– Я понимаю, что при работе по совместительству в библиотеке всю вторую половину дня у вас не будет на себя ни часу свободного времени – оплатить, предположим, счета, затовариться продуктами и так далее, поэтому несколько часов в месяц вы вправе уделить себе. Только не пишите мне каждый раз заявления о краткосрочном отпуске, поступайте по собственному усмотрению – открыли кладбище, а дальше занимаетесь, чем хотите. По-моему, это справедливая награда за ваше прилежание и самоотдачу. Итак, поскольку вы согласны, я попрошу подготовить новый контракт и приглашу вас на днях подписать его. На этом все, рад был повидаться. Я оказался на лестнице, сам того не заметив. Радость, помноженная на давешний страх, казалась мне безмерной. Чем была бы моя жизнь, не сломай Меликукка себе спину и не стань я хранителем мертвых? Чем была бы моя жизнь, не озари ее Эмма своим светом? То, что они были мать и дочь, не уменьшало желания знать о ней больше, но никаких зацепок больше не было, я не знал, где искать и у кого еще спрашивать. Пока я об этом думал, появился Караманте со своим записывающим аппаратом. Мне до одури нужна была информация, и тогда я решил, что годятся все средства, даже самые несусветные и малореальные. Мы поздоровались: – Как давно вы виделись в Бельгии с прежним хранителем кладбища? – спросил я с ходу. – Дайте подумать… Документальный фильм о Марсинеле мы снимали… семь лет назад. – Помните, в какой гостинице он работал? – Да, конечно, там еще был ресторан, где обедала вся съемочная группа. А почему вы об этом спрашиваете? – У меня возникла странная мысль. Вы не знаете, как с ним можно связаться? – В записной книжке у меня есть все контакты. Завтра принесу. – Вы меня обяжете. Караманте улыбнулся: – Сегодня я направляюсь туда, – он показал на западную сторону кладбища. – А вчера удалось записать хоть что-то? – Урожайный выдался денек, если будет время, дам послушать. Я закивал головой: – Тогда до встречи. Мне предстояло полить клумбы у входа, и едва я приступил, как явился Марфаро за своим роскошным похоронным убранством, которое накануне складировал в покойницкой. Взял себе в помощники Илию, который в знак приветствия вскинул голову. – Вы не представляете, что вчера случилось ночью. Помните черного пса?.. Марфаро не мог, не исказив, произнести русскую кличку собаки, поэтому он ее на всякий случай опустил. – Конечно, помню. – Около полуночи сижу я в доме умирающего Бранкалеоне. Девяносто лет – это вам не шутка! И вот, за несколько минут до кончины, колокола еще не пробили по мертвецу, кто бы вы думали заходит в дом? – Каштанка! – Именно! Это надо было видеть. Подходит к дому покойника, входит как ни в чем не бывало внутрь под взглядами опешивших родных и укладывается рядом с гробом. Улегся и лежит. Родственники не знают, что делать, боятся его прогнать, потому что существует поверье: когда в доме покойник, любой может войти, даже животное, ибо душа усопшего может реинкарнироваться в ком угодно. Могильщик загрузил мотокар и отбыл. Мы с Илией направились в западную часть кладбища. Караманте сидел на ограждении клумбы, прислонившись головой к высокому буку, в нескольких метрах от записывающего устройства. Увидев нас, поднес палец к губам, дескать, полное молчание. Приближаясь, мы старались двигаться тихо. Илия шел за мной, повторяя мои движения, как в зеркале. Минут через пять Караманте выключил запись. – И сегодня славно поработали! Илия посмотрел на записывающий аппарат, потом на меня. – Знаешь, чем занимается наш друг? – спросил я его. Воскресший отрицательно покачал головой. – Записывает голоса покойников. Илия в ужасе отступил и решительно замотал головой, словно говоря, что он не верит или, возможно, боится. Его реакция нас удивила. Почему Илия повел себя подобным образом, можно только догадываться. Впрочем, он был не такой, как мы, он жил и в царстве мертвых, и в царстве живых, с ним свершилось чудо, как с Улиссом и Энеем, Орфеем и Сципионом, Павлом и Овэйном, Тундалом и Бренданом. Возможно, ему не понравилось то, что он увидел или услышал во время своего короткого путешествия в преисподнюю. – Ну что, хотите послушать вчерашнюю запись, самую интересную ее часть? Он поменял бобины и протянул наушники. Запустил пленку и дал знак вслушиваться. Посторонний шум и шорох раздражали слух: беспорядочные, ничего не значащие звуки. Вдруг они исчезли и наступила тишина, легкая, как дуновение ветра, и внезапно послышался человеческий голос. Я похолодел. Человеческий голос, долетавший как будто издалека и плакавший навзрыд. Я не расслышал, что он сказал, но то, что это был человеческий голос, не вызывало сомнений. Далее опять тишина и нарастающие шумы. Караманте остановил бобину. – Ну и как? Я был потрясен тем, что услышал. Отдал ему наушники. – Не волнуйтесь, в первый раз со всеми так происходит, потом привыкаешь. – Я что-то услышал… – Вы услышали гораздо больше… это был голос мертвеца-мужчины. – Я не понял, что он сказал, но голос был точно слышен… Довольный Караманте собирал свои инструменты. – Пора на работу. Увидимся завтра. Я направился к подсобке, размышляя о том, что услышал: наверняка это был человеческий голос, но важно понять, был ли это голос покойника или, как подсказывала логика, голос, случайно пойманный на расстоянии или на низких радиочастотах, или что угодно другое, но что имеет земное объяснение. Я раздумывал над всем этим, когда увидел в калитке Маргариту. Наблюдал за ней, пока она не скрылась за могилами. Опыт подсказывал мне, что со временем боль утихает, не исчезает, а видоизменяется, слезы проливаются реже, раны перестают кровоточить, все постепенно, шаг за шагом возвращается к норме. Мы недооцениваем себя. Думаем, что не справимся с болью утраты, но факты доказывают обратное: в неизведанных дебрях нашего организма созревают молекулы выносливости, которые соединяются со сгустками крови и помогают телу окрепнуть, помогают нам выжить, вопреки всем попыткам сдаться, словно природа знает, сколько кому отмерить боли, кто и сколько сумеет вынести, и посылает точную порцию, до краев, но не перехлестывая, а мы и не подозревали, что настолько устойчивы, но природа знала наверняка. Каждый человек выносит столько боли, сколько может. После смерти матери, а потом и отца, я достиг своего предела. Но наблюдая в то утро за Маргаритой, как она едва волочит ноги, как худеет на глазах, я подумал, что природа иногда ошибается. Она сидела на могиле, как на берегу разлившейся реки, в которую, наверно, хотела бы броситься, и мне показалась, что каким-нибудь образом я должен протянуть ей руку. Я подождал, пока она выплачется, потом тихонько подошел. – Я вас поженю. Маргарита резко повернулась, глаза полны слез. – Что вы сказали? – Я вас поженю. Она сжала мои руки. – Вы вправду? Вправду? Большое спасибо… Она обняла меня, потом повернулась к памятнику и поцеловала фотографию: – Ты слышал, Федор? Мы поженимся, любовь моя, мы всю жизнь будем вместе. И опять повернулась ко мне: – Когда? – Решай сама. Я непроизвольно сказал ей «ты», как дочери. – Как можно скорее. В следующее воскресенье. – Договорились. Она готова была расплакаться: – Большое спасибо.