Через три мили находился правый поворот с указателем «Кастель Линден—1 миля». Я вернулся и через минуту проехал под величественной каменной аркой, на куполе которой золотыми буквами было Написано «Кастель Линден», и через 200 ярдов остановил машину в густом кустарнике. Мне снова предстояло промокнуть до нитки, но другого выбора не было. Я выскочил из машины и через поляну с высокой травой и одиночными деревьями бросился к полосе густо посаженных сосен, укрывающей от ветра какое-то здание. Осторожно пробравшись между деревьями, я увидел, что это и есть замок Кастель Линден. Не обращая внимания на дождь, барабанящий по моей спине, растянулся в густой высокой траве и стал изучать открывшийся вид. Прямо передо мной была покрытая гравием площадка, от которой шла дорожка к куполообразной арке. За ними высился замок Кастель Линден — прямоугольное четырехэтажное здание, увенчанное башенками и зубчатыми стенами, в соответствии с лучшими традициями средневековой архитектуры. На втором и третьем этажах были окна, а наверху бойницы. Замок был окружен рвом шириной 19 футов. Согласно путеводителю такой же была и глубина рва. Не хватило только подъемного моста, хотя на каменных стенах еще висели цепи, вернее, их остатки. Вместо моста через ров была переброшена лестница из 20 широких низких ступеней, ведущих к массивным дубовым воротам, которые были закрыты. Слева, ярдах в 30 от замка, стоял одноэтажный кирпичный дом, построенный, очевидно, совсем недавно. Черный «мерседес» въехал в арку и, прошелестев по гравию, остановился перед кирпичным домом. Гудбоди остался за рулем, а его сообщник вышел и обошел все вокруг. Гудбоди с первой же встречи произвел на меня впечатление человека, который не любит рисковать и не полагается на волю случая. Он вышел из машины только после того, как убедился, что все спокойно. Дверь была заперта, но у него, видимо, был свой ключ, причем ключ, а не отмычка. Он открыл дверь, они внесли ящики. Потом заперли за собой дверь. Я осторожно встал, под прикрытием кустов приблизился к дому и, подобравшись к машине, заглянул в окно. Там не было ничего достойного внимания, и тем более не было того, что я искал. С еще большей осторожностью я подкрался к окну дома и заглянул внутрь. Помещение было явным сочетанием мастерской, склада и демонстрационного зала. На стенах висело множество старинных маятниковых часов самых разнообразных форм, размеров и конструкций. На четырех больших столах тоже находились часы и части их механизмов. Видимо, здесь их изготовляли, переделывали и ремонтировали. В глубине комнаты стояло несколько точно таких же деревянных ящиков, которые они привезли сегодня. На полках, висящих над ящиками, тоже лежали часы, причем рядом с каждыми часами лежали их детали: маятники, цепи и гири. Гудбоди и его напарник подошли к одной из полок, открыли ящик и стали вынимать из него гири. Гудбоди достал из кармана бумагу и начал внимательно изучать ее. Потом показал черноволосому какую-то запись, и тот, кивнув головой, снова продолжил свою работу. Не отрывая глаз от бумаги, преподобный вышел в боковую дверь. Черноволосый вынул другую бумагу и, сверяясь с ней, начал сортировать гири. Я уже начал спрашивать себя, куда исчез преподобный, как вдруг услышал за спиной его голос. — Очень рад, что вы не разочаровали меня, майор Шерман! Я медленно обернулся. Он благодушно улыбался, держа в руке массивный пистолет. — Никто на этом свете не вечен,— сказал он с сияющим лицом,— но вы на редкость живучи. Людей вашей профессии трудно недооценивать, но в отношении вас я допустил непростительное легкомыслие. Сегодня я уже дважды думал, что отделался от вас. Надо признаться, что в третий раз мне повезет больше. Вы опять допустили грубую ошибку... Вам следовало бы убить Марселя. — А разве он жив? — Не советую вам столь явно проявлять свое разочарование. Надо уметь управлять своими чувствами. Марсель на короткое время очнулся, но этого времени ему вполне хватило, чтобы привлечь внимание тех добрых женщин, которые работали в поле... Вы, наверное, запомнили их? Боюсь, что у Марселя перелом черепа и кровоизлияние в мозг. Бедняга может умереть!