И я поехала в нотариальную контору, которая находилась в Колокольном переулке. Дом восемь дробь А оказался совсем не там, где я искала в прошлый раз. Эта сволочь Пчелкина нарочно написала на воротах мелом неправильный номер, чтобы заманить меня в тот подозрительный двор. Настоящий дом восемь-А оказался небольшим одноэтажным особнячком, который стоял в стороне и не бросался в глаза. Хорошо отреставрированный, красивая дверь, на ней вывеска — «Нотариальная контора». Дверь была заперта. — Вы к кому? — спросили меня, когда я нажала кнопку звонка. — К нотариусу Шерстоухову! — брякнула я, но тут же спохватилась. — К Шерстобитову! — Вы, наверно, хотели сказать — Шестопалову? — Ага, точно, к Шестопалову! — А вы записаны на прием? — Нет, но я должна была прийти вчера, но не смогла… — Сегодня Игорь Андреевич не принимает! Запишитесь на прием по телефону… — Слушайте, я говорила вчера, только не с вами. Моя фамилия Вороновская, вы сами мне звонили, сказали, что это важно и срочно, что в документах непорядок! Так что хотя бы впустите меня внутрь и позовите кого-то более компетентного! Сама не ожидала от себя такого напора, неужели я стала другим человеком? Некогда было анализировать собственное поведение, и я бухнула в дверь ногой. Вот сейчас выйдет охранник и накостыляет мне по первое число. Однако по прошествии некоторого времени дверь распахнулась. За дверью в небольшом холле сидела за столиком невзрачная девица, которая выполняла в этом заведении функции привратника. Она смотрела на меня испуганно и только махнула рукой в сторону другой двери, откуда как раз вышла одна такая особа… вот она еще ни слова не сказала, а я сразу поняла, что именно с ней разговаривала вчера по телефону. Потому что от нее веяло таким холодом, как будто сейчас не лето, а разгар северной зимы. Причем где-то за полярным кругом. На даме был костюм неопределенного цвета с узкой юбкой. Вообще все у нее было узким: губы, очки в узкой оправе. — Игорь Андреевич вас примет, — сказала она металлическим голосом и сделала приглашающий жест. При этом даже хотела улыбнуться, но у нее не получилось. Нотариус был со мной более любезен, однако я разглядела в его любезности нотки настороженности. Было похоже, что он чего-то опасается, хотя вины за собой не чувствует. Раньше я бы вообще не заметила таких тонких оттенков в его поведении, теперь же во мне проявилась завидная проницательность. Неужели так подействовал на меня крест? Я помотала головой, чтобы избавиться от несвоевременных мыслей и сосредоточиться на предстоящем разговоре, который, я так поняла, будет трудным. — Присядьте, — сказал нотариус, — дело в том… — Дело в том, что я хотела бы знать, что за доверенность я должна подписывать и кому. — Как — кому? Вы разве не знаете? — всполошился он. Какой-то он слишком нервный. — Давайте начнем сначала. — Я поерзала на стуле и уселась поудобнее, готовясь к долгому разговору. — Речь идет о генеральной доверенности на ведение дел и право подписывать любые документы, а также осуществлять любые сделки от вашего имени. — И какие же сделки мама осуществила от моего имени? — Мне стало как-то неуютно. — А вы разве не знаете? Вы же подписывали доверенности много лет! — Теперь нотариус смотрел на меня с подозрением. Ну да, мама приносила какие-то бумаги и на мои вопросы только отмахивалась — не бери, мол, в голову, это формальность. Не загружай голову, не обращай внимания, ты все равно в этом ничего не понимаешь, я в этом разбираюсь лучше тебя. Так-то оно так, но в свете того, что сказала вчера Пчелкина, как-то мне стало не по себе. Мама давала этому Подушкину деньги? С какой стати? Пчелкина говорила, что он морочил маме голову, на голубом глазу утверждал, что у него серьезный бизнес и жена больная… И чтобы мама всему верила? Но это не главное. А главное, откуда у мамы деньги? И сколько? — Игорь Андреевич. — Я каким-то чудом вспомнила имя-отчество нотариуса, хотя слышала его один раз. А раньше все вылетало у меня из головы. — Вы не случайно меня вызвали, так? Налицо явные нарушения вашей работы. Я понимаю, — заторопилась я, видя, что он дернулся и отвел глаза, — я понимаю, что вы тут ни при чем, вы только недавно приняли дела от госпожи Семияровой, — надо же, и эту фамилию помню! — но вам ведь не нужно, чтобы ваша деятельность началась так неудачно? И чтобы я обратилась с жалобой в городскую коллегию нотариусов? Не спрашивайте меня, откуда я знаю про коллегию нотариусов, вот просто всплыли в голове эти слова, которые произвели на Шестопалова сильное впечатление. — Так что давайте разбираться вместе, — продолжала я. — Для начала я хотела бы ознакомиться с завещанием моего отца, которое, насколько я знаю, хранится у вас. Он вздохнул, и я буквально прочитала его мысли. Чертова баба эта Семиярова, жульничала с доверенностями и теперь отошла от дел, а ему в этом разбираться. Он поймал мой взгляд и сделал независимое и самоуверенное лицо. Тут та холодная особа в узкой юбке внесла завещание — не иначе подслушивала через интерком. Я взяла бумаги в руки, и что-то