– Еще как, день рождения самого дорогого мне человека… Это зеркальце – совет. Офелия снова посмотрелась в него. – Та, в зеркале – это ты, и только ты… Я хотел продолжить короткий тост, заготовленный в голове, в котором говорил ей, что пора отпочковаться от Эммы, не подчинять ей собственную жизнь, но как часто происходило, когда мысли должны были вылиться в слова, механизм заело, ибо реальность взглядов и пауз превосходила любые торжественные речи, заготовленные наедине. Офелия положила зеркало в пакет. Я разрезал торт. Впервые я видел, как она ела, и эта бытовая подробность сделала ее еще ближе. Я раскупорил бутылку сладкого шампанского. – Я приготовил для тебя еще один подарок. Есть вопросы, которые словно камни, плавающие в пруду на листьях кувшинок, затягивают человека на дно, где нет света и отсутствуют формы, где темнота съедает все признаки жизни. Согласно всеобщему закону, тело при падении увеличивает свой вес; согласно человеческому закону, вопросы, не имеющие ответа, увеличиваются в объеме, наливают свинцом ноги, искажают слова и замедляют движение мысли. В голове постоянно звучал вопрос Офелии: «Почему?» Она произнесла его, словно в нем заключалось ее проклятие – вечные поиски смысла, понимание своей заброшенности, сбоя в работе провидения и легкомыслия беспечной природы. Никто не смог бы на него ответить, ни Караманте, записывающий внеземные звуки, которые, кроме него, никто не слышит, ни Илия, спускавшийся в Аид, он тоже не нашел на него ответа. Я тоже был бессилен, но не отступал перед тяжестью вопроса, грозившего ее у меня отобрать. – Интересно, что еще за подарок? – Я думал над твоими словами, которые ты произнесла пару дней назад. – Какими? – Над твоим рассказом о матери в сумасшедшем доме. Она опустила глаза. Я, наверное, неправильно выразился, употребив это слово. Кто я в конечном счете, чтобы говорить о безумии ее матери? – Извини… – Что же ты подумал? Возможно, она спросила из любезности или, может, заметила, что я обмер, но раз спросила, я воспользовался случаем: – По-моему, там можно найти еще несколько важных ответов. – Я там была, обо всем расспросила. – Возможно, но не так и не теми словами. Она смотрела в землю, я представлял, с какими муками она вспоминает тот день. – Я не собираюсь туда возвращаться, я просто не в силах… Извини, я пойду. Она поднялась, но я удержал ее, схватив за руку: – Что, если я поеду с тобой? Она посмотрела на меня и лишь только тогда, кажется, узнала меня: – Ты и вправду поедешь? – Не сомневайся, если хочешь, можно прямо завтра вечером. Она допила шампанское, поднялась и подошла ко мне: – Спасибо за праздник, – сказала она и поцеловала меня в щеку. – До завтра. День мой закончился на этих словах и на ее фигурке, удалявшейся по темной аллее, пока она не исчезла совсем, как короткий, умолкающий человеческий голос. 39 На следующий день Офелия ждала меня спозаранку у закрытых ворот. Я узнал ее издалека и представил причины ее экзистенциального клинамена[37]. – Поедем сейчас? – спросила она, когда я доставал ключи; на себя вчерашнюю она была не похожа. Я уже привык к постоянным переменам ее настроения, к этой тени, блуждающей в поисках тела, к которому можно пристроиться, но тем не менее ее вопрос застал меня врасплох. С места в карьер. Надо очень внимательно выбирать слова, которые мы говорим немногословному человеку, – он их обдумывает, взвешивает, оценивает, прежде чем принимает решение. Я думал, мы договоримся встретиться в один из ближайших дней, у меня было бы время собрать информацию, подготовиться к выходу за пределы моего кладбища, нескольких квадратных метров моей вселенной, и за пределы Тимпамары. А сейчас придется импровизировать. Она заметила мои колебания. – Наверное, я должна была выждать время, заранее с тобой договориться, но я проснулась сегодня с этой мыслью, которой завтра может не быть, и мы никогда не осуществим задуманное. Поехали сегодня, если, конечно, хочешь, попытка не пытка, попробуем, только не говори, что не можешь. Она схватила меня за руку и крепко сжала. Я положил сверху другую руку, заточив ее пальцы, словно в тюрьму. Слова ее придали мне куражу. – Тогда пошли, – сказал я, сжимая обе ее руки. В табачной лавке купил билеты на автобус, мы уселись на скамейке и стали ждать. – Хочешь пить? Тут рядом бар… у нас еще есть двадцать минут до автобуса. – Мне и здесь хорошо, – сказала она, зажав руки между коленями, словно чтобы согреть, хотя было отнюдь не холодно. – Ты что-нибудь уже придумал? – спросила она, растирая руки. – Ты имеешь в виду сумасшедший дом? – Да. – Я никогда там не был, когда приедем, что-нибудь сообразим. Она посмотрела на свои руки. – Сегодня мне приснился сон. Может, поэтому я с утра такая предприимчивая. – Что снилось? Можешь рассказать? – Сны скучно пересказывать. То, что приснилось другим, волнует нас, как прошлогодний снег. Я улыбнулся. – Что смешного? Только не уверяй меня, что тебе нравится слушать сны! – Нет, конечно, примерно то же самое я испытываю, когда натыкаюсь на описание сна в какой-нибудь книге. Я думаю, что это трюк, к которому прибегает писатель, когда ему требуется спасательный круг, ведь в сон можно поместить все что угодно, продвинуть развитие событий, растолковать непонятное, добавить прозрачный намек или же просто увеличить объем книги на несколько страниц. Тогда я переворачиваю страницу. Напоминает музыкальную комедию: когда актеры начинают петь, я опускаю глаза и рассматриваю носки своих ботинок в ожидании, когда они закончат. – Какой же смысл смотреть музыкальную комедию, если ты терпеть не можешь пение? – Тоже правда. А ты любишь кино? – Да. – Сходим как-нибудь вместе? – Да. Я снова улыбнулся и теперь уже первый сжал ее руку. – Мне многое хотелось бы сделать с тобой вместе. – Мне тоже, – сказала она и пристально посмотрела мне в глаза. Последовало молчание, потом на ветру заколыхались ветви, потом Еврипид Белькастро пересек дорогу, усиленно жестикулируя, потом издалека послышался треск разбитого стекла, потом подъехал автобус. Мы вошли. – Нам нужен сумасшедший дом, подскажете, где выйти? Водитель кивнул. Я последовал за Офелией, которая направилась в дальний конец автобуса, подальше от взглядов шофера, который пялился на нас, глядя в зеркало заднего вида. Она захотела сесть у окна. – Я всегда здесь сажусь, – сказала она, приоткрыв щелочку своей будничной жизни.