— Гудбоди довольно, с улыбкой посмотрел на меня.— Но он неплохо поработал. — Да, он здорово покалечил меня,— согласился я.—-Может быть, мы не станем мокнуть под дождем? — Разумеется! — направив па меня дуло пистолета, преподобный ввел меня в дом. Черноволосый обернулся. Он не казался удивленным при виде меня. Интересно, когда их предупредили о моем бегстве с Хайлера? — Жак,— сказал Гудбоди,— представляю тебя майора Шермана. Думаю, что он связан с Интерполом или с какой-нибудь другой столь же бездарной организацией. — Мы уже встречались,— усмехнувшись недоброй улыбкой, кивнул Жак. — Да, конечно! Как я упустил это из виду! — Гудбоди направил на меня свою пушку, а Жак обшарил мои карманы и вытащил пистолет. — У него только это оружие,— доложил Жак и проехался мушкой по моей щеке, отодрав пластырь.— Вам, наверное, очень больно? — усмехнулся он. — Угомонись, Жак,— мягко сказал Гудбоди. Да, в доброте преподобному не откажешь. Если бы он был каннибалом, то перед тем, как заживо сожрать свою жертву, наверняка подмигнул бы ей.— Держи его под прицелом! — он отложил пистолет в сторону.— Терпеть не могу оружия. Вульгарное, грубое, никакой утонченности... — Да, это не крюк, на котором вы повесили девушку!— взорвался я.— И не вилы, которыми вы закололи другую! — Успокойтесь. Не надо волноваться,— вздохнул он.— Разве я виноват, что даже самые лучшие из ваших людей действуют так грубо и прямолинейно! Я ожидал от вас большего! Вы не оправдали своей отличной репутации, друг мой! Совершаете ошибку за ошибкой. Считаете, что провоцируете противников на определенные действия, а на деле просто путаетесь у них под ногами! Подумайте только, вы, словно новичок, не приняв никаких мер предосторожности, дважды заходили на квартиру мисс Лемэй. Обшаривали карманы, нашли бумаги, которые мы специально подсунули вам, рисковали, где не надо. Для чего, например, вы убили коридорного? Кроме того, вы среди бела дня разгуливаете по Хайлеру, не учитывая, что каждый его житель — это овечка из моего стада. Позавчера вы оставили в подвале моей церкви свою визитную карточку, кровь. Нет, я не сержусь на вас, дорогой мой. Вы даже помогли мне в некотором роде. Я давно искал возможности избавиться от старого Генри, который стал для меня обузой. А что вы думаете о нашей коллекции, позвольте вас спросить? Это все копии для продажи... — Господи! — воскликнул я.— Неудивительно, что все церкви пусты! — Вы недооцениваете нас! Посмотрите, например, на эти гири! Мы их измеряем, взвешиваем и в нужный момент заменяем другими, такими, как привезли сегодня. Правда они с начинкой. Потом укладываем в ящики, на таможне их подвергают досмотру, опечатывают и отправляют нашим друзьям за границу. И все с разрешения властей, все легально. Я всегда считал, что это одна из моих лучших идей... Жак кашлянул. — Вы говорили, что нужно спешить, мистер Гудбоди! — Ты прав, Жак! Только прежде всего нам надо заняться... нашим шпионом, а уж потом делом. Проверь, все ли спокойно. Гудбоди брезгливо достал пистолет, а Жак отправился на разведку. Через несколько минут он вернулся, кивнул, и они приказали, что бы я шел впереди. Мы вышли из дома, пересекли усыпанную гравием дорожку и по мостику перешли через ров. Остановившись у массивной дубовой двери замка, Гудбоди вынул из кармана ключ, мы вошли внутрь, поднялись по лестнице и, пройдя по коридору, оказались в комнате. Эта была очень большая комната, стены которой украшали сотни часов. Я никогда не видел, чтобы в одном помещении было столько часов, к тому же очень ценных. Такая коллекция могла бы украсить любой музей. Все часы были маятниковые. Некоторые из них поражали своими внушительными размерами. Почти все часы, за исключением некоторых, стояли, но и их тиканье действовало мне на нервы. Я не смог бы работать в этой комнате и десять минут. — Это одна из лучших в мире коллекций,— заявил Гудбоди таким тоном, словно сам являлся ее создателем и владельцем.— А может быть, и самая лучшая. И все часы ходят! Я слышал, что он продолжает что-то говорить, но его слова не доходили до моего сознания. Я не мог оторвать глаз от распростертой на полу фигуры. Длинные черные волосы, худые плечи, острые лопатки под курткой! Рядом лежали куски одножильного, изолированного резиной электрического кабеля, а у самой головы — наушники с резиновыми накладками. Не нужно было быть врачом, чтобы определить, что Джордж Лемэй мертв. — Вы убили его. — Несчастный случай,— с деланным сожалением заметил Гудбоди.— Именно так, несчастный случай. Бедняга был слишком слаб. Многолетние лишения... — Это вы убили его! — повторил я. — В известном смысле да... — Зачем? — У него была слишком принципиальная сестра. Она много лет думала, что мы располагаем доказательствами того, что Джордж причастен к убийству. В конце концов она убедила брата обратиться в полицию и сдаться. В результате пришлось на время удалить их из Амстердама, но так, чтобы это не встревожило вас. Поэтому, майор Шерман, вы тоже причастны к смерти этого бедного юноши, его сестры и вашей обаятельной помощницы... кажется, ее звали Мэгги,— он поспешно отступил назад, держа пистолет в вытянутой руке.— Только не вздумайте наброситься на меня! У меня такое впечатление, что представление на лугу пришлось вам не по вкусу, не так ли? Мэгги этот спектакль тоже не понравился. Не понравится он и вашей второй помощнице Белинде, которая умрет сегодня вечером. Я вижу, что это задело вас за живое! Я нанес вам глубокую рану! Вы бы с радостью уничтожили меня, майор Шерман? — он улыбался, но в стеклянных неподвижных глазах было безумие. — Да,— прошептал я,— я очень хотел бы убить вас. — Мы послали вашей помощнице записку,— Гудбоди явно наслаждался своей властью надо мной.— И, конечно, с паролем «Бирмингем». Ведь именно этот пароль вы дали ей, не так ли? Она придет на склад наших добрых друзей Моргенстерна и Моггенталера. Теперь их уже никто не будет подозревать в причастности к убийству, только сумасшедшие отважатся совершать два таких отвратительных преступления на своей собственной территории. Здорово задумано, не так ли? Еще одна марионетка на цепи! Она будет висеть, как все другие марионетки в мире — тысячи марионеток, пляшущих под нашу музыку. — Вы понимаете, что безумны! — спросил я. — Свяжи его! —заорал Гудбоди, забыв о своих светских манерах. Видимо, правда, которую он услышал от меня, привела его в ярость. Жак толстыми кусками провода связал мои запястья и щиколотки. Потом, подтолкнув к стене, привязал к торчащей из стены скобе. — Заведи часы! — приказал Гудбоди. Жак послушно подчинился ему. Странно, но к часам небольшого размера он не подходил. — Все в порядке. Часы идут, и все будут бить куранты,— удовлетворительно заметил Гудбоди, снова став спокойным и воспитанным человеком. — Наушники усиливают звук раз в десять. Вон там, далеко за пределами вашей досягаемости, имеются усилитель и микрофон. Наушники сломать невозможно. Через 15 минут вы начнете сходить с ума, через 30 потеряете сознание. Коматозное состояние продлится 8—10 часов. А если даже и очнетесь, то придете в себя... Слышите, как громко тикают часы? А вскоре они начнут отбивать время... — Именно так вы убили Джорджа,— сказал я.— Я буду сходить с ума и умирать, а вы будете наслаждаться, следя за моей мучительной смертью через звуконепроницаемое дверное стекло. Туда шум не донесется... — К сожалению, у нас с Жаком есть кое-какие дела. Но к наиболее интересному моменту мы, безусловно, вернемся, не так ли, Жак? — А если я исчезну... — Никуда вы не исчезнете. Я хотел, чтобы вы исчезли прошлой ночью, в порту, но это было задумано слишком грубо. Надо было срочно принять меры, и, кроме того, те парни не отличались профессионализмом. Теперь мне пришла в голову прекрасная идея, не правда ли Жак? — Да! — крикнул Жак, так как иначе его невозможно было услышать. — Нет, вы не исчезнете, мистер Шерман. Вас найдут только после того, как вы утонете. — Утону? — Сначала власти ничего не заподозрят. Первое, что им бросится в глаза, это следы инъекций на руках. Я разработал гениальный способ, благодаря которому уколы, сделанные два часа назад, выглядят уколами двухмесячной давности. Затем врач произведет вскрытие и обнаружит, что вы нашпигованы наркотиками. Обещаю вам, что так и будет. Мы сделаем инъекции, когда вы будете без сознания, за два часа перед тем, как вместе с машиной столкнем вас в канал, а затем сами сообщим полиции, что произошел несчастный случай. Увидев, что это вы, они сначала не поверят. Как же, сам Шерман из Интерпола, сам Шерман — неустрашимый и активный борец с наркотиками! Тогда они обыщут ваш багаж и найдут все, что требуется наркоману: шприц, иглы и гашиш. Да, ничего не скажешь, грустная история. Кто бы мог подумать. Представитель правосудия Шерман — наркоман. Еще один гончий пес, который окажется зайцем. Еще один представитель закона, который служит и вашим и нашим... — Да, вы весьма изобретательный маньяк. Гудбоди улыбнулся, видимо, не расслышав меня из-за усиливающего шума часов. Он надел мне на голову наушники и закрепил их клейкой лентой. На секунду наступила тишина: наушники еще действовали как звукоизолятор. Гудбоди подошел к усилителю, посмотрел на меня, улыбнулся и повернул выключатель. Показалось, будто меня ударило током. Тело мое извивалось и корчилось в конвульсиях, лицо, где не было заклеено пластырем, исказила чудовищная боль. Боль была действительно мучительной. Она была во много раз острее той, которую мне причинил Марсель. Уши и голова лопались от пронзительной безумной какофонии звуков. Боль пронизывала мой череп, как добела раскаленная игла, она разрывала мой мозг Я ждал, что у меня вот-вот лопнут барабанные перепонки. Я слышал, что взрыв, произведенный где-то рядом с ухом, может оглушить человека до конца его жизни — но со мной этого почему-то не произошло. Как не произошло и с Джорджем. Испытывая несказанные муки, я вдруг смутно вспомнил о том, что Гудбоди, говоря о смерти Джорджа, приписал ее его плохому физическому состоянию. Я начал кататься по полу, инстинктивно пытаясь избавиться от источника боли. Но пространство мое было ограничено — Жак воспользовался слишком коротким куском провода, и я мог двигаться лишь на два фута в одну и другую сторону. На какой-то миг я, сконцентрировав внимание, увидел Гудбоди и Жака, с интересом наблюдающих за мной через стеклянную дверь. Увидел, как Жак поднял руку и постучал по циферблату своих часов. Гудбоди неохотно кивнул, и оба поспешно исчезли. Я решил, что они ушли, чтобы скорее покончить со своим делом и успеть вернуться к финалу. Гудбоди сказал, что через 15 минут я потеряю сознание, но я не верил ему. Ни один человек не смог бы выдержать такую пытку более двух минут без физического и умственного надлома. Я яростно метался из стороны в сторону и катался по полу, пытаясь разбить наушники или сорвать их с головы. Но Гудбоди на этот раз сказал правду, наушники были прочные, а клейкая лента наложена так умело, что мои попытки сорвать их с головы привели лишь к тому, что снова стали кровоточить раны на лице. Маятники качались, часы тикали и почти непрерывно звонили куранты. И не было никакого спасения или послабления, не было ни секунды передышки от этой убийственной атаки на нервную систему, вызывающей неудержимые конвульсии, как при эпилепсии. Это был постоянный электрический разряд, обладающий смертоносной силой. Теперь я мог запросто поверить услышанным ранее рассказам о пациентах, подвергавшихся электрошоковой терапии и скончавшихся на операционном столе, где собирали их руки и ноги, сломанные во время сокращения мышц, произошедшего независимо от их воли. Я чувствовал, что мне начинает изменять разум, и даже хотел этого. Забвение... я жаждал забвения. Я провалился сам и провалил все. Все, к чему я имел отношение, оборачивалось провалом и смертью. Погиб Дюкло, погибла Мэгги, погибли Астрид и Джордж. Еще жива Белинда, но и она умрет этой ночью. Полный крах! И тут я понял: все, только не это! Я не могу допустить гибели Белинды. И это меня спасло. Меня уже не волновало ни мое собственное самолюбие, ни мой провал, ни победа Гудбоди и его преступных сообщников. Пусть они наводнят наркотиками весь мир — но я не могу допустить гибели Белинды. Я с трудом подтянулся и оперся спиной о стену. От частых конвульсий я вздрагивал всем телом — не трясся, как в лихорадке, что можно было выдержать, а резко вздрагивал, словно меня привязали к гигантскому пневматическому буру. Я уже не мог более двух-трех минут сконцентрировать на чем-либо взгляд, но сумел в полубессознательном состоянии осмотреться в отчаянной попытке найти что-нибудь, что дало бы мне хоть какую-то надежду на спасение. Я не увидел ничего подходящего. И вдруг шум в голове усилился до крещендо, видимо, часы, стоящие где-то совсем рядом, начали отбивать время. Я повалился набок, словно меня ударили жердью в висок, и голова, стукнувшись об пол, ударилась о выступ плинтуса. В глазах у меня стоял туман, но я смутно увидел в нескольких дюймах от себя какой-то предмет. Мозг мой был почти полностью парализован, и мне потребовались несколько секунд, чтобы сообразить, что это такое. Это была электрическая розетка. Руки мои были связаны сзади, и мне потребовалось довольно много времени, чтобы нащупать и ухватить два свободных конца кабеля, привязывающего меня к скобе. Я коснулся их кончиками пальцев и почувствовал, что у обоих концов оголенные провода выступают наружу. Мне никак не удавалось воткнуть трясущимися руками концы провода в розетку. Сознание покидало меня, глаза ничего не видели, пальцы ничего не чувствовали. Боль была за пределами выносливости, на которую способен человек. Кажется, я даже беззвучно кричал в этой нестерпимой муке. И вдруг сверкнула яркая голубая вспышка, я боком свалился на пол. Не знаю, сколько времени я пролежал тогда без сознания. Скорее всего, несколько минут. Первое, что я осознал, была невероятная, изумительная тишина! Я, конечно, и теперь слышал приглушенное тиканье всех этих часов. Но, вероятно, вследствие короткого замыкания сгорели предохранители, отключилась электроэнергия, и наушники снова стали звукоизоляторами. Я приподнялся, почувствовал, что по подбородку течет кровь. Потом я понял, что прикусил нижнюю губу. Лицо было в поту, а тело болело так, словно меня колесовали. Мной овладело полное безразличие. Единственное, что я способен был еще воспринимать, была блаженная тишина. Последствия этой невыносимой пытки прошли быстрее, чем я ожидал, но, конечно, не совсем. Боль в голове и ушах и болезненное ощущение во всем теле еще долго не покидали меня. И все же последствия шока медленно отступали, хотя мне потребовалась целая минута, чтобы осознать: если Гудбоди и Жак сейчас вернутся и застанут меня сидящим у стены с блаженным, как у идиота, выражением лица, то полумерами они уже не ограничатся. Я быстро посмотрел на стеклянную дверь и удивленных лиц не увидел. Вытянувшись на полу, я снова стал кататься с боку на бок. Я опередил события едва ли на 10 секунд: при третьем или четвертом рывке в сторону двери я увидел за стеклом Гудбоди и Жака. Я стал дергаться еще резче, я выгибал тело дугой, бился в конвульсиях. Я страдал, пожалуй, не меньше, чем во время пытки... После каждого переворота в сторону двери я демонстрировал им свое искаженное страданием лицо и то вытаращенные, то зажмуренные в муке глаза. И мне кажется, что мое блестящее от пота лицо и кровь, стекающая из прокушенной губы на подбородок, а также кровь, сочившаяся из нанесенных Марселем ран, были весьма впечатляющим зрелищем. Гудбоди и Жак улыбались во весь рот, хотя выражение лица Жака не шло ни в какое сравнение с добродушной миной преподобного Гудбоди. Я еще раз эффектно подбросил свое тело, и оно так высоко взвилось в воздухе, что я едва не вывихнул руку, упав на пол. Потом, решив, что всему есть предел, я напоследок сделал еще один особенно впечатляющий бросок, забился в конвульсиях и постепенно затих на полу.