Мы попытались поднять его и унести. Хоппо знал, где находится ветеринарная клиника. Но Мерфи и сам был тяжелым, а мокрая густая шерсть делала его еще тяжелее. Мы даже не смогли донести его до выхода из парка, потому что он опять начал кашлять и блевать. Тогда мы снова положили его на траву. — Давай я сбегаю в город, в клинику, приведу кого-нибудь? — предложил я. Хоппо лишь покачал головой и произнес хриплым надорванным голосом: — Нет. Это бесполезно. А потом он зарылся лицом в густую мокрую шерсть и так крепко обнял Мерфи, словно пытался удержать его, не позволить своей собаке бросить его и уйти в другой, чужой мир. Но, конечно, никто, даже самый любимый человек на свете не может этому помешать. Все, что мы могли, — пытаться успокоить Мерфи, нежно нашептывать в его вислые уши в надежде уменьшить его страдания. Этого оказалось достаточно. Потому что в конце концов Мерфи сделал последний прерывистый вздох и умер. Хоппо разрыдался, зарывшись лицом в его неподвижную тушу. Я изо всех сил сдерживал слезы, но они все равно сами покатились по моим щекам. Потом я внезапно осознал, что в тот день мы пролили куда больше слез над телом мертвой собаки, чем над братом Железного Майки. И потом нам это здорово аукнулось. Чуть позже, набравшись сил, мы постарались отнести его домой к Хоппо. Это был первый раз, когда я прикоснулся к чему-то по-настоящему мертвому. Я шел и думал, что он кажется даже тяжелее, чем прежде. Вот он, вес смерти. Мы добирались до дома не менее получаса. Люди останавливались и глазели на нас, но никто не пытался помочь. Мы уложили пса на его старую подстилку на кухне. — Что ты будешь делать теперь? — спросил я. — Похороню, — сказал Хоппо таким тоном, словно это было очевидно. — Сам? — Это мой пес. Я не знал, что на это ответить, поэтому решил ничего не говорить. — Ты иди, — сказал Хоппо. — На эти… поминки. Что-то внутри подсказывало: я должен остаться и помочь, но в то же время мне очень хотелось поскорее уйти. — Ладно. Я повернулся к двери: — Эдди? — Что? — Когда я узнаю, кто это сделал, я убью его. Никогда не забуду его взгляд в ту минуту. Может, поэтому я и не стал говорить ему о меловом человечке и собаке. Или о том, что я никак не мог вспомнить, возвращался ли Железный Майки в церковь, после того как сбежал. 2016 год Я не считаю себя алкоголиком. Или барахольщиком. Я просто тип, которому нравится иногда пропустить стаканчик, а еще собирать разные вещи. Я не надираюсь каждый день и обычно никогда не прихожу в школу с перегаром. И тем не менее это все-таки случилось. К счастью, до директора эта новость не дошла, но я все равно услышал пару ласковых слов от знакомого учителя: — Эд, иди-ка ты домой. Прими душ и купи себе какой-нибудь ополаскиватель для рта. И в следующий раз постарайся закончить все это в выходной. Если уж говорить начистоту, да, я пью больше, чем следовало бы, и чаще, чем нужно. Но сегодня мне очень хочется. Горло так и сжимает. И губы сохнут, сколько ни облизывай. Нет, я не просто хочу выпить. Мне надо выпить. Небольшая разница в грамматике. Огромная — в жизни. Я в супермаркете. Снимаю с винной полки пару бутылок крепкого красного. А затем прихватываю бутылку хорошего бурбона и качу тележку к кассе самообслуживания. Короткая беседа с женщиной, стоящей за кассой, и я загружаю бутылки в машину. Приезжаю домой как раз после шести, достаю парочку виниловых пластинок, которые не ставил уже очень давно, и наполняю первый бокал. Именно в этот момент входная дверь с грохотом распахивается — так, что подсвечники на камине вздрагивают и бокал шатается на столе. — Хлоя? Наверняка это она. Я ведь запер дверь, а больше ни у кого нет ключей. Но обычно Хлоя не выбивает