шевельнулось во мне, когда я увидела первую строчку: «Я, Вороновский Анатолий Павлович…» Отец… Как же так получилось, что я его совсем не помню? Не помню, как совсем маленькой он носил меня на руках, как играли мы с ним «в лошадки», как учил он меня кататься на велосипеде (кстати, я так и не умею этого делать, говорила же, что в детстве всего боялась и некому было поддержать меня сильной рукой). Не помню, как он повел меня в первый класс, не помню, как отдыхали на море. Но про это я, кажется, уже говорила. Теперь, после слов мамы, сказанных Пчелкиной, кое-что стало ясно. Стало быть, отец не любил не только ее, но и меня. А она и не пыталась привлечь его к моему воспитанию. Это оттого, что они терпеть не могли друг друга и не хотели ничего делать вместе. Оттого отец и пропадал все время на работе, чтобы дома поменьше бывать. Оттого и работал на износ, оттого и умер так рано… Выходит, причиной была я? Если бы не я, они бы не поженились… Ну уж нет! Они взрослые люди, сами должны были свою жизнь упорядочить. Я встряхнулась, и по мере прочтения завещания отца глаза мои потихоньку вылезали на лоб. Однако… Получалось, что отец мой был отнюдь не бедным человеком. Не олигарх, конечно, но была у него своя фирма, приносящая стабильный доход, несколько квартир, загородный дом, дача… что-то еще… ах да, вклад в банке… еще один вклад, еще… И все это он завещал мне! Мне, своей единственной дочери, он завещал все, что имел! Так и написано, завещаю моей дочери Вороновской Вере Анатольевне. Про его жену, мою мать, в завещании не было сказано ни слова. Как будто ее вообще не было. Ох, непросто все было у них! Не иначе, отец знал про этого Подушкина. Что ж, теперь понятно, для чего маме нужна была доверенность. Чтобы вести дела от моего имени, чтобы пользоваться моими деньгами. Тогда возникает следующий вопрос: где все эти загородные дома, квартиры, машины? Машина у мамы была только одна, простенькая, ни о каком загородном доме я не слыхала, мы жили на даче, которая осталась отцу от родителей, это я помню. Хорошая дача, но обычная, как у всех. Дом бревенчатый, зимний, туалет во дворе, водопровод только на улице. Летом жить можно, нормально. И квартира в хорошем, относительно новом доме, но и все. — Интересно… — протянула я, только чтобы что-то сказать. — Я так понимаю, что доверенность вы продлевать сегодня не собираетесь? — проницательно заметил нотариус. — Похоже, что так, — вздохнула я, — а могу я узнать… — Это к Эльвире Павловне. — Он мигом переадресовал меня к своей помощнице, похожей на снежную королеву. Та, однако, выслушала мои вопросы благосклонно. Я попросила узнать, что стало с фирмой моего отца. Ведь, судя по всему, ее хозяйкой была я. Эльвира мигом нашла в компьютере все сведения. Оказалось, фирма была продана новой хозяйкой, то есть мною, через полгода после того, как я вступила в права наследства. Про машину я не стала и спрашивать, а загородный дом тоже был продан через два года после смерти отца. Что там еще? Деньги? Но нужно идти в банк, хотя, может, мама и на них лапу наложила? — Мы закончили? — деликатно напомнила о себе Эльвира Павловна. — Почти. И я обратилась к ней с последней просьбой: найти фирму «Шарита», где, по словам Пчелкиной, трудился мамин… теперь я даже не могла назвать его хахалем, скажем так, мамина большая и единственная любовь господин Подушкин (чтоб его черти взяли). Могла бы я найти все сама, но у Эльвиры Павловны получилось быстрее. Как я и предполагала, фирмочка эта находилась неподалеку от торгового центра, где я видела маму с ним в кафе. На часах было половина пятого, и что-то мне подсказывало, что этот Подушкин не из тех, кто задерживается на работе, так что следовало спешить, чтобы застать его на месте. Скажу сразу: зачем я так хотела его увидеть, я и сама не знала. Просто хотелось понять, что такого нашла в нем мама, что решилась ограбить собственную дочь. И себя, кстати, тоже, поскольку не допускала же она мысли, что я выгоню ее из квартиры, из загородного дома, лишу машины и вообще средств к существованию? Теперь, после того как в руках у меня побывал крест императора Павла, я стала гораздо лучше разбираться в людях. И уразумела наконец, отчего мама все время твердила, что я неловкая, неуклюжая, что мне лучше держаться в тени, в сторонке от шумных компаний, не ходить на тусовки. Я с детства плохо сходилась с людьми, а мама сделала все, чтобы так было и во взрослом состоянии. Она безумно боялась, что я встречу кого-нибудь, заведу парня и увлекусь настолько, что захочу жить отдельно, а может быть, и замуж выйду. И тогда обязательно раскроется, что она действовала за моей спиной и потратила много денег. Моих денег. А возможно, не много, а все… Фирма «Шарита» располагалась в небольшом бизнес-центре, где было несколько таких же мелких фирм. Не было на входе никаких пропусков, и охраны тоже не было. Я поднялась на третий этаж и нашла нужную дверь. — А он только что ушел, — ответила на мой вопрос ближайшая к двери сотрудница. — А вы по какому вопросу? — По личному, — улыбнулась я, — а что?