Сгореть вместе с ним заживо? Нет! Рам нас сохрани от такого кошмара! От этой полубезумной мысли мне так поплохело, что я едва не выронил пустой бокал. Хорошо, что какой-то проходящий мимо джентльмен успел его подхватить и аккуратно поставил на подоконник. Потому что я к тому времени уже с трудом соображал. От обрушившихся одна за другой догадок меня ощутимо шатнуло. Печать под рубахой вновь начала припекать. А стоило мне на негнущихся ногах выбраться на террасу и вцепиться дрожащими пальцами в перила, как она полыхнула так, что я уже не смог сдержать горестного стона. – В чем дело, Мар? – вдруг сухо и холодно поинтересовался у меня знакомый голос. – Тебе плохо? Я вздрогнул от новой вспышки в груди и с трудом поднял глаза на императора. Его лицо по-прежнему оставалось спокойным и не выражало ни сочувствия, ни удивления, ни злорадства. Нечеловечески холодное. Равнодушное. И неживое настолько, что от одного его вида становилось страшно. Нет, нет и нет! Только не ты! Не так! Кар, неужели это могло случиться с тобой? Со мной? С нами?! Неужто я и впрямь мог так ошибиться, что вместо долгожданного покоя принес тебе лишнюю боль и подтолкнул к настоящему безумию? Сколько дней после этого ты боролся с собой, чтобы не утратить контроль над даром? Сколько времени Тизар отпаивал тебя эликсирами, страшась отойти хоть на миг? Что ты пережил, когда не просто знал, а чувствовал, как я умираю? А главное, что испытал, когда после стольких месяцев тяжелой борьбы с собой, все-таки пережив мою смерть и встав после этого на ноги, о чем ты подумал, когда понял, что все это время умирал в одиночестве? И когда осознал, что человек, в чьей смерти ты так долго винил себя, в действительности тебя обманул? – Боже мой… Кар! – прохрипел я, с трудом удерживая равновесие на подгибающихся ногах и с силой зажимая ладонью безумно раскалившуюся печать. На меня в ответ взглянули выцветшие, помертвевшие, воистину страшные глаза человека, которому больше нечего терять. Ни прежней боли в них не осталось, ни ярости, ни отчаяния. Ничего больше не жило в этой душе, которая когда-то меня восхищала. Мой Огонек сгорел. Его пламя погасло. А душа стала черствой и сухой, словно рассыпавшаяся пеплом головешка. И ведь это я его уничтожил… Я его убил, потому что того императора, какого я знал, больше не было. Он умер еще тогда. Два с половиной года назад, пока я по крупицам собирал себя, выйдя из такого же страшного пожара. Но меня от гибели спас Ворчун. Именно он заполнил ту пустоту, что во мне образовалась. А Кару помочь оказалось некому, поэтому, пережив мою мнимую смерть, он самым настоящим образом выгорел. Высох. Расплавился. И теперь вместо него осталась лишь тень. Жалкое подобие. Призрак, при виде которого я вдруг почувствовал, что снова умираю. – Прости… Прости меня, Кар… я не знал! – Теперь знаешь, – бесстрастно ответил великий император Карриан, и только после этого я со всей ясностью понял, что мне больше незачем жить. Глава 23 Иногда бывают моменты, когда время останавливается, и то, что должно происходить за секунды, растягивается на неимоверно долгий, кажущийся бесконечным срок. Наверное, со стороны это выглядело именно так: двое встретились, поговорили… После чего один с холодной улыбкой отступил в сторону, а второй, по-стариковски сгорбившись, медленно побрел к выходу. Всего несколько секунд, какая-то пара слов, а для участников разговора, оказывается, прошла целая вечность. За эти секунды можно и поссориться и помириться, обрести друга и заполучить непримиримого врага. От пары слов, бывало, люди умирали. Воскресали. А потом так же быстро теряли надежду, без которой все остальное теряло смысл. Вот и у меня в тот миг вся жизнь пролетела перед глазами. Секундное прозрение – как небо, внезапно обрушившееся на плечи. Как ядерный взрыв, в мгновение ока разметавший по свету некогда величественные