– Не бойся, не упрячут, – произнес-успокоил голос пропащей жены. – А хочешь, я тебе спою, как раньше? – Ну, разговорчики, – хмыкнул он. – Что ж, спой, если не трудно. Жена вздохнула издалека, откашлялась – и запела чудесную песню, в которой говорилось про тополя, про любовь, про разлуку и про надежду. Петр Степаныч слушал, почти не дыша, сидя на неприбранной своей постели. Песня кончилась, чарующий голос умолк. – Что же ты? – тревожно спросил он. – Что ж замолчала? Пой, пой еще… – Ми-и-илый, – сказала она, и снова запела, и пела она бесконечно долго, пока он не изнемог слушать, а она – петь. – Сил моих больше нет, – прошептал, наконец, Петр Степаныч, вставая с постели. – Всё! Я пойду к тебе. Будь что будет. Я хочу к тебе… – Милый! – радостно сказала она. Лена растерялась, когда он к ней явился. Было уже поздно. Лена почти не изменилась, только чуть похудела. Пригласила его проходить, предложила сесть, спросила – не хочет ли чаю. – Нет, не хочу, – отказался Петр Степаныч. – Я по делу. – По делу? Насчет развода? – Нет, – сказал он. – Наоборот. И огляделся. Комната была та же – маленькая, тесная. Он сразу заметил детскую кроватку и лежащего там ребенка. Кажется, это была девочка. Ребенок спал. Лена молчала, следила за ним. Она постепенно успокоилась. Ждала объяснений. – Это – от того… от Пашки? – спросил Петр Степаныч, кивая на ребенка. – Ага, – сказала она. – Дочка. А он сидел и не знал, как объяснить ей свой приход, что сказать и о чем просить. Не мог же он ей рассказывать сказки про голос, истерзавший ему душу. Она не поверит… – А я думала – ты насчет развода, – сказала Лена, видя, что он все молчит. – Нет. Я просто так… Проходил мимо, и решил заглянуть, – ничего не придумав, сказал Петр Степаныч, и встал. – Петя, Петенька, – прошептала она и заплакала, – пожалуйста, посиди еще… Вот он, вот – ее голос! Он замер, повернулся, и подошел к ней. – Что ты делаешь, что ты со мной делаешь?.. – сказал он тихо. – Ведьма ты, что ли?! – Бог с тобой, Петя! – И она удивленно всмотрелась в его некрасивое родное лицо. – Разве я похожа на ведьму? Я твоя пропащая жена… вот я кто. Прости меня, если можешь. – Нет!.. Это ты меня прости, – возразил он, беря ее руку, и встал перед ней на колени. – Это я виноват… я знаю… Лена, вернись ко мне. Не могу без тебя, Лена. – Хорошо, – радостно согласилась она, – хорошо, я обязательно вернусь. Но сегодня – поздно, Катя уже спит. Будить жалко. Оставайся здесь? – Хорошо, – сказал Петр Степаныч. – Как скажешь, Лена. Я люблю тебя. – И я тебя люблю. Они не очень походили на пылких любовников, встретившихся после долгой разлуки. Они походили на робких влюбленных. Наутро, проснувшись, Петр Степаныч обнаружил, что лежит один, на мятой постели. Он очень испугался. – Лена! – тревожно крикнул он, вскакивая. – Где ты, Лена? Дверь приоткрылась, и Лена заглянула в комнату. – Я здесь, – сказала она. – А что случилось? – Ничего, – смутился он. – Мне показалось, что ты исчезла… – Вот еще! – удивилась она. – Вставай скорее, завтракать будем. – Я мигом, мигом! – торопливо сказал Петр Степаныч и засмеялся от счастья. 1970 г. СЮЗАНЭ С ПАВЛИНАМИ Каждая женщина хочет быть счастливой. Чем больше хочет, тем меньше удается. А те, кто ни о чем таком не мечтают и просто порхают беспечно, – у них все выходит само собой, и живут они множество лет, сытые и довольные, не зная вкуса слез. Об удачливых говорить неинтересно – они сами кричат о своем счастье на каждом углу… А впрочем: везучая, невезучая – кто угадает? В сибирском городе Кырске жила еще не старая старая дева Леля Петренко. Работала медсестрой в городской больнице, жила в новом некрасивом доме, в комнате гостиничного типа, совершенно одна – ни мужа, ни друга, ни папы, ни мамы. Вела себя тихо и скромно, бесцветные глаза привычно опускала, а смелые мужчины смотрели на нее с брезгливым сочувствием. В апреле ей исполнилось двадцать семь лет, а в мае председатель месткома предложил горящую путевку – в Среднюю Азию. С большой скидкой – всего за тридцать рублей. Леля никогда никуда не ездила и поэтому согласилась. Кстати, происходило все это в стародавние времена, когда Ташкент находился в пределах советской империи, а на рубль еще можно было что-то купить. В Ташкенте было очень жарко. Леля даже заболела от такой жары. Первые два дня никуда не ходила, только спускалась в ресторан обедать и ужинать, клевала немножко, а потом подымалась, вялая и больная, на свой четвертый этаж, раздевалась и ложилась под горячую простыню. Дверь на балкон была открыта, снизу слышалась ресторанная музыка и доносился противный запах жареного мяса. Однако на третий день Леле стало полегче, притерпелась к жаре, появился аппетит, потянуло на фрукты. А когда объявили экскурсию на Чирчикскую ГЭС, она поехала тоже, надев свой неношеный светлый брючный костюм. Ничего особенного – плотина, водохранилище, сухие горы, песок, выгорающая зелень. Всё осмотрели, сфотографировались на фоне, а потом решили искупаться в реке Чирчик. Вода была холодной и быстрой. Леля отошла в сторону от группы, стыдливо разделась и села на горячих камнях, робея идти в воду. Но, когда плечам стало больно от палящего солнца, она решилась – и пошла к воде, прихрамывая и покачиваясь, а потом неуклюже взмахнула руками и рухнула в реку, и жалобно ойкнула. Кто-то засмеялся и крикнул: – Эй, женщина! Куда спешишь? Леля обернулась – на берегу, рядом с ее одеждой, сидел незнакомый узбек лет сорока. Он был худой и черный, зубы его сверкали. На стриженой голове лихо красовалась тюбетейка. Пыльные коричневые сапоги были скинуты, рубаха расстегнута. Узбек держал в руке початую бутылку вина. Леля растерялась, ей было стыдно и страшно, она не могла так просто купаться в присутствии мужчины. Ей хотелось исчезнуть. В смятении Леля и сама не заметила, как зашла далеко в воду и поплыла, хотя плавала плохо. – Эй, женщина! – крикнул узбек. – Там быстрое течение, утонешь! И Леля стала тонуть. Казалось, будто кто-то тянет ее за ноги и не дает вырваться. Течение быстрое, вода холодная, а Леля слабая женщина, слабая, слабая, сла… Очнулась на берегу. Узбек, спасший ее, был в одних трусах и тюбетейке. Он сидел рядом и пил вино «саяки» прямо из горлышка. Увидев, что Леля раскрыла глаза, он засмеялся и подмигнул: – Очень быстро плаваешь, хотын! Еле догнал. – Спасибо, – прошептала Леля – и заплакала. – Йе! – притворно удивился узбек. – Радоваться надо, а ты плачешь… Вставай, пожалуйста. Пошли чай пить. Он отбросил пустую бутылку, помог ей, дрожащей, одеться, оделся сам – и повел в чайхану. Выбрал место почище, поуютнее, в тени чинары. – Присаживайся, моя хорошая, – продолжая посмеиваться, сказал узбек и привычно устроился на протертом ковре. – Пей, хотын. Зеленый чай нервы успокаивает. Пей, солнышко, не стесняйся… Как тебя зовут? – Леля, – прошептала она, беря пиалу трясущимися пальцами. – Леля Петренко… – Ну-у, понимаешь, чего ты как маленькая? Леля… Первый раз вижу такую несмелую. Русские женщины, понимаешь, нахалки, а ты – как маленькая, честное слово… А ведь большая? – Большая, – кивнула она, не поднимая глаз. – У меня такой характер. Извините. – Йе! – И он покачал головой. – Зачем извиняешься, глупая? Пей чай, пожалуйста. – А вы здешний? – спросила Леля. – На гидроузле работаете, да? – Йок. Не угадала. Я председатель колхоза «Заветы Ильича». Бо-ольшой начальник! – И он опять рассмеялся, сверкая зубами. – Хлопок выращиваю. Пошли в гости? Тут рядом, пять минут. Вон мой «газик» стоит. Но Леля отказалась. А он стал расхваливать свой колхоз, свой дом, а самое главное, самое потрясающее – своих трех жен. Для каждой нашел ласковое словечко. Леля была шокирована.