– От меня не укрылось, что ты вообще человек доброй воли. Позволь спросить, что же такого неприемлемого сделал Петер? – Ты сама прекрасно знаешь, – зарычал сквозь зубы Эрдаль. – Нет, не знаю. И сомневаюсь, что вы знаете. Именно поэтому сейчас идет следствие. – Ты знаешь, в чем обвиняют моего сына, – сказал Эрдаль. – Звучит так, будто он – жертва, – заметила Рамона. И вот тут-то Эрдаль не выдержал. Фрак, который никогда еще такого не видел, от страха задел и опрокинул свою и Рамонину рюмки. – А что, нет? Он и есть жертва! – крикнул Эрдаль. – Ты хоть представляешь, что это такое, когда тебе предъявляют подобные обвинения?! А? Рамона и глазом не моргнула: – Нет. Но чисто интуитивно мне кажется, что хуже обвинений в изнасиловании может быть только изнасилование. – Значит, по-твоему, эта чертова девка говорит правду? – зашипел Эрдаль. – По-моему, не следует делать вывод, что она врет, на основании только того, что твой сын играет в хоккей. К тому же у нее есть имя. Ее зовут Мая, – ответила Рамона. Эрдаль издевательски рассмеялся: – Значит, ты из тех, кто пытается все валить на хоккей? Рамона серьезно кивнула: – А ты играл в хоккей? – Бросил, когда мне было двенадцать, – признался Эрдаль. – Тогда ты прав. Я все валю на хоккей. Потому что, если бы ты продержался еще год-другой, возможно, хоккей научил бы тебя проигрывать как мужчина. Возможно, ты понял бы, что даже твой собственный ребенок может совершить ошибку, и, если такое случается, ты должен отвечать за это как МУЖЧИНА. А не спихивать вину на пятнадцатилетнюю девочку и ее отца. Эрдаль взмахнул руками и опрокинул стул. Наверно, не нарочно, но поднимать его не стал. Он напряженно сопел, зрачки охотились за ее зрачками, он швырнул на стойку тысячу крон и сказал, насмешливо и в то же время грозно: – Может, ты и владеешь этим баром. Но здание тебе не принадлежит. Будь я на твоем месте, я бы задумался об этом. И хлопнул дверью так, что стекла зазвенели. Ана и Мая вошли в дом, Ана принесла ключ от сейфа, заперла оружие. Мая отмечала каждую подробность, как стоят ружья внутри, где хранится ключ. – Что это? – невинно спросила она, указывая на двуствольный дробовик. – Бокфлинт, – ответила Ана. – Его трудно заряжать? Ана рассмеялась, но потом насторожилась: – Почему ты спрашиваешь? Мая пожала плечами: – Ты что, коп? Просто интересно. Классная штука, давай как-нибудь постреляем? Ана усмехнулась и ударила ее кулаком в плечо. – Сама ты коп, привидение чертово! Потом она принесла патроны и показала, как переломить стволы, зарядить и снять ружье с предохранителя, потому что это был тот редкий случай, когда она хоть в чем-то могла переплюнуть подругу. – Это так просто, что даже ты справишься. Мая рассмеялась. – Сколько выстрелов можно сделать за раз? – спросила она. – Два. Ана снова переломила стволы, вынула патроны, сложила их обратно в коробку и заперла сейф. Девочки вышли из подвала, Мая молчала. Она думала только: «Мне хватит одного». Фрак не уходил, он осторожно поднял опрокинутые стопки. – Мы просто… хотели поговорить, Рамона, – шепнул он. – Небось папаня бы твой постыдился, – отрезала она. – Я просто стараюсь… смотреть на вещи объективно. Рамона фыркнула: – У тебя плохо получается. Фрак повернулся, накинул куртку и понуро вышел. Но через две минуты вернулся и снова встал у стойки, и тут Рамона узнала в нем одного из несчастных мальчишек – другим был Петер, – которые, еще даже не став подростками, приходили сюда за своими пьяными в стельку отцами. – А Роббан Хольтс здесь еще появляется? – пробормотал Фрак. – Почти каждый день с тех пор, как остался без работы, – кивнув, сказала Рамона. Фрак кивнул в ответ. – Попроси его зайти в магазин, пусть поговорит с моим начальником склада. Я распоряжусь о собеседовании. Рамона снова кивнула. Они могли бы сказать друг другу куда больше. Но они из Бьорнстада. Поздно вечером Кевин бежал по освещенной тропе вокруг Холма. Быстрее, быстрее, шапка низко натянута на лоб, сверху капюшон. Он даже надел мешковатую одежду без всяких медведей, чтобы никто его не узнал. Хотя это лишнее – все, кто живет на Холме, ушли на собрание в ледовый дворец. И все-таки Кевину казалось, что из леса за ним кто-то наблюдает. Да нет, фигня, паранойя, уговаривал он себя. Солнце уже зашло. Мая стояла в лесу и тряслась, но деревья скрывали ее, она по-прежнему панически боялась темноты, но твердо решила сделать это ради подруги. Ради своего союзника. Она смотрела, как Кевин ходит по освещенному дому, он не замечал ее, но она его видела, и неожиданно ощутила власть. А это чувство опьяняет. Когда он выбежал на тропу, она засекла время. Один круг – три минуты двадцать четыре секунды. Еще один – три двадцать две. Еще один круг. И еще. Снова, снова и снова. Она записала время. Подняла руки, как будто держит невидимое ружье. Прикинула, где лучше встать. Кто-то из них двоих умрет. Она пока еще не решила кто. 43 Драться нетрудно. Трудно только начать и закончить. Когда уже начал, дальше срабатывает инстинкт. Самое трудное в любом насилии – это нанести первый удар и, одержав верх, вовремя остановиться и не нанести последний. Машина Петера так и стояла на парковке у ледового дворца. Ее не подожгли, хотя кое-кто наверняка об этом подумывал. Петер счистил снег со стекол и сел, не заводя двигателя. Он всегда завидовал умению хороших тренеров просто встать перед игроками и увлечь их за собой. Сам он так не умел: не хватало харизмы. Когда-то он был капитаном, но он вел команду игрой, а не словом. Он не смог бы никому ничего объяснить про хоккей, он просто хорошо играл, и все. В музыке говорят об «абсолютном слухе», а в спорте – о «физическом интеллекте». Когда видишь, как кто-то выполняет движение, и тело само понимает, как его повторить. Кататься на коньках, забивать шайбы, играть на скрипке. Кто-то всю жизнь безуспешно тренируется, а кому-то… это просто дано. С физическим интеллектом у Петера обстояло неплохо, так что учиться драться ему не пришлось. На его счастье. Он не был склонен к философии и никогда не размышлял насчет отказа от насилия. Его в нем просто не было заложено. Самого инстинкта. Когда Лео начал играть в хоккей, Петер повздорил с одним тренером, который вечно орал на детей.