города, людей, дома – все, что когда-то мне было дорого. И вот, когда дым развеялся, земля перестала уходить из-под ног, а сквозь тучи взмывшего в небо пепла пробился слабый солнечный луч, ты вдруг видишь себя стоящим посреди объятых пламенем развалин и с болью понимаешь, что старого мира больше нет. Поняв, что в моем мире и впрямь не осталось жизни, я прерывисто вздохнул, отнял от пылающей груди потяжелевшую ладонь и, больше ни на кого не глядя, принялся спускаться по лестнице. Теперь я понимал, почему император прибыл сюда один. И почему до сих пор никто так и не примчался, чтобы отправить меня на эшафот. В этом не было необходимости – сейчас я убивал себя сам. А магическая печать, до которой только сейчас дошло, что же именно я натворил, усиленно в этом помогала. Пока я медленно спускался в сад, она с неистовой яростью выжигала на моей груди клеймо предателя. Распалившись до предела, на этот раз она не ограничилась лишь одним местом – обжигающе горячие дорожки, словно капли расплавленного металла, убийственно медленно поползли по коже, оставляя за собой дымящиеся следы. Я тлел, словно старая книга от упавшего раскаленного уголька. Невыносимое чувство вины ядовитым пламенем жгло меня изнутри. Сперва оно спалило в моей книге первую страницу, заставив ее рассыпаться пеплом. Затем иссохшая от времени бумага стала чернеть и обугливаться дальше… Постепенно зияющая дыра вокруг уголька становится глубже. Тлеющие края прямо на глазах скукоживаются и сворачиваются, неумолимо обращаясь в прах. Но книга по-прежнему не сгорает. Надежный переплет не позволяет раньше времени выпасть затрепетавшим от страха страницам. А если чья-то твердая рука накроет образовавшуюся дыру тяжелой обложкой, никто и не поймет, бросив беглый взгляд, что на самом деле творится внутри. Я шел мимо людей, глядя прямо перед собой и каждый миг чувствуя, как неумолимо сгораю страница за страницей. Грызущая изнутри боль как кислота, которой все равно, что разъедать – плоть или душу. Я плавился, с трудом держа спину прямо. Кажется, даже улыбался. Но с кем я здоровался, кому издалека кивал – не помню, потому что в тот момент перед глазами висела кровавая пелена, а единственной мыслью, которая меня удерживала в вертикальном положении, было странное, иррациональное желание уйти достойно. Зачем расстраивать господина губернатора известием о свежем трупе на красивом газоне? Зачем пугать гостей и омрачать радость молодых видом моего искалеченного тела? Да и графа следовало успокоить. Я ведь предупредил его, что уеду? Ну так и пусть его сиятельство искренне верит, что я исполнил обещание и, приняв предложение знакомого мага, уехал из Каррага в поисках лучшей доли. Само собой, потом он спросит у губернатора: что это был за тип, которого даже господин военный инспектор не смог осадить? Если к тому времени Роадор эль Нур все же догадается, кто именно почтил присутствием его дом, то его сиятельство, полагаю, успокоится. Как минимум поостережется дальше задавать вопросы, потому что спорить с императором ему уж точно не следовало. Ведь у графа есть сын. И если не ради собственного спокойствия, то хотя бы ради него командиру не стоило добиваться правды. Не знаю как, но выбравшись из расцвеченного яркими огнями сада, я на одеревеневших ногах дошел до ворот и, ощутив очередную волну поднявшегося изнутри жара, был вынужден ненадолго остановиться. Прислонившись спиной к дереву, я вцепился пальцами в душивший меня воротничок, но сорвать не смог – не хватило сил. Задыхаясь от боли, я тщетно царапал пальцами горло, пытаясь нащупать намертво пришитые пуговицы, но руки вдруг стали слабыми, неуверенными. Струящийся по лицу пот то и дело заливал глаза. Затем подо мной отчаянно зашаталась земля. И сам не знаю, как я добрался до вереницы стоящих возле крыльца экипажей, ввалился в ближайший и буквально рухнул внутрь, испугав