— Не дадите ли вы мне какую-нибудь вашу фотографию? Она едва не спросила: «Для чего вам она?» Но сдержалась и только прошептала: — Полагаю, мне следует вам подчиняться. Это напоминало тот момент, когда противники начинают атаковать друг друга. Она вышла из комнаты, зашла к себе в спальню, не закрывая двери, и было слышно, как она перебирает в ящике какие-то бумаги. Вернувшись, она протянула фотографию четырех или пятилетней давности паспортного формата. — Эта подойдет? Мегрэ неторопливо положил фотографию в бумажник. — Ваш муж играл на бегах, — изрек он. — В таком случае, без моего ведома. А разве это запрещено? — Нет, мадам, это не запрещено, но если мы хотим во что бы то ни стало найти убийцу, то обязаны знать о потерпевшем все. Три дня назад я не знал о существовании этого дома. Я не подозревал ни о вашем существовании, ни о вашем муже. Я просил у вас содействия... — Я вам его оказала. — Мне бы хотелось, чтобы вы были откровеннее... Раз война была объявлена, он пошел в наступление: — В ночь, когда произошло несчастье, я не стремился увидеть вас, потому что доктор Ларю сказал мне, что вы находитесь в очень плохом состоянии... Вчера я пришел. — Я приняла вас. — И что вы мне сказали? — То, что могла сказать. — Это значит? — То, что я знаю. — Вы уверены, что поведали мне все? Вы уверены, что ваша дочь и зять ничего от меня не скрывают? — Вы обвиняете нас во лжи? Ее губы слегка дрожали. Вероятно, она делала страшное усилие, чтобы сохранять достоинство и гордо стоять перед Мегрэ. Только ее щеки слегка порозовели. Смущенный Лапуэнт не знал, куда ему смотреть. — Нет, не во лжи, а в том, что вы что-то утаиваете. Например, у меня есть точные доказательства, что ваш муж играл на тотализаторе... — При чем здесь это? — Если вы ничего об этом не знаете, если вы ни разу это не заподозрили, выходит, он мог что-то скрывать от вас. И если скрыл одно... — Может быть, ему просто в голову не приходило рассказывать о таких вещах... — Верно, если бы он играл раз или два случайно, но он-то был завсегдатаем и тратил на скачки несколько тысяч франков в неделю. — К чему вы клоните? — Вы произвели на меня впечатление, а затем и подтвердили его, что знаете все о своем муже и что со своей стороны у вас тоже не было от него секретов... — Не понимаю, какое это имеет отношение к... — Допустим, во вторник или в среду он с кем-то встречался в кафе на бульваре Монпарнас... — Его там видели? — По крайней мере, есть один свидетель, который в этом уверен. — Возможно, он встретил старого приятеля или бывшего подчиненного и угостил его пивом... — Вы же сказали, что в кафе он не ходил... — Я не могу ручаться, что в подобной ситуации... — И он вам ничего не рассказал? — Нет. — И не сказал, вернувшись: «Да, кстати, я встретил такого-то...» — Не помню. — А если бы сказал, вы бы запомнили? — Вероятно. — Ну а если бы вы сами встретили человека, которого знаете настолько, чтобы пойти с ним в кафе, и провели там минут десять, пока он пил виски... У него на лбу выступил пот, он со злостью крутил в руках погасшую трубку. — Я все-таки не понимаю... — Простите, что побеспокоил... вероятно, мне придется прийти еще раз... прошу вас, подумайте. Кто-то убил вашего мужа и находится на свободе... Он может совершить новое убийство... Она сильно побледнела, но сохранила спокойствие, проводила их к выходу, сухо кивнула на прощанье, затем заперла за ними дверь... В лифте Мегрэ вытер лоб платком. Похоже, он старался не встречаться взглядом с Лапуэнтом, словно боясь прочесть упрек, и прошептал: — Так было нужно. Глава 6 Двое мужчин стояли на тротуаре в нескольких шагах от дома, как люди, которые никак не могут расстаться. Начал моросить мелкий, едва заметный дождь; мелодично зазвенели колокола в конце улицы, где-то вдалеке им вторили другие, затем вступили новые. В двух шагах от Монпарнаса с его кабачками, за Люксембургским садом находился островок не только спокойствия и благоденствия, но и настоящее средоточие монастырей. Кроме монастыря Сестер милосердия, здесь находился монастырь Служанок Девы Марии, в двух шагах, на улице Вавен — монастырь Сестер храма Сиона, а в другом конце улицы Нотр-Дам-де-Шан — монастырь августинок. Казалось, Мегрэ прислушивался к звону колоколов, впитывая влажный воздух, затем, вздохнув, сказал Лапуэнту: — Слетай на улицу Сен-Готар. На такси доберешься за несколько минут. В субботу контора и цеха, вероятно, закрыты. Но если Жуан похож на своего бывшего хозяина, можно надеяться, что он на месте — заканчивает какую-нибудь срочную работу. Если его нет, найдешь консьержку или сторожа. Спроси его домашний телефон и позвони ему. Мне нужно, чтобы ты принес фотографию в рамке, которую я видел у него в кабинете. Вчера, когда мы разговаривали, я машинально ее рассматривал, не подумав, что она может нам пригодиться. Это групповой снимок — Рене Жослен в центре, Жуан и, скорее всего, Гуле — слева и справа от него, другие сотрудники, мужчины и женщины, стоят во втором ряду, — всего человек тридцать. Там не все работницы, только те, кто давно здесь служит или самые лучшие. Вероятно, снимок сделан по случаю какого-нибудь юбилея или в связи с уходом Жослена на пенсию. — Вы будете у себя в кабинете? — Нет. Приходи в пивную на бульваре Монпарнас, где я уже был. — Где эта пивная? — По-моему, она называется франко-итальянской. Рядом с магазином, где продают товары для художников и скульпторов. И он пошел, ссутулясь, покуривая трубку, которая впервые за год имела привкус осени. Ему было немного стыдно, что он так резко разговаривал с мадам Жослен. Он понимал, что эта история лишь начинается. Ведь только она могла что-то от него скрывать или лгать ему. А его ремесло состояло в том, чтобы узнавать истину. Мегрэ всегда было тяжело опровергать чьи-то доводы. Впервые это произошло в детстве, когда он только пошел в школу в своей деревне Алье. Тогда он первый раз в жизни соврал. В школе ученикам раздавали уже не новые, более или менее потрепанные учебники, но у некоторых учеников были совсем новые книги, и он ужасно им завидовал. Ему выдали катехизис в зеленоватой обложке, с уже пожелтевшими страницами, а дети из более зажиточных семей купили себе новые книги последнего издания в обложке заманчиво розоватого цвета. — Я потерял катехизис... — сказал он как-то вечером отцу. — Я пожаловался учителю, и он выдал мне новый... На самом же деле он его не терял, а спрятал на чердаке, не осмелившись выбросить. В тот вечер он не мог заснуть, он чувствовал себя виноватым и не сомневался, что в один прекрасный день его обман выплывет наружу. Назавтра он уже пользовался новым учебником без всякой радости, а потом три или четыре дня страдал, пока не подошел к учителю, держа в руках книгу. — Я нашел старый, — прошептал он пересохшим от волнения языком, весь красный от стыда, — отец велел мне отдать этот вам.