Что вообще такое любовь? Потребность в ком-то? Но раз так — почему я, всегда такая старательная и умелая, чувствую себя жалкой и опустошенной? Кем мне надо стать, чтобы наконец вдохнуть полной грудью и ощутить спокойствие? Я поймала себя на том, что из памяти стало стираться, зачем я пришла сюда. Пространство вокруг меня сжималось, дыхание перехватило. До чего же тесен этот дом, и почему у него такая дурацкая планировка? Я хотела помочь Рике обличить Манако… Звонок в дверь. Какой-то он хриплый. Надо бы вызвать ремонтника, чтобы его починили. Может, Екода забыл что-то и пришел забрать? Коротко вздохнув, я вытерла мокрые руки о фартук и пошла открывать. 11 Рика набрала восемь кило. Восемь. Может, поэтому ее мироощущение так изменилось? Вот уже три месяца прошло с тех пор, как она начала навещать Манако. И сейчас, глядя на эту пышнотелую женщину, Рика совершенно не могла понять, почему многие так яростно критиковали ее внешность. Манако совершенно заурядная. Не красавица, но и не уродина. Сегодня на ней светло-голубой свитер красивой вязки, и этот свитер прекрасно сочетается с плотной белой юбкой. Да, она сочится самодовольством, и это раздражает, но не слишком. Обычная женщина тридцати с небольшим лет. Должно быть, сама Рика сейчас выглядит куда более одиозной. После полудня, когда она ела гюдон за рабочим столом — первый прием пищи за день, начальство неожиданно вызвало ее к себе. Нужно было срочно закрыть образовавшуюся пустоту в еженедельнике: сняли какой-то материал, и кому-то пришло в голову напечатать интервью с женщиной-журналисткой. Рике пришлось рассказать немного о своей работе, но это ладно. У фотографа, который делал снимки для публикации, вид был озадаченный. Похоже, героиня публикации не произвела на него должного впечатления. Оно и понятно: после командировки в Ниигату на Рику навалилось столько дел, что совершенно не находилось времени уделить внимание внешности. Зато она изжила в себе страх перед Кадзии Манако. Может, набор веса помог сблизиться с ней? Рика пытается добиться от Манако того единственного, что ей сейчас хочется знать. В мимике ее собеседницы просвечивает усталость. Какое-то время Манако молчала, затем нехотя выплюнула: — Откуда мне знать, где сейчас ваша подруга? Я же не экстрасенс. Она раздраженно тряхнула головой. Ее мягкие волосы блеснули медовым в свете ламп. Неубедительно. Манако точно что-то знает о Рэйко. — Меня устроит даже самая незначительная деталь. Может, вы помните, какие слова произвели на Рэйко самое сильное впечатление? Взгляд Манако скользнул по пустоте, словно провожая полет невидимой бабочки. Она явно тянула время, смакуя нервозность Рики. — Хм-м… Дайте подумать… — протянула она, потирая пухлым пальцем подбородок и очаровательно хмуря брови, чтобы еще больше вывести Рику из себя. — Кое-что приходит на ум. Но я скажу только при одном условии, — наконец нарочито громко провозгласила она, и глаза ее хитро сверкнули. «Снова она за свое», — подумала Рика, и на мгновение ее охватила робость — впрочем, она тут же устыдилась мимолетного остаточного страха. — Расскажите, как вы убили своего отца. Рика не помнила, чтобы у них был разговор о смерти отца, но почему-то вопрос ее не удивил. — Если расскажете все как есть, я вспомню наш с Рэйко разговор. Рика знала, что рано или поздно эта тема всплывет в их беседах. Она глубоко вздохнула, выравнивая дыхание. Она не боится этой женщины. Она не позволит страху снова проснуться. — Ваша подруга сказала: наверняка вы привязались ко мне потому, что чувствуете ответственность за смерть отца. Кажется, та история была как-то связана с кулинарией? — Я… Не исполнила обещание, которое дала отцу, — с трудом выдавила из себя Рика. Ей подумалось: может, сердце Манако все же дрогнет? Может, она решит не наседать слишком сильно из сочувствия к ее потере? Однако лицо Манако выражало живое любопытство. Она наклонилась ближе — почти уткнулась в акриловую перегородку — и нетерпеливо переспросила: — Вот как. И что же это было за обещание? Будь что будет. Все равно рано или поздно Манако узнает. Вытянет из нее признание. — Я не приготовила отцу на пятничный ужин гратен, который нас учили делать на уроке домоводства в школе. — О, вы умеете готовить такие сложные блюда? Я думала, для вас и лук порезать — непосильная задача. Глаза Манако озорно заблестели — и это в такой-то момент. Длинные красивые ресницы затрепетали, отбрасывая тень на щеки. Каждая ресничка казалась приглаженной и ухоженной, как из салона. — На самом деле в средней школе я любила готовить. Мама пропадала на работе, и домашние дела легли на мои плечи. Благодаря этому я блистала на уроках домоводства. Учительница всегда хвалила меня — я была ее любимицей. Рика старалась выжечь из памяти эти воспоминания, но картинка снова всплыла. Вооружившись прихватками, она достает противень с гратеном из духовки, и все ее одноклассницы дружно аплодируют. Аппетитная панировка из сухарей, золотистый сыр, белый соус, сквозь который проглядывают макароны, креветки и брокколи… Гратен выглядел безупречно. — Поделитесь рецептом? Звучит замечательно! Ах, у меня даже слюнки потекли… Сейчас самое время для гратена. — Лук обвалять в муке и потушить с маслом, понемногу вливая молоко. Выложить в глубокий противень сваренные в соленой воде макароны, брокколи и тушенные в белом вине креветки. Потом приправить луково-масличным соусом, посыпать панировочными сухарями, сыром и петрушкой и запекать в духовке примерно двадцать минут. Рецепт сам сорвался с губ: Рика поразилась тому, как хорошо его помнит. Тут же вспомнилась и обложка учебника по домоводству, пошаговые иллюстрации оттуда. Рика помнила все, связанное с тем гратеном. И стоило начать готовить, даже просто зайти на кухню, как проклятый гратен снова напоминал о себе. Воскресали школьная тетрадка, заполненная беглым почерком, касающиеся школьных окон ветви магнолии, шутливая песенка о гратене, которую они с подругами весело напевали, пока шли в класс. — О, прекрасно. Если честно, не ожидала услышать от вас что-то подобное. — Я рассказала отцу про тот урок по телефону, и он тут же оживился: сказал, что хочет попробовать гратен. Мол, приготовишь для меня? Я обычно ночевала у него раз в месяц и пообещала сделать гратен, когда приеду в следующий раз. Во время встреч с отцом Рика ужасно боялась тишины, зная, что за ней кроется отчуждение, и поэтому болтала без умолку. Играла роль веселой и беззаботной девочки-подростка, которую нисколько не волнует развод родителей. На самом деле развод ее волновал, и она думала, что стоит замолчать, стоит показать свои истинные чувства, привычный мир, окончательно рухнув, похоронит ее под своими обломками. Была и еще одна причина. Постоянно подкидывая отцу все новые и новые темы для бесед, она не давала ему возможности спросить о матери. Конечно, он взрослый человек и мог бы не вестись на ее уловки, но он как будто подыгрывал ей. С отцом Рика вела себя совершенно иначе, чем в школе. В школе она была «прекрасным принцем», предметом восхищения, а «прекрасному принцу» полагается быть недосягаемым. Стоило ей оказаться с отцом, эта маска слетала. Папина Рика была беспечной, озорной и разговорчивой девочкой, любящей модные вещички. Когда отец, посмеиваясь, смотрел на нее: мол, «ну и ну», она с облегчением узнавала в нем прежнего папу, каким он был, когда в семье все было хорошо. Увы, спустя два года после развода от прежнего папы почти ничего не осталось: отец заметно располнел из-за пристрастия к алкоголю и беспорядочного питания, ходил в растянутых трениках и выглядел почти что стариком. «Отлично, тогда в пятницу, в семь. Я буду ждать. Можешь и раньше прийти». Рика занималась волейболом (после смерти отца она поставила на своих занятиях крест); в тот день тренировка затянулась. Когда она вышла из школы, солнце уже садилось. Пряча озябшие пальцы в рукавах форменного пальто, она вдруг осознала, что ей ужасно лень тащиться на станцию, трястись в электричке, делать покупки в супермаркете, а потом еще и готовить у него. Какое там готовить… Рика не рассказывала об этом матери, но отец, похоже, вообще не убирался в квартире, там все заросло плесенью. Приезжая ночевать, Рика обычно уговаривала отца поужинать где-нибудь в кафе и старалась не принимать лишний раз душ в «убитой» ванной. Просиживая над своими бумагами, отец курил прямо в комнате, из-за чего обои приобрели грязноватый оттенок. И еще этот запах… Уж если готовить там — придется убрать хотя бы кухню. При мысли о том, сколько всего нужно будет сделать, Рику охватила волна невыносимой апатии, и едва ли не впервые в сердце зашевелилась зависть к беззаботно смеющимся одноклассницам. В ее благополучной школе Рика оказалась единственной в классе ученицей, чьи родители развелись. Немного поколебавшись, она позвонила отцу из телефона-автомата и впервые в жизни солгала. Сказала, что им неожиданно сообщили о контрольной в понедельник, поэтому она не сможет прийти. Когда отец поднял трубку, его голос звучал бодро, но, выслушав Рику, он тяжело вздохнул и замолчал. Уже только это молчание заставило сердце Рики сжаться. А потом отец сказал ей ледяным тоном: — Не считай меня за идиота. Ты такая же, как твоя мать. Жестокая девчонка. Она хотела возразить, превратить все в шутку: мол, что ты такое говоришь, все совсем не так, — но безапелляционный тон отца звучал точно так же, как когда он отчитывал мать в прежние времена. Теперь уже она сама замолчала. Ей захотелось кричать, сжав голову руками. Она наизнанку выворачивалась, чтобы ладить с отцом, но всего лишь одно послабление — и все ее усилия пошли прахом. Так ничего и не ответив, Рика молча положила трубку. Впервые отец так строго отчитал ее, и вместе с изумлением в душе вспыхнул стыд. А еще — злость: и на себя, и на родителей, которые устроили всю эту историю с разводом. Впервые она по-настоящему рассердилась на них. Ей захотелось высказать им, сколько эмоций она задушила в себе, чтобы пережить все это. Но маме, вернувшись домой, она ничего не сказала. — Отец был очень гордым и никого никогда не просил о помощи, кроме меня. У него были приятели, с которыми он выпивал, но поделиться переживаниями ему было не с кем. Каждый раз, когда я уходила, он провожал меня таким отчаянным взглядом, что становилось невыносимо. В ту пятницу я солгала матери, что заходила к отцу, но решила не оставаться у него с ночевкой, потому что мне надо подготовиться к контрольной. Мама мне поверила. В понедельник я позвонила отцу, но никто не взял трубку. Сначала я ничего не заподозрила. Но прошла пара дней, а трубку он так и не брал. Меня охватило дурное предчувствие — я отпросилась из школы пораньше и помчалась к нему домой. Рика помнила, какие взволнованные взгляды бросали на нее одноклассницы, когда она с побелевшим лицом вылетела из класса. С одной стороны, они переживали за нее, но с другой — их будоражило непривычное зрелище: «прекрасный принц» столкнулся с драматической ситуацией, в которую они-то уж точно никогда не попадут. — Отец пытался покончить с собой, было довольно много крови, но, как оказалось, умер он от инсульта, что вдвойне страшней. Со дня смерти прошло уже три дня… Я видела тело только мельком, но, конечно, заметила, что оно уже начало разлагаться… Если бы я тогда пришла к отцу, приготовила бы ему чертов гратен, осталась бы ночевать, как обычно, ничего бы этого не было… Какое-то время в комнате висело молчание, наконец Манако подала голос: — Вы ни в чем не виноваты, ведь тогда вы были еще ребенком. Если ваш отец вел такой образ жизни, конец был предсказуем. — Тут ее глаза широко распахнулись. — Вы этих слов от меня ждете? Ноздри Манако затрепетали. Она улыбнулась довольной, сытой улыбкой, словно только что отведала чего-то вкусного, и ткнула в Рику указательным пальцем. — Кажется, я поняла, почему вы так мною