этим лошадей. – Господин офицер, что с вами? – осторожно поинтересовался заглянувший внутрь совсем еще молодой кучер. – Да пьяный, наверное. Перебрал, – раздались снаружи неуверенные голоса. – К утру здесь таким будет каждый второй. С трудом протолкнув в горящие легкие глоток свежего воздуха, я нашарил непослушными пальцами мешочек на поясе и, с трудом отвязав его, бросил на улицу. – Гони. Из города. Живо, – прохрипел я, сворачиваясь на обитом тканью полу, как замученный пес. Паренек машинально перехватил мешочек с деньгами. Недоуменно замер, поколебался. Но потом все же развязал кожаные завязки, ахнул, обнаружив внутри целое состояние, и засуетился: – Сейчас, сейчас, господин офицер! Все сделаю в лучшем виде! Я устало закрыл глаза и даже не шелохнулся, когда он торопливо захлопнул дверцу. В салоне сразу же потемнело. Снаружи послышался свист кнута и недовольное конское ржание. Затем карета мягко качнулась. По мостовой прогрохотали копыта. Запряженный четверкой лошадей экипаж вихрем вылетел за ворота и на огромной скорости полетел по улице, подгоняемый радостно гикающим кучером. Похоже, я все-таки провалился в забытье, потому что совершенно не помнил, сколько времени мы мчались по городу и как именно уболтал городских стражников внезапно разбогатевший возница. В себя я пришел уже за городом. По-видимому, оттого, что на неровной дороге карету начало сильно трясти. Скорость передвижения резко упала. Грохот копыт по мостовой сменился более гулкими ударами о землю. Еще через какое-то время карета замедлила свое движение. В стенке между передним сиденьем и облучком отворилось крохотное окошко, и в нем показалась озабоченная физиономия кучера. – Куда править-то, господин офицер? Впереди развилка – на Одеш или на Ойт? Я вяло качнулся от очередного толчка. Ни в Одеш, ни тем более в Ойт мне не хотелось. Не успеем. Да и какая разница, где помирать? Впрочем, нет. Разница все-таки есть. Собравшись с силами, я приподнял тяжелую, похожую на раскаленную металлическую болванку голову и хрипло спросил: – Тут речка поблизости есть? – Есть. Как же не быть? – удивился возница. – Какая? – Дак Истрица, конечно. Других-то рек тут, почитай, и нет. Я уронил голову на мягкий пол и снова закрыл глаза. – Найди пологий берег. Там сойду. – Будет сделано, господин, – обрадовался точному указанию кучер, и через миг карета снова ускорилась. Минут через двадцать тряска усилилась настолько, что мне стало трудно лежать на отчаянно прыгающем полу. Но перебраться на сиденье не хватало сил. Да и не думаю, что смог бы на нем удержаться. Слабость накатывала волнами. Меня то обжигало изнутри, то снова охватывал приятный холодок. Печать как таковая на этом фоне уже не выделялась, у меня и так болело все – кожа, мышцы. Как если бы изнутри меня грызли крохотные огненные термиты, жадно обгладывая раскаленную плоть до самых костей. Тизар однажды сказал, что смерть от магии императора мне предстоит долгая и мучительная. Причин не верить ему тогда не было, а теперь же я просто знал: его величество придумал отличный способ держать своих людей в повиновении. Крови, правда, так и не показалось; как бы ни ломало меня изнутри, каким бы диким ни был жар, наружу до сих пор не вырвалось ни одного огненного язычка. Все, что разрушала во мне печать, происходило тихо, совершенно незаметно для окружающих. А если и появилось во взгляде кучера мимолетное сочувствие, то он небось и впрямь решил, что я перепил. Поэтому и озадачил его столь странной просьбой, да еще и деньжищи на ветер выкинул преогромные. Наконец экипаж в последний раз дернулся и остановился. Спрыгнувший с облучка возница бодро распахнул дверь и возвестил: – Приехали, господин офицер! Вот она, ваша Истрица! К тому времени я уже вспомнил про транс и успел кое-как собраться. Поэтому не выполз из кареты безвольной массой, не вывалился на землю мешком