— Вам-то что, вы сидите в своем кабинете и считаете, что вам все дозволено. С самого начала Мегрэ уже видел, что разговор будет долгий и трудный. Ван Гут не блещет умом, а известно, что трудно иметь дело с людьми недалекими. Они всегда упорствуют, отказываются отвечать, не колеблясь отрицают то, что утверждали часом раньше, и нисколько не смущаются, когда их тычут носом в собственные противоречия. Если подозреваемый умен, то достаточно нащупать слабое место в его утверждениях, в его системе защиты, чтобы он не замедлил «расколоться». — Думаю, что я не ошибаюсь, считая вас работягой. Тяжелый, недоверчивый взгляд исподлобья. — Это верно. Я всегда много работал. — Некоторые хозяева, наверное, злоупотребляли вашей молодостью, вашей добросовестностью. И вот вы встретили Луи Виллемса, который пил, как и ваш отец… Застыв посреди комнаты, Жеф смотрел на Мегрэ, словно животное, которое почуяло опасность, но еще не знает, с какой стороны ждать нападения. — Я убежден, что если бы не Аннеке, вы не стали бы работать на «Зваарте Зваан» и перешли бы на какую-нибудь другую баржу. — Мадам Виллемс тоже была славная женщина. — Она не была заносчивой и властной, как ее муж… — С чего вы взяли, что он был заносчивый? — А разве это не так? — Он был босс, хозяин, и хотел, чтобы все помнили об этом. — Уверен, будь мадам Виллемс жива, она бы не противилась вашему браку с ее дочерью! Фламандец не был умен, но обладал чутьем дикого зверя, и на этот раз Мегрэ слишком поторопился. — Ага… Значит, вот что вы придумали… А ведь и я тоже могу выдумывать истории, верно? — Ничего я не выдумываю. Такой мне представляется ваша жизнь. Впрочем, быть может, я и ошибаюсь… — Тогда плохи мои дела, если вы по ошибке упечете меня в тюрьму. — Да выслушайте же меня до конца, черт возьми! У вас было тяжелое детство. Еще ребенком вы уже работали, как взрослый мужчина. Но вот вы встречаете Аннеке… Она смотрит на вас не так, как другие. В ее глазах вы не наймит, обязанный делать всю черную работу, а в ответ выслушивать только брань. Она видит в вас настоящего человека. Конечно, вы ее сразу полюбили. И будь жива ее мать, она наверняка бы порадовалась вашей любви… Наконец фламандец сел, правда, еще не в кресло, а на подлокотник, но и это был уже прогресс. — Ну и что дальше? — спросил он. — Знаете, забавная получается у вас история. — К несчастью, мадам Виллемс умирает. Вы остаетесь на барже втроем с ее мужем и Аннеке. Вы проводите с девушкой целые дни, и, даю голову на отсечение, Виллемс следит за вами… — Это по-вашему так! — Владельцу судна вовсе не улыбается, чтобы его дочь вышла замуж за парня без гроша в кармане. По вечерам, напившись, он становится омерзительным, грубым… Наконец Мегрэ вновь обрел присущую ему осторожность и внимательно следил за выражением глаз фламандца. — И вы думаете, что я кому-нибудь позволю поднять на себя руку? — Уверен, что нет. Руку-то он поднимал, но не на вас, а на свою дочь. И не сомневаюсь, что как-то раз он застал вас вдвоем… На какую-то минуту Мегрэ замолк, дымя трубкой. Наступила гнетущая тишина. — Вы только что упомянули об одной очень любопытной детали. Виллемс сходил на берег чаще всего в Париже, потому что там у него была приятельница, с которой он вместе пьянствовал. В других городах он пил либо на барже, либо в каком-нибудь кабачке недалеко от набережной. Как и все речники, он, по вашим словам, вставал чуть свет, а укладывался спать рано. В Париже вы с Аннеке имели возможность оставаться вдвоем… В соседнем кабинете послышались чьи-то шаги и голоса. В комнату заглянул Лапуэнт: — Все в порядке, шеф. — Подожди немного. И допрос продолжался. В кабинете было не продохнуть от дыма. — Возможно, однажды вечером он вернулся раньше обычного и застал дочь в ваших объятиях. Виллемс пришел в ярость, а в гневе он, конечно, бывал ужасен. Он мог