— И ничего из нее не вытянули? — Поняла только, что она неплохо знала юг. Я рассказала о Ницце, где каждый год мы с мужем проводили две недели, и почувствовала, что она тоже там бывала. А когда я спросила о родных, она сделала отсутствующее лицо. Если бы месье видел это лицо, тоже потерял терпение. — Где она ела? — Обычно в городе. Я не позволяю готовить в комнате, а то не миновать пожара. С этими их примусами никогда не известно, что может случиться, не говоря о том, что у меня есть вещи особой ценности, они достались мне в наследство. Она прибегала к различным уловкам: я находила у нее в комнате крошки хлеба, а один раз она пыталась сжечь какую-то жирную бумагу. Наверное, из-под ветчины. — По вечерам она бывала одна? — Чаще всего. Выходила из дома два, три раза в неделю. — Переодевалась перед выходом? — Во что она могла переодеваться, если у нее было одно платье и одно пальто на все случаи жизни. А в прошлом месяце случилось то, что я предвидела. — А что мадам предвидела? — Что в один прекрасный день ей нечем будет платить за комнату. — Не заплатила вообще? — Дала мне сто франков аванса, пообещала остальное в конце недели. А в конце недели начала меня избегать. Я загородила ей дорогу. Тогда она сказала, что через день-другой у нее будут деньги. Пусть месье не думает, что я скупая и только и делаю, что считаю деньги. Конечно, мне они нужны, как и любому человеку. И если бы она вела себя, как все нормальные люди, я была бы терпеливее. — Вы ей все это сказали? — Три дня назад, за день до исчезновения. Попросту поставила ее в известность, что жду приезда родственницы из провинции и мне будет нужна комната. — Как она отреагировала? — Сказала только: «Хорошо.» — Мадам не может показать нам квартиру? Старая дама встала. — Прошу сюда. Вы увидите, что нигде в другом месте она не нашла бы такой комнаты. В самом деле, комната была просторная, с большими окнами, обставленная, как и гостиная, в стиле XIX века. Солидная кровать красного дерева, между окнами бюро в стиле ампир, которое, наверное, принадлежало покойному месье Кремье, а тут стояло только потому, что в других комнатах уже не было места. На обоих окнах висели тяжелые бархатные портьеры, на стенах — старинные фотографии в черных и позолоченных рамках. — Единственное неудобство — это общая ванная. Но я всегда пускала ее первой и никогда не входила без стука. — Надеюсь, что со времени ее исчезновения мадам ничего отсюда не убирала? — Конечно, нет. — Когда вы поняли, что она не вернется, то посмотрели ее вещи? — Здесь нечего смотреть. Я только зашла убедиться, что она ничего не взяла с собой. — И как? — Ничего. Месье может убедиться. На комоде лежали гребень, щетка для волос, дешевый маникюрный набор и коробочка пудры. Сбоку два пузырька: в одном был аспирин в другом — снотворное. Мегрэ выдвинул ящики: там лежала тощая стопочка белья и завернутый в кусок искусственного шелка утюг. — Я же ей говорила! — закричала вдруг мадам Кремье. — О чем? — Я предупреждала, что не позволю никаких постирушек и утюжек. И пожалуйста, вот что она делала, когда по вечерам часами сидела в ванной. Наверное, для этого и закрывалась в комнате на ключ. В следующем ящике лежала обычная почтовая бумага, конверты, несколько карандашей и ручка. В шкафу висел хлопчатобумажный халат, а внизу стоял голубой фибровый чемоданчик, закрытый на ключ. Мегрэ открыл его перочинным ножом. Мадам Кремье подошла ближе. Чемодан был пуст. — Никто никогда ее не спрашивал? — Нет. — А у вас не было ощущения, что в ваше отсутствие кто-то проник в квартиру? — Я заметила бы это. Прекрасно помню, где что лежит. — Ей звонили? — Только один раз. — Когда это было? — Две недели тому назад. Нет. Больше. Кажется, месяц. Однажды вечером, когда она сидела в своей комнате. — Мужчина? — Женщина! — Вы хорошо помните, что эта женщина сказала? — Сказала так: «Мадемуазель Лабуан дома?» Я ответила, что дома. Постучала в ее комнату: «Мадемуазель Луиза, к телефону». Она удивилась: «Меня?». «Да, вас». «Иду». Мне показалось, что она плакала. — После разговора или до того? — Вышла из комнаты заплаканная. — Была одета? — Нет. В халате и без чулок. — Вы слышали, что она говорила? — Почти нет. Только: «Да, да, хорошо… да… может быть…». В конце сказала: «Скоро увидимся». — И ушла? — Да, минут через десять. — А когда вернулась? — Вообще не пришла ночевать. Явилась только в шесть утра, я ждала ее, чтобы отказать от квартиры. Но она сказала, что должна была провести ночь у больной кузины. Я ей поверила: она не выглядела, как будто вернулась после кутежа. Сразу легла в постель и два дня вообще не выходила из комнаты. Я занесла ей еду и купила аспирин. Она сказала, что у нее грипп. Мадам Кремье не могла знать, что каждое ее слово рождало определенный образ в воображении Мегрэ. А ведь он как-будто едва слушал ее. Постепенно он представлял себе жизнь двух женщин в этой темной, заставленной мебелью квартире. С одной все было просто: она была перед ним. Труднее было представить себе девушку, ее образ жизни, голос, жесты, а прежде всего то, о чем она думала. Теперь он знал, как ее звали, если только это было ее настоящее имя. Видел, где последние два месяца она спала и где проводила вечера. Знал он также, что два раза в течение этого времени она приходила на улицу Дуэ, чтобы получить вечернее платье. Первый раз заплатила. Второй раз имела при себе только двести или триста франков, чего едва могло хватить на такси или легкий ужин. Неужели она в первый раз назвала мадемуазель Ирэн этот номер телефона? Это было малоправдоподобно. Тем более, что впервые она пришла в магазин, когда было еще не поздно, а звонок был вечером… После этого она вернулась на улицу Клиши в шесть утра, одетая в обычное свое платье и пальто. Она не могла вернуть в такую рань голубое платье мадемуазель Ирэн, для этого пришлось бы будить ее. Тогда, два месяца назад, перед Новым годом, Луиза не дошла еще до полной нищеты, раз могла снять комнату. Но жила бедно, так как торговалась о цене. По утрам выходила очень рано, сначала около полдевятого, затем в четверть десятого. Что она делала целыми днями? А вечерами, когда проводила их вне дома? Ничего не читала. В комнате не было ни книг, ни хотя бы одного иллюстрированного журнала. Если и шила, то только тогда, когда должна была починить себе что-то из одежды и белья. В одном из ящиков комода лежали три катушки ниток, наперсток, ножницы, бежевый шелк для чулок и несколько иголок в маленькой коробочке. При всем при этом, как сказал доктор Поль, ей было около двадцати лет. — Последний раз сдала комнату, клянусь вам! — Убирала в комнате она, конечно, сама? — Неужели месье думает, что я была у нее служанкой? Одна из моих квартиранток пыталась так повернуть дело, но, уж поверьте мне, быстро отступилась. — Как она проводила воскресенья? — По утрам долго спала. Уже в первую неделю я поняла, что она не ходит в церковь. Я спросила, католичка ли она. Ответила, что да. Понимаете, месье, ответила, чтобы отвязаться. Иногда она выходила из дома в час или в два. Думаю, что ходила в кино. Один раз я нашла у нее в комнате билет. — Может быть, помните, в какой кинотеатр? — Не обратила внимания. Билет был розовый. — Только один билет?