двери. Когда у нее что-то происходит, она проникает в дом, как кошка. Втягивается, как паранормальный туман. Я с тоской смотрю на свой бокал, а затем, печально вздохнув, поднимаюсь и иду на кухню. Слышу, как открывается и захлопывается дверь холодильника, как звенят стаканы. Но кроме этого я слышу еще кое-что. Незнакомый звук. Несколько секунд я пытаюсь понять, что творится, а потом до меня доходит. Хлоя плачет. Я не так уж часто плачу. Не знаю, что с этим делать. Даже на папиных похоронах. Не люблю всю эту возню, сопли, всхлипывания. Не встречал ни одного человека, который выглядел бы привлекательно в такой момент. Хуже того: когда плачет женщина, значит, ее надо утешать. А в этом я тоже не так уж хорош. У двери в кухню я все еще сомневаюсь. А затем слышу голос: — Мать твою, Эд! Да, я реву тут! Или заходи, или вали на хер! Я толкаю дверь. Хлоя сидит прямо на столе. Рядом — бутылка джина и огромный стакан. Без тоника. Волосы у нее еще более взлохмаченные, чем обычно, тушь размазалась. — Не буду спрашивать, как ты… — Это хорошо. Потому что иначе я тебе эту бутылку в зад засуну! — Хочешь поговорить о том, что случилось? — Не особо. — Ладно. — Я останавливаюсь у стола. — Я могу тебе чем-то помочь? — Да. Сядь. И пей. Хоть я и думал об этом целый день, джин — не совсем мой напиток. Но я чувствую, что отказывать нельзя. Беру из шкафа стакан и протягиваю Хлое. Она наливает мне большую порцию, а затем ставит стакан на стол и чуть не роняет при этом. Думаю, это уже не первая ее порция за сегодня. И даже не вторая и не третья. Странно. Хлоя, конечно, любит потусить. Любит выпить. Но не думаю, что я когда-либо видел ее по-настоящему пьяной. — Итак, — спрашивает она заплетающимся языком, — как прошел твой день? — Ну, я пытался написать в полиции заявление о пропаже друга. — И как? — Несмотря на то, что он не вернулся в отель прошлой ночью, не забрал свой кошелек и кредитки и не отвечает на звонки, его нельзя официально считать пропавшим, пока не пройдет двадцать четыре часа. — Вот срань. — Да уж, срань. — Думаешь, с ним что-то случилось? Звучит так, словно она искренне переживает. Я отпиваю из стакана. — Не знаю… — Может, он домой поехал. — Может. — Ну и что ты собираешься делать? — Думаю, завтра снова пойду в полицию. Она долго смотрит в свой стакан: — Друзья, да? Неприятностей от них больше, чем пользы. Хотя с родственниками и того хуже. — Да, наверное, — осторожно говорю я. — Ой, поверь мне. Друзей можно просто отрезать от себя и все. Семью не отрежешь. Они всегда здесь, на подкорке, скребутся и не дают жить. Она опрокидывает в себя остатки джина и наливает еще. Хлоя никогда не говорила о своей личной жизни, а я никогда не спрашивал. Это как с детьми. Если они хотят о чем-то сказать, то говорят. А начнешь спрашивать — еще глубже забьются в свою раковину. Конечно, мне было интересно. Долгое время я думал, что ее присутствие в моем доме — следствие ссоры с парнем и тяжелого разрыва с ним. В конце концов, в Эндерберри полным-полно квартир, которые можно снять с кем-то более близким ей по возрасту и по духу. Никто не станет выбирать жизнь в старом жутком доме, где обитает какой-то странный холостяк, если не ищет одиночества. Так вот, Хлоя никогда не рассказывала, и я не настаивал, поскольку боялся, что ее это отпугнет. Одно дело — найти человека, который смог бы занять пустую комнату в моем доме. И совсем другое — того, кто смог бы заполнить мою пустоту. Это иное. Я делаю еще глоток, хотя мое отчаянное желание выпить потихоньку испаряется. Избавляться от мысли, что ты — алкоголик, лучше всего в компании другого алкоголика. — Что ж, — говорю я. — И с друзьями, и с семьей бывает трудно, и…