заинтересовались. Вы такая же убийца, как и я. И вы надеетесь получить снисхождение. Ведь если, пересмотрев дело, меня признают невиновной, то и вы очиститесь от греха. Два зайца одним выстрелом. Как странно. Почему-то Рике стало легче — куда легче, чем на станции, когда Рэйко сказала ей: «Тут нет твоей вины». Еще она поняла, что Кадзии Манако, такая ненавистница женщин, приняла ее. Сделала для нее исключение. Все верно: она убила отца. Впервые у Рики хватило сил признать это. Матида Рика — убийца, и тут не спишешь на роковую случайность без капли злого умысла. Она сознательно оттолкнула отца и позволила ему умереть. А взамен — освободила себя и мать от его присутствия в их жизни. Ей было немного жаль юную себя — она ни на миг не забывала того, что совершила, и конечно же не прощала себя, но, убив отца, она смогла сделать шаг вперед. Отца она тоже жалела. Дед избаловал его, но в юности отец бунтовал против чрезмерной опеки родителей. Став преподавателем, он с головой ушел в молодежные протестные движения и благодаря этому обрел большую популярность среди студентов. В университете у него все хорошо складывалось, но он разрушил свою карьеру, решив податься в писатели. Судя по всему, отец комплексовал перед матерью Рики, которая родилась и выросла в столице. И во всех своих неудачах, словно в отместку, он обвинял жену. Казалось, душа отца витала где-то в облаках — про таких говорит «не от мира сего». Приземленные разговоры о земном — о деньгах, например, — сбивали его с толку, что стало причиной частых конфликтов в семье. Конфликтов с женой, но не с Рикой. Книжки с картинками, которые покупал ей отец, мультики, на которые он ее водил, его увлекательные истории — все это до сих пор оставалось для Рики бесценными сокровищами. Бывало, во время разговора отец вдруг замолкал. Рика поднимала голову и видела, как он смотрит на нее с нежной улыбкой. Ей и сейчас иногда снится эта улыбка. В памяти Рики одна за другой всплывали сцены счастливых моментов детства, которые она пронесла через всю жизнь. В младшей школе отец сам купал ее… В глазах защипало. А Матида продолжала: — Меня считают убийцей… Но если я и убила кого-то, то тем же способом, что и вы. Опосредованно. Просто-напросто переставала уделять внимание тем, кто нуждался во мне. Неожиданно, без всяких предпосылок лишала лакомых кусочков, что прежде они получали от меня в изобилии. Но, убив отца, наверняка в глубине души вы почувствовали облегчение, да? Выдохнули, узнав, что он точно мертв. Именно. Работники скорой, приехав на вызов, прошли вглубь коридора; один из них осторожно коснулся тела отца. Затем он вернулся к ней — она так и стояла у входа с консьержем, и, опустив взгляд, произнес: «Соболезную». В ответ у Рики вырвалось неожиданно спокойное и бездушное: «Он умер, да?» Как и у матери потом. Манако угадала. Рика на самом деле хотела этого. Потому что понимала: если сейчас выяснится, что отец жив, он будет прикован к больничной койке, и тогда они с матерью навсегда будут привязаны к нему. — Со мной было так же, — глядя на нее, сказала Манако. — Когда умирали те мужчины один за другим, и даже когда мой отец умер, я чувствовала облегчение, потому что людей, которых нужно тащить на себе, становилось меньше. Да, Рика сожалела о том, что произошло. Вернись она в те времена — непременно приготовила бы отцу гратен. Но все равно ей не удавалось избавиться от мыслей о том, как бы сложилась ее жизнь, будь отец жив до сих пор. Ведь одно его существование делало жизнь Рики и ее матери тяжелее. — Вы на самом деле не убивали никого своими руками, да? Манако молча кивнула. Рика ей верила. Это было правдой. Именно ради этого мгновения она и ходила сюда уже три месяца. — Но вы хотели их убить? Догадываюсь, что именно об этом будут спорить в суде. — Тут можно ответить и да, и нет. Но ведь так и бывает. Каждого хоть раз в жизни кто-то раздражал так сильно, что появлялась мысль: вот бы его не было.