– Только на кладбище, – старался я расширить брешь, которую прорубила жена. – Только на кладбище, когда там не будет никого. Мне нужна ваша помощь. – Да как я доберусь… – Об этом я побеспокоюсь. Вам надо только согласиться, а об остальном позабочусь я. Грациано пересекся взглядом с женою и сжал ее руку. – Только чтобы не было много народу. Жена обняла его. – Не беспокойтесь, я заеду за вами к вечеру, ближе к закрытию. – Прямо сегодня? – А чего тянуть кота за хвост? У меня был четкий план действий, возвращаясь на кладбище, я заглянул в похоронное бюро Марфаро. Он печатал траурные объявления, попросил минутку подождать. – Вы заняты вечером, в районе половины шестого? – спросил я, когда он покончил с набором текста. – Мне нужны вы и, главное, ваш мотокар. – Насчет занятости все нормально, разве что подвернется приятная неожиданность. А вам что за нужда? – Съездим, сделаем богоугодное дело. – Я и так их делаю каждый день. Я объяснил ему, что имелось в виду. – Если вопрос в Меликукка, я с вас даже не возьму ни лиры. Кстати… – добавил он и умолк, провоцируя меня на вопрос. – Слушаю вас. – У меня к вам тоже есть дельце. – Снова книжный магазин? – Нет, на этот раз другое. Он ушел за стойку и вернулся с латунной табличкой. – Если вы разрешите мне повестить ее при входе на кладбище, я вам буду печатать все фотографии, какие захотите. Я взглянул на табличку: «ВСЕ УСЛУГИ НА ЭТОМ КЛАДБИЩЕ ОСУЩЕСТВЛЯЕТ ИСТОРИЧЕСКОЕ ПОХОРОННОЕ БЮРО МАРФАРО». – Я ничего не имею против, но тут понадобится разрешение мэрии… Довольный могильщик отложил табличку: – В мэрии всегда замолвят за меня словечко. В двадцать минут четвертого я был у Марфаро. Он подбивал итоги в своем гроссбухе, в котором записывал все свои приходы и расходы, включая мелочь, потраченную на хлеб. Мы сели в мотокар и отправились к дому Грациано. Они с женой ожидали нас под навесом. Она сияла от радости. Он несколько меньше, хотя сильно изменился по сравнению с утром: побрит, причесан, в белой, идеально выглаженной рубашке. Я попросил Марфаро остановиться перед домом. – Вы садитесь на переднее сиденье. Вместе с могильщиком мы подняли его на руки; мне было тяжело, подлая нога ныла, но в конце концов мы его усадили: я даже не подозревал, что у Иеремии такие сильные руки. Инвалидное кресло привязали сзади, я уселся на край кузова, ноги болтались в воздухе. Марфаро рулил потихоньку, мы решили не ехать через центр города, поэтому по разбитым сельским дорогам добрались до кладбища с другой стороны. До закрытия оставалось двадцать минут. Усадили Грациано в его кресло, и могильщик взялся его везти. – Я сам, если не возражаете. Иеремия уступил мне место, я перехватил ручки – и покатили. Хромой, везущий хромого, оба смотрители кладбища, мы казались героями мифов, где нас представляли посредниками между здешним и потусторонним миром, наподобие Эдипа и Филоктета. Я возвышенно пережил пересечение границы, въезд в беспредельность, за кладбищенские ворота. Меликукка был заметно взволнован: – Не думал, что еще раз доведется. Но я помнил о главной причине, по которой мы оказались здесь. – Я не мешкая покажу вам одно место. Грациано смотрел по сторонам, здесь каждый уголок был ему памятен, и я представлял, как бы чувствовал себя на его месте. – Это здесь, – сказал я, поворачивая на дорожку, ведущую к могиле Эммы. Мы остановились перед ней. – Это – могила той женщины с фотографии. Меликукка ее осмотрел. – Вспомните, вы ее хоронили? – Нет, когда я стал сторожем, могила уже была, в этом я уверен. По фотографии я ее не узнал, а сейчас припоминаю, меня еще удивило отсутствие имени и дат. – Значит, она была захоронена здесь как минимум четыре года назад. – Как минимум. Этот сектор не такой уж и новый. – В каком смысле? – Значит, вы этого еще не поняли, – ответил он с намеком на улыбку. – Не считая семейных склепов и закупленных участков, захоронения производятся по секторам, это означает, что здешние могилы появились примерно в одно и то же время. Я окинул взглядом соседей Эммы, но разница в годах оказалась слишком значительной, чтобы дать мне хоть какую-то зацепку. Последовало молчание. Я боялся, что Грациано спросит о причине моей заинтересованности, но он думал совсем о другом. – Вас не затруднит провезти меня по кладбищу? – Куда пожелаете, – ответил я, отвлекаясь от своих мыслей. Он хотел побывать повсюду: у маленькой клумбы, которую он усадил желтыми розами, любимыми цветами жены, у бетонного распятия, вынутого из земли и прислоненного к кладбищенской ограде, перед которым он перекрестился, у могилы своей матери. – Жаль, что не подумал захватить хотя бы цветок с огорода. – В следующий раз возьмете. Когда бы вам ни захотелось наведаться, дайте только знать, я или Марфаро позаботимся о том, чтобы вас сюда доставить. Но по лицу Грациано нельзя было сказать, что ему этого очень хотелось. Под конец он решил побывать в покойницкой. Я спросил у него о предметах, стоявших на полке. – Все они, кроме кассетника, уже были, когда я начал работать. – И френологическая голова? У Грациано вытянулось лицо, словно я говорил по-немецки. Для него это была всего лишь голова, и только. – Наверное, осталась от Гераклита, бывшего смотрителем до меня. Когда он исчез и я занял его место, она стояла там, – указал он на столик у двери, – вместе со всеми бумагами. Наверное, эта штуковина его. Я всего лишь поставил ее на полку, среди прочего барахла. Бедняга Гераклит! Когда жена выгнала его из дома, он, до того как исчезнуть, стал ночевать здесь, на железном столе. Я вспомнил о слове, дописанном на голове ручкой: безумие. Последние слова он произнес медленно, словно устал от такого обилия разговоров: «Наверное, пора возвращаться», – намекнул он могильщику, показывая на часы. Я спохватился и сказал: