— Зачем? — простонала я. — Мы проверить хотели правда ли навсегда прилипнем... — захныкала Ариша. — Да, там на клее написано — прилипает раз и навсегда. — Понятно... а Валентина Степановна тоже хотела с вами навсегда остаться? — Да не, она просто хотела собачку спасти. — А собачка тут откуда?! — Да она думала, что мы играем и тоже прилипла. Навсегда. — А матерился кто?! Накажу. Всех накажу. — Меня не надо...я тут не при чем... — простонала Валентина Степановна и мне даже стыдно стало. Ну честное слово, надо выручать всех, а я про какой-то там мат выясняю. Но как только спасу... ох и не поздоровится им всем! — Маа-а-а, спаси нас, а? Я честно попыталась оторвать эту кучу малу друг от друга, но, так и не справившись, пошла за подмогой. Мужчины не придумали ничего лучше, чем просто разрезать на всех одежду. На собаке остригли шерсть, а Валентину Степановну пожалели и ничего ей отстригать не стали. Так она и пошла, ковыляя по коридору с кусочками собачьей шерсти и клочками детской одежды на спине и груди. — Маша, борщ ваш выше всяких похвал. Где вы учились, напомните? Ха...напомните! Да если бы я сама еще помнила, что я ему в тот раз плела. — Я...эм... в институте. Поварском. Да. — В институте? Значит вы и высокую кухню знаете? — Ну... да. Да. И высокую и пониже тоже знаю. — Надо же как нам повезло, да Герман? — Вадим потрепал ухмыляющегося бывшего (моего, не Вадиминового) по плечу, — У нас теперь ресторан на дому. В общем, Мария, я ужинать, к сожалению, сегодня не попадаю, так что вы в принципе можете сегодня ничего особенного не готовить. Меня не ждите. Артема покормите и можете идти. — Во сколько его кормить? — В шесть думаю будет самое то. А вообще, Маш, так неудобно. Вам ведь туда-сюда ходить надо? Надо. Детей собирать надо? Надо. Ну неудобно же. Может вы будете жить здесь? Я замахала руками, но Вадим Сергеевич меня особенно и не слушал. — Да, пожалуй, нужно будет обсудить условия. В общем мне пора, не скучайте тут. А как вернусь, так мы с вами все и обговорим. Я попрощалась с шефом и отправилась на кухню прибирать и не сразу заметила, как следом за мной туда прошмыгнул Герман. Подошел к мойке и уже хотел было открыть шкафчик, но был остановлен моим бдительным рыком: — Тебе чего? — Не слишком-то вежливо ты разговариваешь с другом своего хозяина. — Он мне не хозяин. — Да неужели? — Ужели! Чего хотел? — Да собственно ничего особенного. Я просто мусорку посмотрю и сразу же уйду, — ухмыльнулся этот тип. — Это моя мусорка! — Да ради бога! — закатил он глаза, а я вновь выругалась. — Я сказала не трогай! — А то что? И не успела я пискнуть в ответ, как он резко распахнул дверку и заглянул внутрь. С гаденькой ухмылочкой достал оттуда невымытый контейнер и пакет и покачал головой. — Я так и знал. — А раз знал, чего промолчал? — Я предпочитаю давать людям возможность самим разочаровываться в людях. Ненавижу! Гад, какой же гад! — Я не знаю, что ты задумала, Щербакова, не знаю. Но обещаю, что обязательно узнаю. И имей ввиду — мало тебе не покажется! Ну это мы еще посмотрим! 11 МАША Ночью неожиданно у меня так сильно разболелся живот, что я во всех красках припомнила свой замечательный борщ. Неужели одной ложки этого варева хватило для эдакого расстройства? Мда... хорошо, что я не успела накормить этим суперсупчиком шефа с его расчудесным гостем. Хотя нет... Германа я бы с удовольствием попотчевала столь живительным отваром, пусть бы он теперь мучался всю ночь, как я. Сквозь полусон я ворочалась с боку на бок, надеясь, что все само пройдет и рассосётся, но боль становилась все сильнее и пришлось заставить себя встать, чтобы принять таблетку. Спустя полчаса выпила вторую и только тогда стало немного полегче, но теперь мне отчаянно захотелось пить. Чертыхнувшись, я вновь прошла на кухню, включила свет и... первое, что бросилось в глаза — это открытая клетка хомяка. Взгляд по инерции переместился чуть вбок, туда, где валялась какая-то шкурка, рядом с которой с довольным видом облизывался кот. — Матерь божья! Ты что