– Просто читатель, но так вышло, что изобрел. – Если ваша машина действует, так это всем машинам машина. – К вашим услугам, – сказал я. – А когда вы доедете до места, – начал старик, взялся за дверцу, нагнулся, сам того не замечая, и вдруг спохватился, отнял руку, выпрямился во весь рост и тогда только договорил: – Куда вы попадете? – В десятое января тысяча девятьсот пятьдесят четвертого. – Памятный день, – сказал он. – Был и есть. А может стать еще памятней. Он не шевельнулся, но света в глазах прибавилось, будто он еще шагнул из тени на солнце. – И где же вы будете в этот день? – В Африке, – сказал я. Он промолчал. Бровью не повел. Не дрогнули губы. – Неподалеку от Найроби, – сказал я. Он медленно кивнул. Повторил: – В Африке, неподалеку от Найроби. Я ждал. – И если поедем – попадем туда, а дальше что? – спросил он. – Я вас там оставлю. – А потом? – Вы там останетесь. – А потом? – Это все. – Все? – Навсегда, – сказал я. Старик глубоко вздохнул, провел ладонью по краю дверцы. – И эта машина где-то на полпути обратится в самолет? – спросил он. – Не знаю, – сказал я. – Где-то на полпути вы станете моим пилотом? – Может быть. Никогда раньше на ней не ездил. – Но хотите попробовать? Я кивнул. – А почему? – спросил он, нагнулся и посмотрел мне прямо в глаза, в упор, грозным, спокойным, яростно-пристальным взглядом. – Почему? «Старик, – подумал я, – не могу я тебе ответить. Не спрашивай». Он отодвинулся – почувствовал, что перехватил. – Я этого не говорил, – сказал он. – Вы этого не говорили, – повторил я. – И когда вы пойдете на вынужденную посадку, – сказал он, – вы на этот раз приземлитесь немного по-другому? – Да, по-другому. – Немного пожестче? – Погляжу, что тут можно сделать. – И меня швырнет за борт, а больше никто не пострадает? – По всей вероятности. Он поднял глаза, поглядел на горный склон, никакой могилы там не было. Я тоже посмотрел на эту гору. И наверно, он догадался, что однажды могилу там вырыли. Он оглянулся на дорогу, на горы и на море, которого не видно было за горами, и на материк, что лежал за морем. – Хороший день вы вспомнили. – Самый лучший. – И хороший час, и хороший миг. – Право, лучше не сыскать. – Об этом стоит подумать. Рука его лежала на дверце машины – не опираясь, нет – испытующе: пробовала, ощупывала, трепетная, нерешительная. Но глаза смотрели прямо в сияние африканского полдня. – Да. – Да? – переспросил я. – Идет, – сказал он. – Ловлю вас на слове, подвезите меня. Я выждал мгновенье – только раз успело ударить сердце, – дотянулся и распахнул дверцу. Он молча поднялся в машину, сел рядом со мной, бесшумно, не хлопнув, закрыл дверцу. Он сидел рядом, очень старый, очень усталый. Я ждал. – Поехали, – сказал он. Я включил зажигание и мягко взял с места. – Развернитесь, – сказал он. Я развернул машину в обратную сторону. – Это правда такая машина, как надо? – спросил он. – Правда. Такая самая. Он поглядел на луг, на горы, на дом в отдалении. Я ждал, мотор работал вхолостую. – Я кое о чем вас попрошу, – начал он, – когда приедем на место, не забудете? – Постараюсь. – Там есть гора, – сказал он и умолк, и сидел молча, с его сомкнутых губ не слетело больше ни слова. Но я докончил за него. Есть в Африке гора по имени Килиманджаро, подумал я. И на западном ее склоне нашли однажды иссохший, мерзлый труп леопарда. Что понадобилось леопарду на такой высоте, никто объяснить не может. На этом склоне мы тебя и положим, думал я, на склоне Килиманджаро, по соседству с леопардом, и напишем твое имя, а под ним еще: никто не знал, что он делал здесь, так высоко, но он здесь. И напишем даты рождения и смерти, и уйдем вниз, к жарким летним травам, и пусть могилу эту знают лишь темнокожие воины, да белые охотники, да быстроногие окапи. Заслонив глаза от солнца, старик из-под ладони смотрел, как вьется в предгорьях дорога. Потом кивнул: – Поехали. – Да, Папа, – сказал я.