вышвырнуть вас за дверь… мог ударить дочь… — Это все ваши выдумки, — упрямо повторил Жеф. — На вашем месте я бы придерживался именно этой выдумки. Тогда смерть Виллемса можно было бы рассматривать почти как несчастный случай… — Это и был несчастный случай. — Я сказал «почти». Я даже не утверждаю, что вы помогли ему свалиться в воду. Он был пьян. Не стоял на ногах. Может быть, в эту ночь шел дождь? — Да… — Вот видите! Значит, доска была скользкая. Ваша вина лишь в том, что вы не сразу оказали ему помощь. Если, конечно, не совершили более тяжкого проступка и не столкнули его сами. Но было это два года назад, и в полицейском протоколе говорится о несчастном случае, а не об убийстве… — Так в чем же дело? Почему вы стараетесь припаять мне убийство? — Я пытаюсь только разобраться в этой истории. Предположим теперь, что кто-то видел, как вы толкнули Виллемса в воду. Этот человек мог находиться на набережной, хотя в ту минуту вы его и не видели. Он мог сообщить в полицию, что вы не сразу прыгнули в лодку, а довольно долго стояли на палубе, выжидая, пока хозяин захлебнется. — А Аннеке? Может быть, она тоже все видела и молчала? — Допускаю, что в два часа ночи она спала… Во всяком случае, человек, который ночевал в ту ночь под мостом Берси и видел вас, ничего не сообщил полиции. Бродяги не очень-то любят вмешиваться в чужие дела. Они по-иному смотрят на вещи, и у них свое понятие о справедливости… Теперь вы могли жениться на Аннеке, а так как на барже нужен был помощник, вы вызвали из Бельгии брата. Наконец-то вы были счастливы и, говоря вашим языком, сами стали боссом. С тех пор вы много раз заходили в Париж и, могу поклясться, избегали причаливать у моста Берси… — Ошибаетесь, мосье! Я приставал там не менее трех раз… — Лишь потому, что того человека там больше не было. Бродяги тоже меняют место жительства, и ваш незнакомец устроился под мостом Мари. И вот в тот понедельник он узнал «Зваарте Зваан», узнал вас… И я начинаю думать… Мегрэ сделал вид, будто ему вдруг пришла в голову какая-то мысль. — О чем же вы начинаете думать?.. — Я начинаю думать, уж не заметили ли вы его на набережной Рапэ, когда Виллемса вытащили из воды? Да! Почти наверняка вы должны были его заметить. Он подошел, но ничего не сказал. И вот в тот понедельник, когда он стал расхаживать вокруг вашей баржи, вы подумали, что он, может, что-нибудь сболтнул. Вполне возможно, что он и пригрозил вам… Последнему комиссар сам не верил. Слишком уж это было непохоже на Тубиба. Но сейчас такая версия была ему необходима. — Вы испугались… Но вдруг подумали: а почему бы и с ним не могло случиться то же самое, что и с Виллемсом? — И я сбросил его в воду? Так, что ли? — Допустим, что вы его толкнули… Жеф снова поднялся. Теперь тон его стал спокойнее, жестче. — Нет, мосье, вы никогда не заставите меня сознаться в том, чего не было. Все это ваши выдумки. — Может быть, я в чем-то ошибся. В таком случае скажите мне… — Я уже сказал. — Что? — Все это черным по белому записал тот коротышка, что приходил с судьей. — Вы заявили тогда, что около полуночи услышали шум… — Раз я сказал, значит, так и было. — Вы еще сказали, что двое мужчин — один из них в светлом дождевике — вышли как раз в это время из-под моста Мари и направились к красной машине… — Так она и была красная! — И что они прошли мимо вашей баржи… Ван Гут даже и бровью не повел. Мегрэ поднялся с кресла и отворил дверь. — Входите, господа! Оказывается, тем временем Лапуэнт отправился за страховым агентом и его другом-заикой. Он застал их втроем вместе с мадам Гийо за партией в белот, и мужчины беспрекословно последовали за ним. Гийо был в том же светлом дождевике, что и в понедельник вечером. — Это те самые люди, что уехали на красной машине? — Думаю, не одно и то же — видеть людей ночью, на плохо освещенной набережной, или в кабинете…