— Пусть действует, как хочет. Он начальник. Мегрэ говорил обычным голосом, и те, о ком шла речь, слушали его. — Вы хорошо сделаете, если поедите чего-нибудь, — посоветовал он г-же Калас. — Возможно, вас скоро прикажут увести. — Надолго? — Пока вы будете нужны следователю. — Я буду ночевать в тюрьме? — Скорее всего в доме предварительного заключения. — А я? — спросил Антуан. — Ты тоже. Мегрэ добавил: — Но не в одной камере. — Хочешь есть? — спросила парня г-жа Калас. — Нет. Она все же пошла на кухню, но только для того, чтобы выпить еще глоток коньяка. Вернувшись, осведомилась: — Кто будет стеречь дом это время? — Никто. Не беспокойтесь. За ним присмотрят. Первый раз в жизни Мегрэ встретил человека, которого он не понимал. Ему приходилось сталкиваться с ловкими женщинами, которые долго упорствовали, не желая выдавать себя. Однако каждый раз он с самого начала знал — последнее слово будет за ним. Там был просто вопрос времени, терпения и воли. С г-жой Калас все обстояло иначе. Он не мог отнести ее ни к одной известной ему категории. Он не стал бы возражать, если бы ему сказали, что она хладнокровно убила мужа и сама расчленила тело на своем кухонном столе. Но он не возражал бы также, если бы его стали уверять, что она ничего не знает о судьбе мужа. Она была в двух шагах от него, худая и увядшая, в темном платье, висевшем на ней, как старая оконная занавеска, она была реальным человеком, из плоти и крови, с отблеском напряженной внутренней жизни в темных глазах, и, однако, в ней было что-то нематериальное, неуловимое. Знала ли она сама, что производит такое впечатление? Возможно, и знала, если судить по тому, с каким хладнокровием и, может быть, иронией она, в свою очередь, смотрела на комиссара. Отсюда и проистекала та внутренняя скованность, которую почувствовал в нем Лапуэнт. Полицейское расследование становилось единоборством между Мегрэ и этой женщиной. Все, что не имело к ней прямого отношения, весьма мало занимало комиссара. Лапуэнт в этом убедился минуту спустя, когда вышел из телефонной кабины. — Что он сказал? — спросил Мегрэ, имея в виду Комельо. — Что сейчас подпишет постановление и пришлет к вам в кабинет. — Он хочет с ним говорить? — Он думает, что сначала вы сами его допросите. — А она? — Он подпишет второе постановление, вы можете делать с ним что хотите, но, по-моему… — Понятно. Комельо хотел, чтобы Мегрэ вернулся в свой кабинет, вызвал поочередно Антуана и г-жу Калас и учинил им долгий допрос, пока они во всем не признаются. Голова трупа все еще не была найдена. Не было никакого формального доказательства, что Калас — тот человек, останки которого обнаружены в канале Сен-Мартен. Правда, теперь, благодаря чемодану, существовала довольно обоснованная вероятность виновности, и нередко случалось, что допрос, начатый при меньших козырях, заканчивался полным признанием виновных. Так думал не только следователь Комельо, но и Лапуэнт, который не мог скрыть удивления, когда Мегрэ сказал ему: — Забери парня с собой. Садись с ним у меня в кабинете и начинай допрос. Не забудь покормить его. — Вы остаетесь? — Я жду Мерса и фотографов. Лапуэнт сделал Антуану знак подняться. Проходя мимо Мегрэ, тот бросил: — Имейте в виду, это вам дорого обойдется. Тем временем Виконт, все утро бродивший, по обыкновению, по кабинетам уголовной полиции, очутился в коридоре судебных следователей: — Ничего нового, господин Комельо? Все еще не нашли голову? — Нет, но личность жертвы уже можно считать почти установленной. — Кто же это? Минут десять Комельо с готовностью отвечал на вопросы, довольный тем, что на сей раз пресса оказывает внимание ему, а не Мегрэ. — Комиссар все еще там? — Полагаю, что да. Таким образом, сообщение об обыске у Каласов и аресте Антуана, названного только инициалами, через два часа появилось в послеобеденных газетах, а в пять часов дня было передано по радио. Оставшись наедине с г-жой Калас, Мегрэ взял со стойки стакан с вином, перенес его на один из столиков, за который и уселся. Она, со своей стороны, не шелохнулась, сохраняя за стойкой классическую позу хозяйки бистро. Послышались заводские гудки, возвещавшие полдень. В течение десяти следующих минут не менее тридцати человек стучали в закрытую дверь бистро, и некоторые, увидев г-жу Калас через стекло, жестикулировали, как бы пытаясь вступить с ней в переговоры. — Я видел вашу дочь, — внезапно сказал Мегрэ. Она посмотрела на него, но не проронила ни слова. — Она подтвердила, что была у вас около месяца назад. Я спрашиваю себя, о чем вы разговаривали. Это не было прямым вопросом, и г-жа Калас ничего не ответила. — У меня сложилось впечатление, что она человек уравновешенный и обдуманно строящий свою жизнь. Сам не знаю, почему мне пришла мысль, что она влюблена в своего шефа и, может быть, является его любовницей. Она все еще не вступала в разговор. Было ли это ей интересно? Оставалось ли у нее какое-нибудь чувство к дочери? — Должно быть, на первых порах ей пришлось нелегко. Пятнадцатилетней девочке трудновато пробиваться одной в таком городе, как Париж. Казалось, глаза г-жи Калас смотрят сквозь Мегрэ. Она спросила усталым голосом: — Чего вы хотите? В самом деле, чего он хочет? Не прав ли был Комельо? Может быть, ему следовало сначала допросить Антуана? Что касается этой женщины, то не изменится ли ее поведение после нескольких дней, проведенных в камере? — Я спрашиваю себя, почему вы вышли за Каласа и почему позднее не оставили его. На губах ее появилась не улыбка, а выражение, которое могло быть и насмешкой, и сожалением. — Вы это сделали нарочно, не так ли? — продолжал Мегрэ, не уточняя свою мысль. Надо же ему было чего-нибудь добиться. Бывали моменты, когда Мегрэ казалось: остается сделать легкое усилие — и невидимая стена, разделявшая их, исчезнет, и все станет понятно. Найти нужное слово — и она станет для него просто человеком. — А другой был здесь в пятницу после обеда? Он все-таки достиг своего: она вздрогнула. — Какой другой? — спросила она наконец, как бы нехотя. — Ваш любовник. Настоящий. Наверное, ей хотелось казаться безразличной и не задавать вопросов, но она в конце концов уступила.