— Что-то вы на себя не похожи! — Это фотография такая, — заторопилась я, — у меня тогда волосы длинные были… — Действительно, Вороновская… значит, это не та папка… Она отложила одну папку, взяла другую, третью… наконец, лицо ее посветлело, она кивнула: — Ага, действительно, Вороновская… вы, значит, у нас пока проходите как свидетель по делу об убийстве в музее! — Что значит — пока? — удивилась я. — Пока — значит, пока! — отрезала женщина, взяла со стола карандаш и что-то подчеркнула в папке. Затем она строго взглянула на меня и проговорила ледяным начальственным голосом: — Итак, вы были первой, кто нашел труп гражданина Верещагина. — Но я там была не одна! Нас было несколько человек! Мы все его видели! — Может быть, и все… и мы всех непременно опросим. Но все остальные — сотрудники музея, они там находились по служебной надобности, в отличие от вас… — Я тоже по служебной. Я там находилась по заданию редакции, мне поручили написать заметку об этой инсталляции. Камнеломова сделала пометку в своей папке и продолжила с того же места: — Значит, в свое время мы всех опросим. А сейчас я опрашиваю вас, так что извольте отвечать. — Да я и отвечаю… — Что конкретно вы увидели на месте преступления? — Несколько восковых фигур, воссоздающих сцену убийства Павла Первого. — Убийство! — повторила следователь, округлив глаза. — Что вам известно об этом убийстве? Оно произошло там же, в музее? Виновные найдены? Понесли наказание? — Нет, они легко отделались. — Почему? — Во-первых, это убийство произошло двести с лишним лет тому назад… — Двести лет… срок давности… — пробормотала Камнеломова вполголоса. — Ладно, с этим потом… так что это за сцена? — Заговорщики… то есть их восковые фигуры стоят над телом императора Павла… который оказался вовсе не Павлом, а сотрудником музея… — Что-то вы, Вороновская, путаетесь в показаниях! — Но так и есть… в общем, все было очень натуральное, поэтому сразу мы не поняли, что труп настоящий, а когда поняли… — Ага, вот тут свидетель сообщает, что вы очень эмоционально реагировали на этот труп, сломали и уронили на себя ценный музейный экспонат… Интересно, какой это свидетель? Небось, тот противный тип, замдиректора. Неужели хочет на меня все свалить? То есть не убийство, а порчу имущества. Тоже мне, ценный экспонат, балдахин пыльный! — А как я должна была реагировать? Я труп увидела! Вот если бы вы увидели этот труп… Тут я перехватила презрительный взгляд Камнеломовой и поняла, что сказала ерунду. Она этих трупов повидала столько… трупом больше, трупом меньше — ей это нипочем. — Кроме того, я страдаю клаустрофобией… — неохотно призналась я. — Чем? — переспросила следователь и машинально отодвинулась от меня. — Клаустрофобия — это боязнь тесного, замкнутого пространства. Я не могу находиться в тесном помещении, даже в лифте не могу ездить… у меня начинается сердцебиение, головокружение, одышка… Камнеломова еще немного отодвинулась и опасливо спросила: — Это не заразно? — Наука на этот счет еще не определилась! — ответила я мстительно. Надо же — кажется, эта железная женщина боится заболеть! Да ее ни один вирус не возьмет! И любая бактерия у нее в организме вымрет! — Так вот, — продолжила я немного бодрее, — мне и в спальне императора было нехорошо, а когда на меня свалился балдахин, у меня началась настоящая паническая атака… Камнеломова поморщилась, потом снова сверилась с папкой и продолжила: — Свидетель показывает, что после того, как вы обрушили музейный экспонат, вы уединились в соседней комнате. Что вы там делали? — Пыталась привести себя в порядок. Дело в том, что на меня упало ведерко с клеем, волосы слиплись, я была в таком ужасном виде, и хранительница впустила меня в туалетную комнату. Там я попыталась привести себя в приличный вид, но ничего не вышло… Камнеломова выслушала меня, внимательно оглядела, и тут глаза ее сверкнули, она снова придвинулась