Ага выдержал паузу, затем, приложив правую руку к сердцу, произнес: – Клянусь детьми, что ни Мустафа, ни я не знаем, куда девались те дивы, которых в «Акрополь» приводил принц Бокасса! Может быть, Мустафа что-то и подозревает, но со мной на этот счет он подробностями не делился, поверь! Да и вообще, принц давно уже что-то не заходит ко мне. Пропал, как в воду канул… – Куда же он девался? – Вот чего не знаю, того не знаю! – перекрестившись и приложив левую руку к сердцу, ответил Ага. – Я и Мустафу спрашивал – он лишь плечами пожимает… Агамемнон произнес это настолько убедительным тоном, что «Константинову» ничего не оставалось, как принять все за данность. Улучив момент, когда Агния вновь отошла к кассе, чтобы рассчитать группу насытившихся клиентов, Аристотель неожиданно спросил Агамемнона: – Послушай, брат, я вот слушаю тебя, слушаю и все никак не могу понять, как ты оказался во Франции, ты ведь, насколько мне известно, из Союза выехал в Грецию. Почему не остался там? – Это длинная история, расскажу как-нибудь при следующей встрече, если вообще расскажу. – Агамемнон раскатисто рассмеялся. Затем, секунду подумав, произнес: – В каждой семье – свои тараканы и свой скелет в шкафу. Моя – не исключение. Так уж и быть, открою вам секрет нашего переезда из Греции во Францию, чтобы раз и навсегда закрыть эту тему! В Афинах ваш покорный слуга на пятидесятом году жизни вдруг занемог от любострастной болезни. Влюбился в одну молоденькую гречанку-студентку… Приворожила, черт бы ее подрал! Умом я тянулся к семье, к Агнии, я же верный муж, домосексуалист, а сердцем – к той студентке… – Агния знала о твоей связи со студенткой? – Аристотель заговорщицки понизил голос. – В том-то все и дело, что знала. Но надо отдать ей должное – она поступила очень достойно, предложив мне самому принять решение. Я его принял и оказался здесь, в Париже. С тех пор я еще больше стал дорожить Агнией… Ладно, хватит о делах амурных – переходим к десерту… Агния! – окликнул Ага жену, вновь отошедшую к кассе. – Неси торт, фрукты и «Метаксу»! – Какую бутылку? Из тех, что в подвале или в баре? Ты же знаешь, что я в коньяках, тем более в «Метаксе», не разбираюсь… Сходи сам! Как только Агамемнон покинул кабинку, на пороге вырос Мустафа. Аристотель понял, что тот давно дожидался момента, когда гости останутся наедине. От острого глаза «Константинова» не ускользнуло также и то, как внимательно прислушивался красавец-мулат к тому, о чем говорилось за их столом, намеренно долго собирая использованные блюда и расставляя вновь принесенные. Один раз Агамемнон даже поторопил его, вслух высказав удивление по поводу его необычной нерасторопности. – Простите за дерзость, – на чистейшем русском произнес Мустафа, – я случайно услышал, что вы из России… Не могли бы вы, господин Аристотель, по возвращении в Москву передать моей маме маленький подарок? – А откуда вы знаете, что я москвич? – насторожился грек. – Все очень просто – у вас московское произношение… Нет-нет, никаких писем передавать я не буду – я знаю, что это запрещено. – А что за подарок? – как можно беззаботнее спросил Аристотель, хотя внутренне весь напрягся, обдумывая, почему официант не хочет послать подарок по почте и что он собой представляет, этот «подарок для мамы». «Возможно, моя настороженность объясняется словами Агамемнона о том, что Мустафа мог служить в Иностранном легионе, – мелькнула мысль у „Константинова“. – Поэтому надо обязательно заполучить посылку, которую собирается передать Мустафа. По адресу, который он мне даст, можно будет многое узнать об этом красавце-официанте! А если очень повезет, то и к какой из „спецконтор“ – к ФСБ или ГРУ – он принадлежит. Не исключено также, что он – разведчик-нелегал, потерявший связь с Центром, и теперь через нас предпринимает попытку ее восстановить и сообщить, где он находится…» – Ничего особенного, крошечная алюминиевая копия Эйфелевой башни, которую можно приобрести в любом магазине сувениров, и два шарфика… – Несите! Только никакой обертки. Мы уложим ваши сувениры среди своих вещей, чтобы у таможенников, ни французских, ни российских, не возникло никаких вопросов… Официант тут же вынул из кармана сувениры и молча положил их перед Аристотелем. «Ну вот, все, кажется, становится на свои места. Тысячекратно уменьшенный макет Эйфелевой