрую траву, она бросилась прямо на землю, повернулась на бок и подняла камеру в ожидании, готовясь сделать кадр на уровне земли. Он услышал щелчок в тот самый момент, когда маленький мальчик остановился и запрокинул голову – он казался таким крошечным на фоне возвышающегося над ним сооружения. Гейб ухмыльнулся. Когда Фиона повернулась и села, широко ему улыбаясь, Гейбу вдруг отчего-то тоже захотелось поднять и свою камеру. Приняв это решение за долю секунды, он сфотографировал ее лицо: выражение, на котором превосходно сочетались самодовольство и восторг. – У тебя получилось! Кивнув, она протянула свою камеру. Но он не стал ее брать, а вместо этого взял Фиону за запястье, отряхнул ее джинсы в местах, где были видны темно-синие пятна от росы и рывком поставил ее на ноги. – Смотри! – сказала она, зажав камеру обеими руками вокруг видоискателя. Фиона не обратила на его действия никакого внимания: ее переполняли эмоции! Несмотря на крошечное цифровое изображение, композиция снимка была на высоте. На крошечного мальчика, казавшегося карликом рядом с деревянным столбом ворот тории, падал косой солнечный луч. Один из тех снимков, которые случаются раз в жизни, и Гейб почувствовал… почувствовал себя счастливым. По-настоящему счастливым. Он был несказанно рад за нее! Подавляя незнакомое чувство, он постучал указательным пальцем по видоискателю. – Думаю, здесь есть признаки величайшего кадра! Ты молодец! Фиона повернула голову, и не ее лице, оказавшемся всего в нескольких дюймах от него, появилась такая искренняя озорная и восторженная улыбка, словно она и забыла, кто он такой, а затем… с Гейбом случилось невероятное: странное ощущение внутри, будто его сердце выскакивает из груди и бьется, как выброшенная на берег рыба. В лучах утреннего солнца Фиона сияла от радости, и от этого… от этого ему захотелось подхватить ее на руки, обнять и закружить. А это совсем не в духе Гейба Бернетта. – Да ты сейчас простудишься и умрешь! – резко сказал он. – Ой, бабуля, не начинай! Посмотри на этот снимок! За такой можно и простудиться. – Хм, – сказал он. – Ну, не жалуйся мне потом. Но он знал, она этого делать не станет; сейчас она испытывает такую невероятную эйфорию от того, что получилось сделать задуманное. Ничто не сравнится с подобным кайфом – чувствуешь, что можешь буквально все! Когда-то и он бывал «на вершине мира»… Куда все это делось? Когда фотография стала для него работой? Когда он перестал чувствовать этот трепет от осознания, что где-то за углом его уже ждет следующий снимок и хочет, чтобы его поймали? – Мне прямо не терпится! Хочу скорее сбросить этот снимок на ноут и увидеть его на большом экране! Ему было знакомо это чувство; сегодня утром он сделал пару снимков, ради которых ему самому не терпелось бежать в студию… – Приходи в студию вечером перед ужином, и мы их просмотрим, – предложил он, а после добавил: – Может, пойдем дальше? Фиона кивнула и, держа камеру в руке, принялась прокручивать снимки мальчика. Не в силах удержаться, он поднял свой фотоаппарат и быстро щелкнул: солнечные блики на ее волосах, сосредоточенность на лице, изгиб шеи, немного обнаженной кремовой кожи. Она резко подняла глаза: – Что ты делаешь? – Белка, – он указал за ее спину на деревья по другую сторону тропинки. – Но не думаю, что я был достаточно быстр. Подозрение на секунду омрачило ее взгляд, затем она обернулась и, прищурившись, посмотрела на деревья. – Ничего не вижу. – Нет, конечно! Она же быстрая. Скорее всего получится что-то размытое. Давай, давай пойдем! Тебе нужно согреться! Честно говоря, прошло много времени с тех пор, как Гейб в последний раз бывал в храме или в подобном месте. Он давным-давно перестал изображать из себя туриста в Японии, и теперь его терзало сожаление, как заноза, только что вонзившаяся под кожу. Его захлестнули эмоции от этой безмолвной атмосферы почтения. Пришедшие сюда, как местные, так и туристы, отдавали дань уважения – это заставило его чувства пробудиться ото сна. Японцы такое большое значение придают уважению, с таким почтением относятся к людям – он так этим восхищался, когда только приехал сюда. Даже такого закоренелого циника, как он, не могли не тронуть молитвенные доски: на стенах висели маленькие деревянные прямоугольники с молитвами посетителей. Когда впервые приехал в эту страну, он был очарован духовной стороной жизни японцев. В этот храм его привела Харука, и после бешеного темпа Лондона это пролило бальзам на душу. Япония принесла ему покой и новую цель в фотографии. Воспоминания о тех первых днях вихрем пронеслись у него голове, и на душе стало тепло. Фиона рассматривала все вокруг с присущими ей спокойствием и размеренностью: тщательно присматривалась, прежде чем достать камеру. Она остановилась перед молитвенной стеной, наблюдая, как молодая женщина поклонилась, а затем повесила деревянную молитвенную доску на крючок перед собой. Когда они встретились взглядами, Фиона ей поклонилась и опустила камеру, подождав, пока женщина отойдет, а затем в нерешительности отступила, задумчиво нахмурившись. – Разве ты не хочешь сфотографировать молитвенную стену? – спросил он. – Нет. Увидев эту женщину, мне вдруг показалось, что я вторгнусь в личную жизнь, – она посмеялась сама над собой. – Хоть они и на виду у всех. Это кажется неправильным. Непочтительно. Молитва – это личное дело… даже если она публичная… Наверное, звучит глупо? – Нет. Это звучит очень по-японски. Думаю, Харука гордилась бы тобой. Фиона широко улыбнулась. – Вижу, она и тебя околдовала, – проворчал он, направляя ее к главному храму. – Она… такая невероятная, – сказала Фиона. – Вчера вечером она показала мне свой сад. Там так красиво! Ее телефон зажужжал, и она закатила глаза, сжав губы. – Озабоченный поклонник? – спросил он, заинтригованный. По дороге к храму от ворот тории она несколько раз доставала телефон и засовывала его обратно в карман. – Если бы! – сказала она, нахмурившись. – Просто моя мама. – Кажется, она о тебе беспокоится. Мамы, они такие… Ты далеко от дома. С улыбкой он подумал о своих родителях. Слава богу, что есть видеосвязь! Он разговаривал с ними по крайней мере раз в неделю, несмотря на то, что папа настойчиво сообщал ему о каждом унылом выступлении «Плимута Аргайла» в «Хоум-парке». – Хм, она не обо мне беспокоится… Просто ей кажется, что у нее инсульт. Повисло молчание, пока он пытался связать воедино эти тревожные слова и какое-то крамольное спокойствие на ее лице. – Инсульт?! Это же серьезно. А Фиона казалась удивительно спокойной. – Может, надо позвонить ей или… не знаю? Убедиться, что с ней все в порядке? В прошлом году у его отца был небольшой сердечный приступ, и хотя врачи заверили, что с ним все в порядке, Гейб улетел домой следующим же рейсом. Уставившись на свои руки, она с тихим вздохом выдохнула. – Да все с ней в порядке… – Звучит не совсем убедительно.