дерьма, а, скрипнув зубами, встал, самостоятельно выбрался на улицу и, оказавшись под бескрайним ночным небом, неслышно вздохнул. А все-таки славное ты, парень, выбрал мне место для смерти. И как же здесь, оказывается, красиво… Совсем близко, буквально в двадцати шагах от дороги, размеренно шумит река. На живописном берегу лежит песок. К нему почти вплотную подбирается зеленая травка. Над головой загадочно перемигиваются звезды. Ветра почти нет. Воздух упоительно чист и наполнен речной свежестью. Тихонько шелестит листва на деревьях. Негромко стрекочут невидимые сверчки… – Благодарю, – бесцветно сказал я, даже не взглянув на кучера. – Можешь возвращаться. – Но как же, господин… – Свободен! – бросил я совсем другим тоном. И неизвестный паренек, бросив на меня жалостливый взгляд, вскочил обратно на козлы, с силой хлестнул лошадей, и тяжелая карета умчалась прочь, громыхая колесами. С трудом дождавшись, когда она скроется из виду, я сгорбился и медленно опустился на колени. Блин. Надо уйти с дороги. Но даже такой берег для меня слишком крут. Боюсь, если оступлюсь, закувыркаюсь вниз сломанной куклой. И, скорее всего, сверну себе шею, которая с каждым вздохом все с большим трудом удерживала стремительно тяжелеющую голову. Чувствуя себя не просто обессиленным, а почти что стеклянным, я со всей возможной осторожностью сел на обочину и, вытянув ноги, соскользнул по траве вниз. Наклон у берега и впрямь был совсем небольшой. Градусов тридцать максимум. Но мне и этого оказалось достаточно, чтобы испытать массу неприятных ощущений. А оказавшись примерно на середине склона, зацепиться сапогом за какую-то корягу и с досадой признать, что здесь мое путешествие, похоже, и закончится. Нет, боли не было – чтобы своими ногами покинуть карету, я вошел в транс настолько глубоко, насколько вообще мог себе позволить. Но раздавшийся сдвоенный хруст и вывернувшаяся под неестественным углом голень не оставляли сомнений: мое не подверженное обычной магии тело действительно разрушается. И с каждым мгновением это происходит все быстрее. Впрочем, может, оно и к лучшему – лежа на склоне вот так, неподвижным взглядом уставившись перед собой, я все еще мог видеть реку и отраженные в темной воде звезды. Правда, минут через десять это удовольствие тоже закончилось, потому что глаза застлала мутная пелена. Но какое-то время призывно горящие точки в созвездии Волка я по-прежнему различал. Они были самыми крупными в этом мире. Самыми яркими. И если дать волю воображению, при большом желании в них и впрямь можно увидеть огромную волчицу, снисходительно посматривающую на меня свысока. «Прости, Ворчун, мы теперь с тобой долго не увидимся», – с грустью подумал я, услышав, как что-то хрустнуло в груди. Но сожаления по-прежнему не было. Да, я больше не вернусь в Ойт, но мы ведь не навсегда расстаемся. Рано или поздно брат найдет меня на ледяных равнинах, так же как сумел найти и здесь. Мы ведь одной породы. И к тому же оба знаем, что связаны навсегда. Тизар… а вот тебя мне будет не хватать. Наверное, ты посчитаешь это странным, но я и впрямь к тебе привязался. Ты стал первым, кто по-настоящему обо мне позаботился. И, вероятно, единственным, кто даже после слов о предательстве не пожелал от меня отказаться. Я был бы рад увидеть тебя снова, старина, так что не пугайся, если в одну долгую зимнюю ночь к тебе в окно постучится белая вьюга. Я верю, что ты не испугаешься. И знаю, что был бы рад помочь тебе там, где, кроме меня, никто другой уже не справится. Герцога эль Соар я тоже был бы не прочь сегодня вспомнить. Людей, способных отставить в сторону личное, пожертвовав собственными желаниями в угоду интересам страны, я уважал. Можно сказать, даже ими восхищался. Так что долгой вам жизни, господин герцог. Пусть ваша верность и преданность короне не станет причиной преждевременного визита на ледяные равнины.