— Нет. Но непременно навещу на похоронах. — И никогда не хотела вернуться в Эндерберри? — Там случилось слишком много плохого. И когда случилось наихудшее, меня даже не было рядом. Нет, не было. Но все же она является частью всех этих событий. Она наклоняется и тушит сигарету: — Итак, светская беседа закончена. Может, перейдем к делу? Почему ты спрашивал о Хлое? — Откуда ты ее знаешь? Она изучает меня взглядом какое-то время, а затем говорит: — Сначала ты скажи. — Она снимает у меня жилье. Ее глаза распахиваются. — Вот дерьмо. И все сразу встало на свои места. — Прости, но… просто это… — Она встряхивает головой. — Поверить не могу, что она пошла на такое. — Какое? — Я в недоумении смотрю на нее. Она достает еще одну сигарету, уже не спрашивая разрешения. Ее рукав открывает небольшое тату на запястье. Маленькие ангельские крылья. Она перехватывает мой взгляд. — В память об отце. Как эпитафия. — Но он все еще жив. — Брось, это не жизнь. А тату — не эпитафия. Тату — это нечто другое. И это нечто почему-то внушает дискомфорт. — Так или иначе, — она закуривает и глубоко затягивается, — мы познакомились с ней год назад. Когда она меня нашла. — Нашла тебя? Кто же она? — Она моя сестра. — Ты помнишь Ханну Томас? Секундочку… А затем я вспоминаю. Ну конечно. Блондинка. Подруга Девушки с Карусели. Дочь полицейского. И разумеется… — Да, я помню. Это та девушка, которую изнасиловал Шон Купер. Она забеременела. — Вот только он ее не насиловал, — говорит Никки. — Это все вранье. Шон Купер не насиловал Ханну Томас. И не был отцом ее ребенка. — А кто тогда? — Я ошеломленно смотрю на нее. Она смотрит на меня, как на идиота. — Да ладно, Эд. Пораскинь мозгами. Я пытаюсь пораскинуть. И тут до меня доходит. — Это твой отец? Твой отец ее изнасиловал?! — Не делай вид, что удивлен. Все эти протестующие были его личным маленьким гаремом. Группиз. Они поклонялись ему, как рок-звезде. А папа… Что ж, давай просто скажем, что человек — раб своей плоти и все такое. Я пытаюсь это переварить. — Тогда почему Ханна солгала и сказала всем, что это был Шон Купер? — Потому что мой отец велел ей это сделать. И потому что ее отец не смог бы прикончить пацана, который и так уже мертв. — А ты как узнала об этом? — Услышала, как они ругались однажды ночью. Они думали, что я сплю. Точно так же они думали, когда трахались. Я вспомнил тот вечер, когда увидел Ханну Томас у нас в гостиной. — Она приходила к моей маме. Была очень расстроена. Мама ее утешала. — Я снова улыбаюсь. — Удивительно, как легко можно засунуть все свои громкие принципы куда подальше, когда речь заходит о твоей жизни и твоем ребенке. — Вообще-то она была настроена оставить ребенка. Это мой отец хотел от него избавиться. — Он хотел, чтобы она сделала аборт? После всего? — недоверчиво спрашиваю я. Никки приподнимает бровь: — Удивительно, как легко можно засунуть свою веру куда подальше, когда речь идет о твоем ублюдке и твоей репутации. — Вот козел. — Я встряхиваю головой. — Ага. Тот еще. Мой мозг мучительно пытается осознать все это. — Так, значит, она все-таки родила ребенка? Почему я этого не помню? — Потому что вся их семья переехала. Ее отца перевели, или что-то в этом роде. А затем на отца Мартина напали, так что он ну никак не мог выйти с ними на связь. Никки стряхивает пепел в пепельницу — та уже выглядит как логотип с антиникотиновой брошюры. — И вот прошло тридцать лет, и на моем пороге появилась Хлоя, — продолжает она. — Я до сих пор не знаю, как она умудрилась меня найти. Она сказала, что ее мать — Ханна и что мы с ней — сводные сестры. Я ей сначала не поверила. Велела ей убираться. Но она оставила свой номер. Я не собиралась ей звонить, но… Не знаю, может, мне просто стало любопытно. Мы решили пообедать вместе. Она принесла фотографии, и они убедили меня, что она говорит правду. Мне она даже начала нравиться. Напомнила меня саму. «Наверное, поэтому она и мне понравилась», — подумал я. — Она сказала, что ее мать умерла от рака, а с отчимом у нее отношения не складывались. Это тоже вызвало симпатию. Мы встретились еще несколько раз. А затем она сказала, что ей пришлось выехать из квартиры и она не может найти жилье. Я предложила ей какое-то время пожить у меня. — И что было дальше? — Ничего. Три месяца мы хорошо уживались. Даже слишком хорошо. — А потом? — Однажды вечером я пришла домой. Хлои не было. Дверь в ее комнату была открыта… На столе стоял ноутбук. — Ты рылась у нее в комнате? — Формально это была моя комната, и… Не знаю, я просто… — Вторглась в ее личное пространство. — И хорошо, что вторглась! Я узнала, что она пишет обо мне. О меловых человечках. Обо всех нас. Как будто ведет какое-то расследование. — Для чего? — Кто знает. — А она это как-то объяснила? — Скажем так, у нее не было такой возможности. Я заставила ее убраться вон в тот же вечер. Она сказала, что и так собиралась уехать, потому что нашла работу в Эндерберри. Она тушит вторую сигарету и делает большой глоток кофе. Ее руки едва заметно подрагивают. — Давно это было? — Девять или десять месяцев назад. Как раз в то время она неожиданно объявилась на моем пороге и благодарила за то, что я предоставил ей жилье.