— И вы тоже считаете, что он, напившись, свалился в воду со сходней? — Частенько бывает и так. Многие речники гибнут именно такой смертью… В каюте о чем-то разговаривали по-фламандски. В голосе Аннеке слышалась мольба, фламандец же не скрывал своего гнева. Быть может, он опять отказывается ехать с комиссаром? Победа осталась за женой. Когда Жеф снова появился на палубе, волосы его были тщательно причесаны, даже немного влажны. Белая рубашка подчеркивала смуглый загар. Синий, почти новый костюм, полосатый галстук и черные башмаки — все выглядело так, будто он собрался на воскресную мессу. Не глядя на Мегрэ, Жеф сказал что-то по-фламандски брату, потом сошел на берег и остановился возле черной машины. Комиссар открыл дверцу. Невэ с удивлением посмотрел на них. — Куда поедем, шеф? — На Набережную Орфевр. Они двинулись в путь. Было уже темно. В свете фар мелькали то деревья, то сельские домики и, наконец, серые улицы большого предместья. Устроившись в углу, Мегрэ молча посасывал трубку. Жеф ван Гут тоже не открывал рта, и Невэ, удивленный этим необычным молчанием, ломал себе голову, что же могло произойти. — Все удачно, шеф? — рискнул он наконец задать вопрос. Но, не получив ответа, умолк и продолжал вести машину. Было уже восемь часов вечера, когда они въехали в ворота Дворца Правосудия. Свет горел только в нескольких окнах, но старый Жозеф был на своем посту. В комнате инспекторов было почти пусто. Лапуэнт, поджидавший своего начальника, что-то печатал на машинке. — Попроси, чтобы принесли бутерброды и пиво! — На сколько человек? — На двоих… Нет, впрочем, на троих. Ты мне можешь понадобиться. Ты свободен? — Да, шеф. В кабинете Мегрэ речник выглядел еще более длинным и тощим, черты его лица вроде бы еще больше обострились… — Можете сесть, мосье ван Гут. При слове «мосье» Жеф нахмурился, усмотрев в этом какую-то угрозу. — Сейчас нам принесут бутерброды. — А когда я могу повидаться с консулом? — Завтра утром. Мегрэ сел за свой стол и позвонил жене: — К ужину не вернусь… Нет… Возможно, мне придется задержаться… Очевидно, ей хотелось засыпать его вопросами, но она ограничилась одним-единственным. Зная, как волнует мужа судьба бродяги, она спросила: — Он умер? — Нет… Госпожа Мегрэ даже не поинтересовалась, задержал ли он кого-нибудь. Раз муж звонит из своего кабинета и предупреждает, что проведет там часть ночи, значит, допрос либо уже начался, либо вот-вот начнется. — Спокойной ночи! Он с досадой посмотрел на Жефа. — Я же просил вас сесть… Ему было как-то не по себе при виде этой долговязой фигуры, застывшей посреди кабинета. — А если я не желаю сидеть? Ведь это мое право. Хочу — стою, хочу — сижу, верно? Мегрэ только вздохнул и стал терпеливо ждать, когда мальчик из кабачка «Дофин» принесет бутерброды и пиво. Глава 7 Эти ночи, которые в восьми случаях из десяти неизменно оканчивались признанием обвиняемых, постепенно обрели свои традиции, свои правила, подобно театральным пьесам, сыгранным сотни раз. Когда мальчик из кабачка «Дофин» принес бутерброды и пиво, дежурные инспектора сразу поняли, в чем дело. Мерзкое настроение и с трудом сдерживаемый гнев не помешали фламандцу наброситься на бутерброды и залпом осушить первую кружку, искоса поглядывая на Мегрэ. То ли из вызова, то ли в знак протеста, он ел неопрятно, чавкал, широко раскрывая рот, и, словно с палубы в воду, выплевывал на пол хрящики, попадавшиеся в ветчине. Комиссар, внешне спокойный и благожелательный, делал вид, что не замечает этих выпадов, и не мешал речнику расхаживать взад и вперед по кабинету, как дикому зверю в клетке. Прав ли был Мегрэ? Проводя дознание, пожалуй, самое трудное — это решить, в какой момент следует выдвинуть главный козырь. Но нет никаких установленных правил, которые могли бы точно определить, когда это сделать. Просто надо обладать интуицией. Мегрэ не раз случалось приступать к расследованию, не имея никаких серьезных данных. И все-таки за несколько часов он одерживал победу. Бывало и наоборот, когда при наличии явных улик и десятка свидетелей приходилось биться целую ночь. В каждом отдельном случае самое важное — найти правильный тон. Вот какие мысли одолевали Мегрэ, когда он, заканчивая свой скромный ужин, поглядывал на речника. — Хотите еще бутерброд? — Я хочу только одного — поскорее вернуться на баржу к моей жене. Наконец ему наскучило шагать по комнате, и он остановился. Мегрэ понимал, что тут нельзя торопиться, что лучше всего вести допрос «под сурдинку»: приветливо начать, ни в чем не обвиняя, незаметно подвести к одному якобы незначительному противоречию, потом к другому, наконец, добиться, чтобы обвиняемый совершил пусть даже не слишком грубую ошибку, но все-таки ошибку, и так мало-помалу затянуть узел. Отослав Лапуэнта с каким-то поручением, Мегрэ остался с глазу на глаз с Жефом. — Послушайте, ван Гут… — Я слушаю вас уже не первый час, верно? — Мы говорим так долго лишь потому, что вы не хотите откровенно отвечать. — Может быть, вы собираетесь назвать меня лжецом? — Я вовсе не обвиняю вас во лжи. Просто мне думается, вы чего-то недоговариваете… — А что бы вы сказали, если бы я полез к вам с вопросами о вашей жене и детях? — У вас было тяжелое детство… Ваша мать, должно быть, мало занималась вами? — Слава богу, теперь уже и до матери добрались! Так знайте же, что она умерла, когда мне было всего пять лет. И это была на редкость порядочная женщина, святая, и если она сейчас смотрит на меня с небес… Мегрэ старался ничем не выказывать нетерпения и с сосредоточенным видом смотрел прямо перед собой. — Ваш отец женился вторично? — Отец — это другое дело… Он здорово пил… — С каких лет вы стали работать? — Я вам уже говорил. С тринадцати лет… — Есть у вас еще братья, кроме Хуберта? Или сёстры? — Есть сестра. Ну и что? — Ничего. Просто мы знакомимся. — В таком случае и я должен бы задавать вам вопросы. — Извольте.