ближе, забыв о своих страхах перед моей клаустрофобией: — Вот там… свидетель показывает, что вы заявили, будто там, в туалетной комнате, вы кого-то увидели. Кого именно? Расскажите об этом подробно. — Да никого я там не видела! — отмахнулась я. — А свидетель показывает, что вы говорили… вы знаете, Вороновская, что за дачу ложных показаний полагается срок, и довольно большой? Если вы кого-то или что-то видели, вы должны мне немедленно об этом сообщить! Возможно, это важная деталь! Возможно, вы видели там убийцу! — Да говорю же вам — никого я не видела! Мне просто показалось! Я же вам сказала, что была не в себе после приступа, да там вообще душно, у меня голова кружилась, вот и померещилось что-то. — Что именно? — Ну… мне померещилось, что у меня за спиной стоит мужчина в старинной одежде, со свечой в руке… — А вы можете дать его подробное описание? Можете составить его фоторобот? — Да нет, конечно! Я же говорю — мне померещилось, и то мельком! Вы лучше хранительницу спросите, эту… Леокадию Львовну. Она говорит, что там, в музее, многие видят привидение императора… вот они вам и дадут описание, и фоторобот составят! Тут я вспомнила о кольце, которое нашла в туалетной комнате, и собралась рассказать о нем следователю. — Спросим, непременно спросим! — Тут Камнеломова опомнилась, сломала карандаш и бросила его обломки на стол. — Что вы такое говорите? Что вы несете? Какое привидение? Мы в двадцать первом веке живем! Я вас предупреждала об ответственности за ложные показания! Казалось, сейчас она набросится на меня с кулаками. Я тут же передумала рассказывать ей про кольцо — черт ее знает, что ей придет в голову. Еще обвинит меня в сокрытии важной улики. А то еще в краже… нет, правильно говорил Порфирьич — не надо говорить ничего лишнего! — Больше я ничего не видела! — ответила я как можно тверже и решила на этом стоять. До конца. Вот пускай хоть в камеру сажает — больше ничего не скажу! Камнеломова успокоилась, видимо, сама поняла, что слишком разошлась. А возможно, она все же хорошо разбиралась в человеческой природе и решила, что раз я ушла в несознанку, то ничего она у меня не узнает. Хотя, если честно, то и узнавать-то нечего. — Ладно, — сказала она сухо. — Давайте ваш пропуск. Можете быть свободны, но никуда не уезжайте из города. Вы нам можете еще понадобиться. Я вылетела из кабинета, вышла из здания, сдав пропуск, и направилась в редакцию. Там я первым делом встретила Порфирьича, который отирался у двери, карауля меня. — Ну что? — спросил он, отведя меня в уголок. — Как все прошло? Как тебе следователь? — Суровая тетка! — ответила я честно. — Велела мне из города никуда не уезжать. — Ну, это обычная практика. Ты, главное, ничего лишнего не сказала? — Да нет… да мне и говорить-то нечего было. Тут я хотела рассказать Порфирьичу о кольце, но его отвлек звонок телефона. Я прошла в свой уголок в надежде пересидеть там в тишине до конца рабочего дня и спокойно подумать над статьей, которую ждет от меня Бурнус. Вот что мне писать? С чего начинать? Как пришли мы с Порфирьичем в музей? И что там увидели? Я даже не знаю, кто такой был убитый, вроде бы фамилия его Верещагин, зовут Александр Павлович, а дальше… Тут рядом зазвонил редакционный телефон. Натэлла Васильевна сняла трубку, послушала и недовольным голосом окликнула меня: — Вера, тебя просят! Вообще, отвечай сама на звонки своих знакомых! Я не твой секретарь! — Как вы себя чувствуете? — спросила я. — Протез не беспокоит? И обомлела: что я делаю? Зачем говорю человеку гадости? Никогда за мной такого не водилось раньше. С другой стороны, Натэлла уже всех достала своим ворчанием, даже Порфирьич с ней поругался. А уж он-то со всеми умеет ладить. Было очень забавно наблюдать, как изменилось выражение ее лица. Обычно злое и недовольное, теперь же на нем проступила обида, а потом не то чтобы страх, но некоторая затравленность.