башни должен указывать на место, где он сейчас находится. А веселенькая расцветка шарфиков должна свидетельствовать о том, что у него все нормально, как и выгравированная на постаменте башни надпись: „Дорогой маме от верного сына“. Внимание привлекает слово „верного“. Это может означать, что он хоть и утратил связь с Центром, но продолжает верно выполнять отработанное ему задание… Н-да, что-то уж все очень складно получается, уж не иду ли я на поводу своих фантазий, а разведчик-нелегал в лице Мустафы – лишь плод моего, подстегнутого „Ретсиной“ и „киром“, воображения?! Черт его знает! Ладно, поговорим – разберемся…» – А где адрес? Официант молча подал собеседнику клочок бумажки. «Вот так сюрприз! – Аристотель, потрясенный сделанным открытием, чуть не выронил из рук клочок бумажки с адресом. – Этот парень, оказывается, проживал дверь в дверь с генералом Казаченко. У последнего квартира под номером 188, а здесь – 189… Пока отсутствуют Ага и Агния, надо срочно „прокачать“ этого Мустафу!» В том, что официанта зовут по-другому, у Аристотеля сомнений уже не было. – Милейший, но здесь нет номера телефона. А приехать к незнакомому человеку без предварительного звонка – это верх бестактности… Кроме того, вашей матери может не оказаться дома… И я что? Вынужден буду приезжать в адрес несколько раз?! Нет, я так не могу… Пишите номер телефона вашей мамы! – Но у нее нет телефона, а мама все время дома, ведь она на пенсии! – затараторил официант. Наблюдая за поведением официанта, «Константинов» понял, что тот находится в крайней степени возбуждения, а человек, утративший над собой контроль, даже не заметит подвоха в заданном ему вопросе и, значит, может бессознательно сказать правду, то есть проговориться. «В общем, – решил Аристотель, – настал момент истины. Надо задавать вопросы в лоб!» Глядя собеседнику прямо в зрачки, он как бы невзначай спросил: – Любезнейший, так, значит, вы были соседом генерала Казаченко? Вопрос застал Мустафу врасплох. Не отдавая себе отчета, что с головой бросается в ловко расставленные сети, официант поспешно спросил: – Он, что? Уже генерал? «Ну вот ты и раскололся, паренек! – с удовлетворением отметил про себя Аристотель. – Ты не из ГРУ, ты служишь или служил в ФСБ! Теперь – натиск, натиск и еще раз натиск! Впрочем, многого я здесь от него не добьюсь – сейчас вернутся Ага и Агния, при них он замкнется и разговора у нас не получится. Надо бы назначить ему встречу у себя дома. Стоп! А что, если вилла нашпигована спецаппаратурой, как это некогда было с моей московской квартирой? Нет, встречу надо провести в каком-нибудь ресторане. Как же мне с тобой, Мустафа, связаться, какой номер телефона тебе дать? Телефон виллы отпадает… Эврика! Ему надо дать номер мобильника, который Ширин привезла с собой из Турции. Разговор по нему засечь пока невозможно». – Так вы, значит, служили с Казаченко еще до того, как он стал генералом? – с показным безразличием спросил Аристотель. – Почему вы решили, что я служил с ним? Мы просто были соседями по лестничной площадке, не более… До своего отъезда из России я видел его в звании полковника… Потому и удивился, что он так быстро продвинулся по служебной лестнице… – А ему от вас привет передать? – задал очередной провокационный вопрос грек. – Да в общем-то не стоит… Кто я для него? Сосед, не более… – Давайте, Мустафа, или как там вас в действительности зовут, сразу оговорим одно условие. Вернее, два… – Какие? – вытирая платком лицо, по которому градом катил пот, выдавил из себя официант. – Я передаю сувениры вашей матушке только в том случае, если вы не будете мне лгать. Это – во-первых. Во-вторых, запомните номер телефона, по которому вы мне позвоните, когда будете свободны от работы. Мы с вами посидим в каком-нибудь непопулярном ресторане, где минимум посетителей, и обсудим ваши проблемы. Полагаю, у вас их накопилось на две жизни. Содержание нашего разговора останется тайной для всех и станет известным только нам двоим, слово офицера! – В чем же я солгал? – оглянувшись по сторонам, спросил Мустафа. «Константинов» понял, что малый без боя сдаваться не собирается, поэтому решил идти напролом. – Загибайте пальцы, милейший. Во-первых, вы не могли видеть Казаченко в форме, потому что он служит в таком подразделении ФСБ, где приказом запрещено не только появляться