же, подлец, наделал? — запричитала я, кружась вокруг этой шкурки, и не зная как к ней лучше подступиться. Слезы сами навернулись на глаза, и я еле подавила всхлипы. Не хватало еще разбудить детей. А ведь нужно как-то ЭТО соскоблить и похоронить... где-то у меня коробочка была подходящего размера, вспомнить бы еще где. — Скотина ты, Маус! Такого хомяка загубил! Замахнулась на кота рукой, и он тут же, зная, что безмерно виноват, прижал уши к голове и заполз под стол. — Эх... животное ты глупое, что с тебя возьмешь?! Но ведь он тебе как брат был... любил тебя всем сердцем, играл с тобой, наглая ты морда! Как же так, а, кот? Маус вздохнул и спрятал глаза лапой. Что-то там жалобно мяукнул и забился еще дальше, чтобы я уж наверняка не достала его газетой или тряпкой какой. Господи, как же мне теперь детям исчезновение хомяка объяснить? Ну как? Украдкой смахнула набежавшие горькие слезы и достала веник с совком. Не руками же собирать останки несчастного Республиканца. И как же нам теперь с этим убивцем-котом вместе сосуществовать? Как его обнимать и гладить прикажете? А ведь притворялся, как же искусно притворялся добродушной дрожащей тварью! Как картинно падал в обморок при виде мыша. Как трясся всякий раз, когда тот приближался ближе, чем на метр... Мой ласковый и глупый мыш, он так любил жизнь во всех ее проявлениях… И ведь сам виноват, что так слепо доверял другу. Вот зачем хомка кота дразнил? Кто ему инстинкт самосохранения отбил? А может он и вовсе довел Мауса до ручки? Интересно, есть ли психологи от животноводства? Мне бы составить психологический потрет кота, его мотивы, состояние перед нападением на несчастного грызуна. Может он в аффекте был? Может никак не мог забыть тот заплыв с хомяком на спине, когда у нас потоп случился? Эх… как бы там ни было и сколько не составляй портретов этих психологических, а факт остается фактом. Хомяка больше нет, кот не внушает доверия и как теперь со всем этим жить непонятно. Отвернувшись, сгребла все, что осталось от хомяка на совок и тут услышала какое-то подозрительное знакомое шуршание. Оглянулась, и глазам своим не поверила! Из-за ведра показались вначале мелко дрожащие усы, затем розовый пятачок и наконец весь хомяк собственной персоной. Живой и невредимый! Божечки! Настоящий живой хомяк. Я издала клич боевых индейцев, тут же прикусила язык, испугавшись, что перебужу весь дом, и схватила офигевшего от такого напора Реса за мягкое пушистое тельце. Почувствовала, как забилось маленькое сердечко и от всей души обняла своего хомку. Так мы и стояли обнявшись, я — до невозможности радостная от вновь обретенного друга, и хомка — чуть прибалдевший от бурных чувств своей странной хозяйки. Ну верно, он-то ведь не в курсе, что я его уже практически похоронила. Сзади послышалось укоряющее «мяв». Обернулась и потупила взор. Слова тут явно были лишними. И тут я наконец-то догадалась взглянуть на содержимое совка поближе. И что вы думаете я там обнаружила? На совочке распласталась тряпочкой убиенная шкурка от киви. Кот вновь виновато потупил взор, и кивком указал на хомяка в моих руках. Сдал значит друга. — Ели вместе, а виноват один? Я бережно усадила мыша в клетку, для надежности закрепив дверцу проволокой. У кота попросила прощения за грязные инсинуации в его адрес, и отругала за стукачество и ночной жор, но все-таки почесала за ушком и угостила внеплановой вкусняшкой. И с чувством выполненного долга и с чистой совестью отправилась спать. *** На работу утром чуть не опоздала, с шефом столкнулась в дверях. Уходил он всегда рано, обычно выпивая чашку кофе и заедая ее бутербродом с сыром. Никаких тебе изысков, утро обычного человека. Вадим поздоровался и тут же попрощался, а я отправилась на кухню варить Артёму кашу. Мои дети позавтракали дома, а Булочку покормят в садике. Надеюсь. Заварила себе кофе, первый за утро, ведь в беготне и сборах я не успела сварить его дома, и уже отпила пару глотков, когда на кухне появилась слегка потрепанная после вчерашней склейки Валентина Степановна.