Пуан отправился на бульвар Пастера. Там он спрятал документ в бюро. Этому комиссар тоже, безусловно, верил. Итак, человек, который на другой день явился к мадемуазель Бланш и рылся в ее квартире, точно не знал, где именно находится отчет. А днем документ исчез. В среду утром исчез и Пикмаль. В этот же день газета Жозефа Маскулена впервые заговорила об отчете Калама и громогласно спрашивала, кто скрывает этот документ. Мегрэ стал рассуждать вслух, говоря тихо, как бы для самого себя: — Одно из двух: доклад выкрали, либо чтобы уничтожить, либо чтобы использовать в своих интересах. До сих пор никто, по-видимому, им не воспользовался. Люка и Жанвье слушали, не перебивая. — Если только… Мегрэ отхлебнул из стакана, вытер губы. — Все это кажется очень запутанным, но в политике редко что бывает простым. Ясно одно: в уничтожении документа заинтересован один или несколько человек, скомпрометировавших себя клерфонским делом. И если станет известно, что документ исчез через несколько часов после того, как был найден, все подозрения автоматически падут на них. — Мне кажется, я понимаю, — пробормотал Жанвье. — По меньшей мере десятка три политических деятелей, не считая самого Нику, рискуют быть замешанными в грандиозном скандале, если не хуже. И если удастся перенести подозрения на кого-то одного, состряпать против него улики и подставить под удар — это будет идеальный козел отпущения. Да, Огюст Пуан беззащитен. Оба помощника удивленно смотрели на Мегрэ. Он совершенно забыл, что они не знают дела во всем объеме. Но оно уже вышло из той стадии, когда можно было иметь от них секреты. — Он в списке приглашенных в Самуа, — продолжал Мегрэ. — Его дочь получила от Нику в подарок золотую авторучку. — Вы встречались с министром? Мегрэ кивнул. — И это он… Люка не закончил вопроса, но Мегрэ понял. Инспектор хотел спросить: «Это он просил вас помочь?» Неловкость, угнетавшая всех троих, наконец рассеялась. — Он. Думаю, сейчас уже всем все известно. — Значит, больше не нужно таиться? — Во всяком случае, не от Сюртэ. Они посидели еще минут пятнадцать. Мегрэ поднялся первым, пожелал всем спокойной ночи и на всякий случай заглянул к себе в кабинет. Ничего нового не было. Ни Пуан, ни другие, причастные к клерфонскому делу, не звонили. За ужином мадам Мегрэ по выражению лица мужа поняла, что лучше ни о чем не спрашивать. Мегрэ провел вечер за чтением журнала Интерпола и в десять лег в постель. — У тебя много работы? Они уже почти заснули. Мадам Мегрэ долго не решалась задать этот вопрос. — Не много, но очень противная. Раза два он чуть было не снял трубку, чтобы позвонить Огюсту Пуану. Мегрэ не думал, что скажет ему, — просто хотелось поговорить. Встал Мегрэ в восемь. За окном был слабый туман, он льнул к стеклам и как бы приглушал уличный шум. Комиссар пошел к автобусной остановке на углу бульвара Ришар-Ленуар, но у газетного киоска остановился. Бомба взорвалась. Газеты больше не задавали вопросов. Их заголовки кричали: «КЛЕРФОНСКОЕ ДЕЛО! Исчезновение Жюля Пикмаля, нашедшего отчет Калама. Отчет, переданный представителю правительства, также исчез». Мегрэ вскочил на площадку автобуса, держа газеты под мышкой, но прочесть их решил, когда доберется до набережной Орфевр. Проходя по коридору, он услышал телефонный звонок у себя в кабинете, открыл дверь, схватил трубку. — Комиссар Мегрэ? — спросил телефонист. — Вам уже три раза звонили из министерства общественных работ. Просили передать… Мегрэ еще не успел снять шляпу и пальто, чуть влажные от тумана. Глава 5 Добросовестность профессора Голос, звучавший в трубке, принадлежал человеку, который провел бессонную ночь да к тому же почти не спал предыдущие и уже не пытается выбирать слова, поскольку перешагнул ту грань, когда его заботит, какое он производит впечатление на окружающих. Для мужчины такой вот тусклый тембр, отсутствие интонаций, энергичности означают примерно то же, что для женщины рыдать без патетики, широко открывая рот, не думая о том, что от этого она становится некрасивой. — Мегрэ, вы не могли бы сейчас же прийти ко мне? При нынешнем положении дел — если это вас не смущает — вам нет никакого смысла избегать бульвара Сен-Жермен. Но предупреждаю: моя приемная полна репортеров и звонят беспрерывно. Я обещал устроить пресс-конференцию в одиннадцать часов. Мегрэ посмотрел на часы. — Я иду. В дверь постучали. «Малыш» Лапуэнт вошел, когда Мегрэ, нахмурив лоб, еще держал в руке трубку. — Хочешь мне что-нибудь сообщить? — Да. Есть новости. — Важные? — Мне кажется. — Надень шляпу и пойдем со мной. Расскажешь по дороге. Остановившись на минутку около дежурного, Мегрэ попросил его предупредить шефа, что не будет на утреннем совещании. Затем направился к одному из маленьких черных полицейских автомобилей. — Садись за руль. И уже когда они ехали по набережной, Мегрэ сказал: — Давай рассказывай. — Эту ночь я провел в гостинице «Бэрри». — Пикмаль не вернулся? — Нет. Кто-то из политической полиции всю ночь стоял возле гостиницы. Мегрэ предвидел нечто подобное, это его не беспокоило. — Ночью пойти в комнату Пикмаля я не решился: пришлось бы зажечь свет и с улицы бы увидели. Я дождался рассвета и обыскал комнату тщательней, чем в первый раз. Кроме всего прочего, я перелистал каждую книгу. В учебнике политической экономии нашел вот это письмо, которое лежало там как закладка. Продолжая одной рукой вести машину, Лапуэнт другой вынул из кармана бумажник и протянул его Мегрэ. — В левом кармашке. Письмо на бланке Палаты депутатов. Это был листок небольшого формата: на таких члены парламента пишут записки. Письмо было датировано прошлым четвергом. Небрежный почерк, маленькие буквы, наползающие друг на друга, концы слов почти неразборчивы. «Дорогой месье, благодарю вас за сообщение. Меня оно очень заинтересовало, и я охотно повидаюсь с вами завтра в восемь вечера в пивной „Круасан“ на Монмартре. До тех пор прошу вас никому не говорить об этом деле. Ваш…»