Ужас сменился чем-то недобрым в глазах прохожего, и он раздражённо указал мне на табличку, вырывая свой рукав и скрываясь прочь, оставляя меня в недоумении и одиночестве. Полог тайного вернулся на своё место, а наплывающая истина всего сущего отодвинулась еще дальше. Так день ото дня мы вели маленькие мучительные сражения в войне людей и машин, и я чувствовал, что победа вовсе на нашей стороне. Я уставший и измотанный отчаянной борьбой бродил вдоль прилавков со смутной надеждой хоть что-то выяснить. Я подходил к новым обладателям непонятного технического прибора с одним и тем же вопросом: «Что это?». И люди отвечали мне, правда, совсем не так, как мне того хотелось. Одни с головой бросались в такие мудреные технические объяснения с инновационными терминами, что я переставал понимать даже то, что чётко знал до этого. Вторые были немногословны и молча указывали на таблички. Вскоре я убедился окончательно, что все детища цивилизации убивают в нас людей. Забыв про сложности характера человека, рынок поделил весь бесконечный поток покупателей на тех, кто раздражает меня, и тех, кого раздражал я. Ни те, ни другие не задерживались надолго в моём поле зрения, а мои отчаянные поиски не принесли ничего, кроме усталости, головной боли и рушащихся надежд. Я без сил прислонился к теплой стене. Раздраженный человек быстрой походкой удалялся от меня, нервно сжимая в руке коробку зеленого цвета. — Насель, — позвал я друга хриплым голосом. Ответа не было. — Насель, — просипел я снова чуть громче. Ничего. Единственное, что доносилось до слуха это уже ненавидимый рыночный гвалт. Я резко оторвался от стены и уже привычным движением осмотрел всю улицу. Друга нигде не было. Насель был не тем человеком, который мог легко затеряться в толпе, и потерять его из виду было почти невозможно. Но я смог это сделать. Где-то внутри на пепелище моего самообладания заискрилось предвкушение неизбежной катастрофы. Душой или чем-то другим я чувствовал, что боевую единицу нужно срочно найти, иначе быть беде. Изо всех сил я морщил лоб в тщетной попытке вспомнить, где и когда видел товарища в последний раз. Но все было напрасно, в моей памяти зияла бездонная дыра, по которой прыгали искры головной боли. И когда осознание того, что шансы отыскать друга равны нулю, почти пришло ко мне, я внезапно услышал шум назревающей драки. Голова автоматически повернулась к источнику шума, всё тело насторожилось, готовое в тот же миг, как мозг определит направление, броситься бежать. Если Насель не там, в центре событий, то где ещё ему быть!? Я сорвался с места и понёсся сквозь ряды, сбивая людей с ног и слыша их гневные возгласы в спину. Но обращать на них внимания не было времени. Боевая единица был там — в центре сражения — я должен был его спасти, пока не поздно. Я прыгнул куда-то между ларьков, пытаясь сократить путь. Звуки всё приближались и приближались; я уже точно слышал голос Населя, хотя ещё не мог понять, что именно он кричит. Иссякшие ещё пять минут назад силы снова вернулись ко мне, и ноги сами несли по узкой тропке между стенами прилавков. Впереди показался свет широкой улицы. С воплем: «Насель», — я ворвался в гущу столпотворения и тут же сделал вид, что крик принадлежал не мне. Я всё же опоздал. В центре толпы стоял Насель, а напротив него — его оппонент; оба что-то кричали и отчаянно жестикулировали. Руки боевой единицы то и дело сжимались в кулаки, и меня внезапно заинтересовали облака на небе. Я весьма успешно изображал случайного прохожего, как вдруг кто-то сзади положил мне ладонь на плечо. — Наша команда неизменно занимается делами по вкусу, — проговорил неожиданно знакомый голос. — Насель делает всё, чтобы нам было стыдно с ним общаться, ты не понимаешь, что происходит, а мне опять придется за вами разгребать. Это, конечно, не мое любимое дело, но зато прямая обязанность. — Ларри! — облегченно воскликнул я. Товарищ еще раз хлопнул меня по плечу, и вступил в гущу сражения. — Я двадцать лет работаю за этим прилавком! И, по-твоему, я не понимаю, как работает эта ерундень! — наконец-то расслышал я крик незнакомого противника. — Если бы ты хоть немного понимал, как обращаться с этой дребеденью, то не писал бы на табличке такого бреда, — вторил ему Насель. — Я не понимаю? — Ты не понимаешь! — Давайте сойдемся на том, что один из вас точно не понимает, — вклинился в разговор Ларри. — Это он не понимает! — упорно кричал Насель. — Я не понимаю!? — снова взревел продавец. — Конечно, не понимаете, — поддакнул Ларри, — вы же тот поршень крутили по часовой стрелке, а надо против. — Именно! — победоносно воскликнул Насель, но тут же осёкся. — Что? Какой поршень? Ты о чем? Но Ларри уже выталкивал его из толпы. — Ну, какая тебе разница, какой поршень. Мало ли тут поршней, которые все крутят не туда, куда надо, — страдальчески закатил глаза Ларри. — Бежим, — бросил он мне, проходя мимо, и тут же ринулся прочь из торговых рядов. Такие намеки я понимал хорошо и, не теряя времени даром, поспешил за друзьями. Бывшие участники драки лишь с грустью смотрели нам вслед, не пытаясь догонять. Нельзя сказать, что меня это сильно расстроило, но было видно, что толпе жаль испорченного скандала. Когда мы выбрались из рынка, на город уже медленно наползал вечер. Время, когда люди начинают жить светской жизнью. В вечерних нарядах они неспешно стекались к театрам, ресторанам, льющим мягкий желтый свет из окон на мостовые, и, конечно же, филармониям. В этот вечер мы в костюмах, далеких от парадных, стояли перед тяжёлой дубовой дверью. Джазовая филармония. Я нерешительно перешагнул через её порог, и на меня тут же обрушился поток яркого света, отражающийся от золоченных блестящих поверхностей. Я думал, что погружусь в какофонию звуков настраивающихся инструментов, ждал, когда мимо меня пробежит запыхавшийся человек с контрабасом, надеялся, что где-то за углом скрипач и виолончелист будут фехтовать на смычках. Но, увы. В холле филармонии, как и везде в этом городе, было много людей и много шума. Из всех нас в подобных местах хорошо себя чувствовал только Ларри. Я уже предвкушал трудный, скучный и неоправданно длинный вечер и угрюмо плелся следом за командиром. Насель не казался расстроенным, хотя я и не понимал почему. Ровно ничего из того, что он мне рассказывал о театрах, не оказалось правдой. И, тем не менее, боевая единица настороженно оглядывалась по сторонам. Возможно, он подозревал каждого присутствующего в том, что тот хочет украсть его кошелёк. Никакого кошелька, впрочем, у Населя не было. С трудом мы проталкивались сквозь толпу, приближаясь к двери в зал. Она была широко распахнута, но разглядеть, что там внутри, было невозможно из-за нависающей колышущейся красной занавески. Ларри откинул её в сторону, собираясь зайти внутрь, но так и застыл на пороге. От удивления он присвистнул, и машинально склонил голову на бок. У Населя, возвышающегося над командиром, отвисла челюсть. За высокими спинами друзей мне ничего не было видно. Я подпрыгивал так высоко, как только мог, но только наступал Населю на пятки, и почти свалился на него. — Гр…Угомонись наконец-то! — воскликнул он, отступая в сторону. — Что тут у вас происходит? — пропыхтел я, протискиваясь в просвет, и тут же обомлел. — Ух, ничего же себе! Мой звонкий голос эхом разнесся по ещё пустому концертному залу. От увиденного дух перехватило. Сердце наполнилось радостным предвкушением, и я понял, что еще рано хоронить этот вечер. В джазовой филармонии не было длинных рядов с мягкими креслами с откидными сиденьями, не было ни высокой сцены с белоснежным роялем, ни хрустальной люстры на тысячу ламп. Под потолком не было бюстов великих композиторов, которые бы укоризненно взирали на тебя сверху вниз, а сам зал не раздавался на много метров в разные стороны, теряясь где-то вдалеке. Вместо этого в полутемном помещении были расставлены маленькие круглые столики, накрытые красной скатертью, вокруг них стояли стулья. Небольшая низкая сцена затерялась где-то в углу. И всё это вместе больше напоминало кабаре, нежели место великосветского досуга. Ларри по-хозяйски прошелся по залу, любовно погладил скатерти на столах и сел за понравившийся ему столик. Я в восторге носился из стороны в сторону, наворачивая круги по помещению. Внезапно Ларри схватил меня за плечо и резким движением усадил на стул. Я тут же попытался снова подняться, но вид Населя заставил меня помедлить. Он казался очень взволнованным, бросал по углам оживленные взгляды и, кажется, даже не замечал, как крутит из угла скатерти розочку. Столиков было не очень много, и зал быстро наполнялся людьми. Позади нас расположилась пустая площадка, как это ни странно, но, похоже, предназначавшаяся для танцев. Я вертел головой с бешеной скоростью, так что вскоре она начала кружиться. Но ни на чём конкретно удержать внимание не мог. Да и вообще, мне не сиделось на месте, а хотелось носиться с диким криком, но мне не давали этого делать. Наконец-то моё внимание сосредоточилось на маленьком цветочном горшке в углу зала. Красивый кремовый горшок с кружевной каймой, который удивительно не подходил интерьеру. И тут погас свет. Гореть остались только небольшие торшеры на столах. Я уже готов был возмутиться, кто посмел мешать осматривать всё больше и больше нравившуюся мне филармонию. Но это были музыканты, и гневную тираду пришлось отложить. Они стояли на сцене, задумчиво осматривая свои инструменты. Первое, что бросилось мне в глаза, был огромный контрабас. Он возвышался над всеми инструментами и даже самими музыкантами. По правде говоря, контрабасы всегда влекли меня к себе. Прекрасный, величественный инструмент, в чехле от которого можно перевезти ружье, скульптуру, человека с куском вяленого мяса… но, впрочем, об этом никому знать не стоило. Поэтому ничего странного, что главенствующей фигурой на сцене, объединившей в одном лице дирижера, конферансье и музыканта, был именно контрабасист. Он сделал глубокий вдох и заговорил. Говорил, конечно же, о джазе и о том, что ни один из присутствующих не умеет по-настоящему его слушать. Слова лились с самоотдачей, с жаром, исходящим из груди, но слишком долго. Музыки всё не было и не было, и я начал забывать, для чего сюда пришел, когда вдруг контрабасист подал какой-то знак, и инструменты ожили в руках музыкантов. Я надеялся, что самая утомительная часть этого вечера прошла, и теперь мы окунемся в мир завораживающего, игривого и беззаботного джаза. Но я ошибся. Современный джаз наполнили глубоким смыслом, чем его безнадёжно испортили. Саксофоны выводили неповторимые ноты, о существовании которых я даже не догадывался. Тромбон и контрабас тянули что-то похоронное, пианист с самоотдачей играл на одной клавише, а трубач наигрывал лезгинку. К концу первого произведения я вдруг понял, что на моем лице застыло выражение лёгкого изумления. Я не понимал, что происходит, что мы здесь делаем, и оглянулся на товарищей, надеясь в них найти разгадку. Ларри сидел, откинувшись на спинку стула, вперившись взглядом в одну точку, и иногда не в такт покачивал ногой. Насель сник. К концу второго произведения стало ясно, что происходящее на сцене не нравится ни одному из нас, и командир встал со своего места, собираясь уходить. Как вдруг он лицом к лицу столкнулся с официантом. Непонимающие взгляды вперились в человека с кремовой бабочкой на шее, а в воздухе повис немой вопрос: «Что ты здесь делаешь?». — Это джазовая филармония, — пожал плечами официант, протягивая нам меню. Ларри с шумом опустился обратно на место, выхватывая меню из его рук и бормоча себе под нос: «Ну, наконец-то». — Ты знал? — удивился Насель. — Да. Прочитал на афише, — ответил Ларри, изучая меня. Он быстро бегал глазами по строчкам, и его лицо расползалось в довольной гримасе. — Что ж, — сказал он спустя минуту. — Отличное меню, друзья мои. Четкость, лаконичность, ничего лишнего. А выбор-то какой! На первой странице были вина, на следующей — более крепкие напитки, затем алкогольные коктейли, и конец. Ларри сказал, что всё, кроме коктейлей, он попробовал еще днём в пабе, поэтому приступим к третьей странице. Сразу же после первого напитка я решил, что играющая музыка не так уж и плоха. После второго я начал получать от происходящего удовольствие, после третьего — проникся всей прелестью современного джаза. Решив, что не уйдем отсюда, пока не перепробуем всё, мы пронумеровали коктейли, написали числа на салфетках и, положив их в откуда-то взявшуюся в руках Населя шляпу, стали тянуть жребий. Очень скоро мы убедились, что коктейли в филармонии намного лучше, чем музыка. Спустя половину концерта Насель задумчиво листал страницы меню. — Так, — протянул он, — что ещё мы не пробовали? Я заглянул вглубь шляпы. Там оставалось всего две салфетки. — Номера 3 и 5, - озвучил я. Насель запустил руку в шляпу и уставился на помятую салфетку, пытаясь вспомнить название цифры. — Номер 3, - сказал он, снова заглядывая в меню, — «Зеленый Верблюд». Состав: абсент, текила, самбука и лимонный сок. — Друг мой, у тебя определённо удачливая рука. И как тебе может не везти в картах? — удивился Ларри, подзывая официанта. Человек, который весь вечер носился между нашим столиком и баром, с обреченностью во взгляде вновь начал проделывать свой путь. В каждом его движении читались стыд и едва скрываемая злоба. Приблизившись, он с легким скрежетом в зубах проговорил: — Господа, джаз, конечно, свободная музыка, но вы находитесь в филармонии — святилище искусства, среди элиты общества и истинных ценителей прекрасного. Так что извольте вести себя соответственно! — Звучит, как тост, — заключил Насель. — За это и выпьем. — За что? — переспросил я. — За это, — колыхнул недопитым содержимым в бокале Насель. Ларри стукнул кулаком по столу. — Я не могу пить без чётко сформулированного тоста! Иначе я чувствую себя алкоголиком. — Ну, хорошо, — протянул Насель и задумался. — Давайте выпьем за всё то, чего мы здесь. Произнеся тост, Насель залпом допил остатки в бокале. Ларри на секунду задумался, осмысливая сказанное. — Что? — переспросил я. — Пей, — приказал командир и осушил свой стакан. Вечер вдохновлял на подвиги. В моей душе что-то вертелось, плясало, брыкалось, и мне совершенно не сиделось на месте. С детства меня тянуло к музыке. Играть я не умел, но почему-то казалось, что хуже, чем у этих музыкантов врядли получится. И я пошёл к контрабасу. Покрасневший официант бросился мне наперерез, но ничто уже не могло меня остановить. Увернувшись от его цепких рук, я проскользнул на сцену. Но тут с двух сторон ко мне подбежали еще двое официантов и, схватив под руки, попытались стащить. Насель, который, как и я, с детства любил всё прекрасное, поспешил мне на помощь. Он подбежал, схватил одного из нападающих за грудки и сбросил со сцены. Ловким движением я вырвался из тисков второго официанта и под одобрительные возгласы зрителей отобрал смычок у одной из скрипок, нацелив острие на контрабасиста. — Защищайтесь! — крикнул я ему, и зал разразился в овациях. И только Ларри пытался оставаться незамеченным, переговариваясь с красным торшером на столе. И вот когда наш триумф на сцене был неоспорим, откуда ни возьмись появилась охрана и всех троих выставили за дверь. На дворе бушевала июльская ночь, и окрыленные джазом мы отправились на подвиги. Глава 5, в которой мы идём за покупками