Я слушал ее и кивал, соглашаясь. Конечно, она права, моя умненькая малютка. Чем человек меньше, тем он незаметнее, и тем просторнее ему в этом тесном мире. И тем легче остаться в живых. – Ну а я бы хотел стать микробом, – сказал я мечтательно. – Прелесть в том, моя прелесть, что никто бы меня тогда не видел… Главное – быть подальше от микроскопа! – А как ты думаешь, – спросила жена, – у микробов есть душа? – Не знаю, – сказал я, – но уверен, что они – счастливы. 1986 г. ЗАТМЕНИЕ – 81 Рассказ-хроника Посвящается А. Г. П. «Солнечное затмение, которое произойдёт сегодня, 31 июля 1981 года, с полным правом можно назвать последним во втором тысячелетии нашей эры. …Блокирование на короткий отрезок времени элементов связи Земля-Солнце может вызвать ряд о т к л о н е н и й (курсив мой – Э. Р.) от обычных, естественных процессов на планете. Поэтому необходимо быть несколько собраннее, осторожней, особенно тем, чья работа связана с какой-то долей риска» («Кырский рабочий», 31 июля 1981 года). 9 часов 5 минут. Я позвонил художнику Андрею Геннадьевичу и спросил – знает ли он, что сегодня, сейчас, буквально через несколько минут, начнется солнечное затмение. Он, разумеется, был не в курсе. И вот так – всегда: другие люди давно всё знают, один Андрей Геннадьевич ничего не знает. Витает в облаках. Художественная, видите ли, натура. Не от мира сего. «И тебе, – говорю, – не стыдно?» – «А у меня, говорит, нету радио. И телика нету. И газет я не читаю, потому что не выписываю». – «А почему, – говорю, – не выписываешь?» – «А потому, – говорит, – что денег нету». – «Так бы сразу и сказал», – говорю. – «А что?» – говорит. – «Чего?» – говорю. – «Ты о чем?» – говорит. – «Как о чем? – говорю. – О солнечном, – говорю, – полном затмении, которое начнется с минуты на минуту, посмотри на часы или на небо, на солнце, сквозь темные очки или закопченное стекло или сквозь любой другой светофильтр, это ж бесплатное зрелище, супердефицитное шоу века, спешите видеть, последний раз в тысячелетии, торопитесь, торопитесь, только один сеанс, после третьего звонка вход воспрещен, это я шучу, не пугайся, кладу трубку, чао». «Солнечное затмение на меридиане Кырска начнется в 9 часов 42 минуты местного летнего времени, высшая фаза в 10 часов 51 минуту, окончание в 12 часов 06 минут». («Кырский рабочий», 31 июля 1981 года). 9 часов 15 минут. Андрей Геннадьевич позвонил мне и сказал, что намерен идти на Караульную гору с этюдником – и позвал меня с собой. Ему, видите ли, захотелось написать с натуры затмение солнца. «Зачем лезть на гору? – удивился я. – Ведь можно с крыши твоего дома, у тебя такая замечательная плоская крыша». – «А я хочу с Караульной горы», – сказал упрямый Андрей Геннадьевич, и я не стал с ним спорить, потому что спорить с ним БЕСПОЛЕЗНО и НЕКОГДА, надо за солнцем следить, а с этим упрямым художником лучше не спорить: можно ОПОЗДАТЬ. 9 часов 28 минут. Когда я примчался к Андрею Геннадьевичу на такси, он был, разумеется, не готов к выходу – он чистил туфли. У него такая слабость, он всегда, перед тем, как выйти на улицу, чистит туфли, даже если на улице дождь, даже если полное затмение, даже если землетрясение – Андрей Геннадьевич обязательно чистит туфли. Он очень старательно их чистит и очень от этого устает, а когда туфли, наконец-то, сверкают как лаковые, Андрей Геннадьевич вдруг обнаруживает, что у него ЗАБОЛЕЛА ГОЛОВА или ЗАБОЛЕЛО СЕРДЦЕ или он ВСПОТЕЛ – а поэтому обязательно надо умыться до пояса (как минимум!), и он идет умываться (в сверкающих туфлях). Так было и сейчас. Он умывается – я жду. Надевает фланелевую рубашку, приглаживает стриженые как у арестанта волосы – я жду, содрогаясь от нетерпения, но подгонять не смею, потому что это бесполезно. Художник почти готов. Осталось надеть АРТИСТИЧЕСКУЮ вельветовую куртку и АРТИСТИЧЕСКИЙ берет, и взять этюдник. Художник вдруг замер, опустил голову вниз – он о чем-то ЗАДУМАЛСЯ. «Да скорей же! – взрываюсь я. – Ведь опоздаем!» – «Успеем, – говорит Андрей Геннадьевич, – успеем». – «Посмотри на часы!» – «А у меня нет часов». – «Но как ты следишь за временем?» – «Я за ним не слежу. Пусть ОНО следит за мной. И вообще, я не понимаю: что это значит – время? Это лишь слово из пяти букв, абстрактное понятие. Подлинное время – внутри нас. Внешнее время – фикция». – «Не понимаю», – говорю я сердито. – «И не поймешь никогда». Пауза. Пауза. Каузальная пауза. Казуистически-каузальная пауза. «Не забудь, – говорю, – темные очки». – «Это еще зачем?» – удивляется Андрей Геннадьевич – «Как зачем? – возмущаюсь я. – Ведь ты испортишь зрение, если будешь смотреть на солнце незащищенными глазами». «Художник не должен глядеть на мир через темные очки», – гордо возражает Андрей Геннадьевич. «Даже – на солнце?» – ехидно замечаю я. «На солнце – тем более, – говорит Андрей Геннадьевич. – Я буду смотреть на затмение солнца распахнутыми глазами. Презираю всяческие светофильтры – и розовые, и черные… Я буду – как орел – смело смотреть на солнце. Вот именно – как орел. Да, да. Как орел». «Нам хотелось бы предостеречь наблюдателей от нежелательных последствий – ожогов глазного дна. Дело в том, что энергия прямого светового солнечного облучения, концентрируемая оптическим аппаратом глаза, огромна и может вызвать н е п о п р а в и м ы е (курсив мой – Э. Р.) изменения в центральной части сетчатки». (П. Макаров, главный офтальмолог крайздравотдела, профессор, – «Кырский комсомолец», 31 июля 1981 года). 9 часов 42 минуты. На Караульной горе – толпа местных жителей. Шум, гам, хохот, у всех в руках бинокли, подзорные трубы со светофильтрами, темные стекла. Особенно много зевак возле белокаменной часовни. Мы с Андреем Геннадьевичем пробираемся сквозь толпу, с трудом находим маленькую площадку возле откоса. Устраиваемся. Я смотрю на светило сквозь закопченное стекло. Андрей Геннадьевич присаживается на каменистый выступ, раскрывает этюдник – и устремляет орлиный взор на затмевающееся солнце (сверху и справа ярко-белый каравай надкушен коварной луной, лови, лови сей исторический миг, секи момент, засекай, фиксируй, отражай на листе ватмана) – но в эту минуту какой-то странный гражданин подходит к Андрею Геннадьевичу и предлагает ему уйти с чужого места. «Мы не в театре, – гордо возражает Андрей Геннадьевич. – У вас что, есть билет на это место?» «Ценю ваш юмор, милостивый государь, – говорит этот типчик (бородка, усы, круглое чуть одутловатое лицо, на голове шляпа-котелок, на плече висит этюдник), – но я, – говорит этот типчик, – занял сию позицию раньше вас, и не намерен искать другую». «Когда ж вы заняли сию позицию?» – иронически интересуется Андрей Геннадьевич. «Очень давно, – говорит этот типчик, – еще в тыщу восемьсот восемьдесят седьмом году я занял сию позицию. Я писал с натуры полное солнечное затмение тыща восемьсот восемьдесят седьмого года – но ту свою картину я потерял… и намерен нынче взять реванш! Так что, извольте освободить местечко, сударь». «Да кто вы такой?» – вмешался я в распрю двух художников. «Я ваш земляк. А знаменитых земляков надо знать в лицо, – презрительно заметил круглолицый в шляпе. – Моя фамилия Суриков. А с кем имею честь?» «Перед вами – Андрей Геннадьевич…» – начал я объяснять, но Андрей Геннадьевич меня перебил – и закричал, срываясь на фальцет: «Молчи! Молчи! Не смей унижаться! Ишь – начальство! Су-уриков… ну и что? Да хоть Айвазовский! Если ты Суриков – значит, можно меня с горы спихнуть? Не выйдет! Этот номер, батенька, у вас не пройдет!» И он погрозил татуированным кулаком – Суриков даже зажмурился от страха, попятился и чуть не упал с крутого откоса. «…появляется колеблющееся затуманивание с видением в красном, желтом или фиолетовом свете. Острота зрения падает на 50-90 процентов. В тяжелых случаях – резко снижается навсегда». (П. Макаров, главный офтальмолог крайздравотдела, профессор, – «Кырский комсомолец», 31 июля 1981 года). 10 часов 15 минут. Луна закрывает жирный желтый солнечный диск – словно голодная крыса пожирает круг сыра. Мы с Андреем Геннадьевичем перешли на другое место, подальше от часовни – но и оттуда нас прогнал какой-то строгий молодой человек (узколицый, хмурый, с чахлой прозрачной бородкой, в студенческой дореволюционной тужурке). «В чем дело? – возмутился я. – На каком основании вы нас гоните? И кто вы такой?» «Я член императорской научной экспедиции, – заявил молодой человек, – а фамилия моя – Попов». «Это неправда! – сказал Андрей Геннадьевич. – Евгений Попов сейчас проживает в Москве, и борода у него значительно гуще вашей». «Я совсем другой Попов, – сказал другой Попов. – Я Александр Степаныч Попов, знаменитый изобретатель радио, а сюда я прибыл для наблюдений за солнечным затмением. Это м о ё (курсив мой – А. П.) место. Здесь стоит мой фотометр. Или вы ослепли, милостивый государь? Или вы не знаете, что такое фотометр? Данный прибор, я надеюсь, позволит мне исследовать распределение яркости в солнечной короне». «Ладно… Пошли отсюда! – сказал я Андрею Геннадьевичу. – Все места под солнцем заняты. Видишь, сколько тут всяких блатных… не пробьешься». «Нет! Я этого так не оставлю! – воскликнул Андрей Геннадьевич. – Я художник – и требую, чтобы мне дали место под солнцем». «Пошли, пошли», – повторил я. «В гробу я видал твой фотометр!» – закричал вдруг А. Г. И замахнулся татуированным кулаком на другого Попова – и другой Попов отшатнулся в непритворном ужасе, но не упал с крутого откоса. «…ещё Сократ, живший 400 лет до нашей эры, рекомендовал наблюдать солнечное затмение только через ег о отражение в воде». (П. Макаров, главный офтальмолог крайздравотдела, профессор, – «Кырский комсомолец», 31 июля 1981 года). 10 часов 30 минут. «Куда ты меня тащишь? – спросил я Андрея Геннадьевича, когда мы спустились с Караульной горы и оказались на центральной площади, возле Дома Советов. «Сейчас же! Немедленно! – крикнул Андрей Геннадьевич. – Я не потерплю, чтобы меня унижали! Я не пешка! Я художник – и желаю иметь свое место под затмевающимся солнцем!» «Но зачем мы пришли именно сюда? – удивился я. – Драгоценное время уходит, а мы его тратим на глупые конфликты и беготню. Одумайся, маэстро! Вспомни – я предлагал: устроиться на плоской крыше твоего дома – лучшего места не найдешь!» «Чепуха, – сказал А. Г. – При чем тут крыша? Я должен доказать! Я не пешка! Идем в отдел культуры! Я им докажу!» «Никому ты ничего не докажешь, – сказал я сердито. – А пока мы тут будем ходить – затмение кончится».