на людях в форме, но и вообще сообщать окружающим, в том числе и соседям, место работы и свое звание. Откуда, скажите, вам известно, что Казаченко до присвоения ему звания генерала был полковником, а? Во-вторых, вы мне соврали, что у вашей матери отсутствует телефон. Она, как вы только что сами сказали, на пенсии. В Москве пенсионерам устанавливают телефоны в первую очередь, тем более что улица, на которой проживает ваша мать, полностью телефонизирована, это говорю вам я, коренной москвич… Если за три года вы ни разу не позвонили своей матери, значит, вы боитесь, нет, вы просто уверены, что ваш телефон «на прослушке» и ваше бывшее начальство моментально вычислит, где вы находитесь в настоящее время. По этой же причине вы не посылали по почте посылок своей матери – по обратному адресу нетрудно установить ваше нынешнее место проживания. Ну что? Продолжать? – Не надо… – прошептал официант. – А когда я могу позвонить? – В общем-то, когда вам будет удобно – мы пока относительно свободны, но лучше поздно вечером, накануне вашего выходного дня. – Аристотель продиктовал номер мобильника. – Только вот что, давайте без глупостей. Не надо никуда убегать, прятаться… От себя и своей совести вы все равно не сможете скрыться. Мне кажется, вам необходимо снять какой-то камень с души, вы нуждаетесь в совете и моральной помощи, или я ошибаюсь? – Нет, не ошибаетесь… – Тогда я буду ждать вашего звонка… Не передумаете? – Ни в коем случае… Спасибо вам за все, я обязательно позвоню… Только вот не знаю когда… Жюль опять приболел… – Мы с Тамарой здесь пробудем долго, так что мы обязательно встретимся. Когда будете звонить, представляйтесь Мустафой. Да, кстати, а ваше настоящее имя? Это был контрольный вопрос, грек его задал, чтобы убедиться в искренности официанта и быть уверенным, что тот не изменит своего намерения встретиться наедине. – Ганнибал… Ганнибал Ганнибалович Аношин, – без колебаний ответил официант, – я – бывший подчиненный генерала Козлова и полковника, то есть генерала Казаченко. – Хорошо, Ганнибал, идите, вам уже машут из кабинки напротив… Как только Ганнибал ушел, Ширин, прижавшись щекой к плечу Аристотеля, сказала: – Милый, ты так ловко выудил у официанта все его тайны, что я начинаю тебя бояться… – Почему? – Потому что завтра меня ждет такой же допрос и мне придется выложить тебе все мои секреты… – Ты преувеличиваешь мои способности, дорогая, никаких тайн он мне не раскрыл, если не считать того, что назвал свое настоящее имя и место прежней службы… Полагаю, что завтра тебе придется труднее, чем сегодня Ганнибалу, – наигранно весело произнес «Константинов». – Почему, милый? – Да потому, что я спрашивать ничего не буду – ты должна будешь мне сама все рассказать! А я все тобой рассказанное сопоставлю со сведениями, которыми располагаю на твой счет… Таким образом, мне сразу станет ясно, лукавишь ты или нет… – А ты не разлюбишь меня после моих откровений? – еще плотнее прижавшись к Аристотелю, кокетливо спросила Ширин. – Исключено! Ты ведь слышала, что сказал Ага: «В каждом доме свои тараканы и свой скелет в шкафу». И он абсолютно прав… От себя могу лишь добавить, что я ценю людей не за отсутствие у них недостатков, а за их достоинства. А их у тебя так много, что хватит на троих… – А если я тебе буду, ну не врать, а так, что-нибудь сочинять… Как ты отнесешься к этому? – С интересом, как к захватывающему роману… Впрочем, меня интересует только один очень конкретный вопрос… – Какой? – Наши с тобой отношения! – уклонился от ответа Аристотель. – Очень уж расплывчато, милый. К тому же с ними, с нашими отношениями, все и без вопросов ясно – мы любим друг друга! – А вот завтра все и конкретизируем! Все, закончили – Агния несет торт и фрукты, а мой брат, наконец, нашел бутылку «Метаксы», которую припасал для чрезвычайного торжества. Приготовься, сейчас мы будем пить нечто божественное… Аристотель не ошибся. Коньяк был столетней выдержки, поэтому Агамемнону стоило большого труда разлить его в специальные, тюльпанообразные бокалы на высоких ножках. «Метакса» со временем превратилась в киселеобразную массу, которая издавала такой сильный аромат свежесрезанных чайных роз, что Аристотелю показалось, будто он забрел в розарий… …Прощались долго, с жаром и со слезами на глазах. Наконец, Аристотель, не выдержав, воскликнул: