— Что вы хотите этим сказать? — послышался голос Йеспера, заметно более слабый, чем до сих пор. — У нас есть основания полагать, что вашу дочь убили, — пояснил Кристер. — Вынужден расспросить вас о друзьях Агнес, ее возможных недругах, не была ли она кому-нибудь должна, не состояла ли в криминальных группировках… — Да как вы смеете! — заорал Йеспер. — Еще одно необоснованное обвинение, и я подам в суд на вас и стокгольмскую полицию за клевету! Какой скандал! Или вы не знаете, что ее нашли в парке, возле чертова театра? Они разыгрывали спектакль, я с самого начала не верил в самоубийство! В возмущении Йеспера слышалось что-то неестественное. В отчаянии Кристер стукнул себя по лбу телефонной трубкой. Он звонил Йесперу на работу, в муниципалитет. Если их разговор кто-нибудь слышал, его собеседнику придется оправдываться. Потому что активист партии «Шведское будущее» не может иметь дочь с сомнительной репутацией. Кристер ни на секунду не поверил в искренность Йеспера. Тот кричал на случай, если кто-нибудь из коллег их слышал. — Я не хотел быть бестактным, — виновато ответил Кристер. — Но, как я понимаю, вы не имели возможности следить за ее жизнью в Стокгольме, с учетом расстояния и того, как давно вы расстались. Вы сделали политическую карьеру в Арвике, обзавелись новой семьей… В конце концов, Агнес была взрослая женщина и сама отвечала за свою жизнь. — Будьте осторожнее с намеками, — холодно предупредил Йеспер. Мягкий халландский выговор контрастировал с ледяным тоном. И что-то шевельнулось в подсознании Кристера. Что-то, что пыталось обратить на себя его внимание и при этом упорно не давалось в руки, как Кристер ни старался его поймать. — Я ни на что не намекаю, — спокойно ответил он. — Цель моего звонка — поставить вас в известность о возобновлении расследования. Некоторое время Йеспер молчал. Он как будто куда-то переместился, возможно, вышел в другую комнату. — Это тот террорист, — вдруг услышал Кристер его тихий голос. — Будь я на вашем месте, немедленно занялся бы им. Весь выпитый за день кофе вдруг оказался где-то внизу живота. — О ком вы говорите? — прошептал Кристер. — О том типе, с которым она жила, — иранце, сирийце, или кто он там… Он даже своего жилья не имел, пока Агнес над ним не сжалилась. Наверняка хотел прибрать к рукам ее квартиру. — Но почему вы называете его террористом? — Кристер лихорадочно оглядел стол в поисках бумаги и ручки. — Скорее это относится не к нему лично, а к таким, как он, — уточнил Йеспер. — Они на что угодно пойдут ради своей выгоды. Чертовы азиаты, это они лишили жизни мою девочку… — Но у меня сложилось впечатление, что они были хорошими друзьями, — робко возразил Кристер и перестал искать. Теперь он не был уверен, что эту часть разговора имеет смысл фиксировать на бумаге. — Чушь, — оборвал его Йеспер. — Агнес не могла дружить с ним. Это из-за таких, как вы, наша страна превратилась в то, во что превратилась, — в рассадник беззакония. Кому-кому, а полицейскому это следовало бы понимать. Но вы сидите в Стокгольме и не видите настоящей Швеции. Поэтому даже не стыдитесь. Известите меня, когда схватите его. Йеспер положил трубку. Кристер вздохнул и еще раз вгляделся в фотографию на странице «Арвик нюхетер». Обычно ему не нравилось, когда отцы оставляли своих восемнадцатилетних дочерей, но здесь был особый случай. Быть может, Йеспер оказал Агнес хорошую услугу, лишив ее своей опеки… Тем не менее она умерла. Даниэля Баргабриэля уже допрашивали по этому делу — и отпустили. Он не производил впечатления виновного. Но Мина говорила, что Даниэль сбежал из кафе и больше не объявлялся. Это выставляло его не в лучшем свете. А Гуннар и Мэрта упоминали о боли, которую Баргабриэль якобы причинил их внучке. Черт… Кристер выпрямился на стуле. День выдался долгий и не самый удачный. Кристер осознавал весь ужас того, что произошло с Агнес и Тувой, но, в конце концов, все мы рано или поздно умрем. И никто не знает, когда это произойдет и кто следующий на очереди. Так уж устроен мир. Иногда Кристеру мерещилась черная фигура с косой в дверях его кабинета. Не то чтобы он грезил смертью, просто хотелось внести в жизнь хоть какое-то разнообразие. Расширить кругозор, так сказать. Жизнь — смерть — жизнь… Он снова запустил файлы с камеры слежения, но на этот раз не для просмотра, а чтобы создать видимость работы. Сложил руки на животе, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Теперь Кристеру особенно не хотелось, чтобы Даниэль оказался преступником, потому что это означало лить воду на мельницу Йеспера. К сожалению, пока все улики указывали в одном, нежелательном как для Кристера, так и для Даниэля направлении. Кристер вздохнул. Даже расисты иногда бывают правы. * * * В Сребренице он работал плотником — такие чудеса создавал своими руками! Эту профессию он унаследовал от отца и деда — и как будто собрал в себе все мастерство, накопленное многими поколениями. Так, по крайней мере, говорил дед по материнской линии, которому было достаточно взглянуть на кусок дерева, чтобы увидеть, что в нем живет, чего оно хочет и во что должно воплотиться. Такое множество прекрасных вещей было создано его руками. Он не успокаивался, пока вещь не получалась в точности такой, какой была задумана. Но потом все кончилось. Война отбила у него всякую охоту к творчеству. Смерть заслонила образ вечной красоты, легла на душу черным грузом. В руках скопилось слишком много боли, которая заставляла пальцы сжиматься в кулаки при одной мысли что-нибудь создать. Война открыла в нем новый талант — могильщика. Закапывателя мертвецов. Он давно потерял счет, сколько их было. Теперь он копал могилы — по одной на каждого человека и в строгом соответствии с церковным обрядом. А ведь было время, когда приходилось зарывать горы трупов, в основном мальчиков и мужчин… Ямы были глубокими, и людей в них сбрасывали, словно туши животных. Прах к праху — он хорошо помнил этот звук. Предварительно их обыскивали на предмет ценных вещей, но у большинства взять было нечего. Это были нищие — прах, и только. Иногда он спрашивал себя, слышит ли эти звуки Младич в тюремной камере. Возможно, что и нет. Тела восьми тысяч боснийских мусульман производили достаточно шума, чтобы он отдавался эхом от тюремных стен, но Младичу наверняка было не до того в теплой, уютной камере с телевизором. Нужно быть чудовищем, чтобы уничтожить восемь тысяч человек. — Добрый день, я Уве. Да, это со мной вы договаривались насчет машины. Меня проинструктировали, как нужно копать. Нико пожал руку мужчине лет пятидесяти с небольшим. Тот был невысок, с татуировкой на лысой голове. «Машина Уве» — гласила табличка на мини-экскаваторе. Нико подозрительно разглядывал помощника. В Сербии татуировка означала принадлежность к преступному миру. Этот, судя по всему, отсидел не меньше десяти лет. Нико как будто засомневался, но потом, как видно, решил, что лучше такой экскаваторщик, чем никакого. — Вы уберете только верхний слой, — сказал Нико, — но осторожно… Когда доберемся до гроба, вас сменит Милан. Обычная глубина могилы — около двух метров. Поэтому копните метра на полтора, на всякий случай. Мужчина с татуировкой на лысине кивнул и пошел к машине. Нико проводил его подозрительным взглядом. К ним приближались мужчина и женщина, за спинами которых маячила еще одна пара — тоже мужчина и женщина, в защитных костюмах. — Мина Дабири, из полиции, — представилась первая женщина и протянула руку. — А это Винсент Вальдер. — Это я позвал сюда Уве, — сказал мужчина рядом с женщиной из полиции. — Он мой сосед, и на него можно положиться. Уве, конечно, вам тоже звонил? — Он связан с преступным миром? — спросил Нико. Всяко лучше сразу все прояснить. Нужно знать, с кем работаешь. Мужчина внимательно посмотрел на Нико. — Преступным? — переспросил он. — Не думаю. Вообще, с какой стати… Нико коротко кивнул и отошел в сторону. — Отлично, — пробормотал он. — Думаю, на него действительно можно положиться. — С нами криминалисты. — Мина кивнула в сторону пары в защитных костюмах. — Они займутся телом, как только гроб будет извлечен из земли. Нико снова кивнул. Он здесь не ради дискуссий, а чтобы делать свое дело. Шведы бывают раздражающе болтливы. Они как будто не выносят тишины и считают своим долгом чем-нибудь ее заполнить. Но Нико любил тишину. Они с Миланом отошли в сторону, освобождая дорогу экскаватору. Им не о чем было говорить друг с другом. Нико и Милан были братья — не по крови, просто не разлучались с тех пор, как рыли ямы в Сребренице. Оба потеряли все. Их семьи покоились в безымянных братских могилах без всякой надежды на опознание. Нико и Милан вместе приехали в Швецию и делили тесную «двушку» в Ринкебю. Нико готовил еду. Милан мыл посуду. Они существовали. Сказать «жили» было бы преувеличением. Мужчина с татуировкой на лысине мастерски управлялся с экскаватором и снял верхний слой, можно сказать, идеально. Он постоянно косился на мужчину, который пришел с женщиной из полиции и теперь внимательно следил за его работой. Этот человек напомнил Нико его настоящего брата. Из них двоих Сергей был интеллектуалом и работал головой не хуже, чем Нико — руками. Накануне войны преподавал математику в университете. Нико скучал по нему и не мог понять, почему судьба пощадила именно его самого, в то время как кости Сергея вот уже больше двадцати лет покоились в земле. — Что ты говорила обо мне криминалистам? — спросил мужчина женщину. Похоже, он уже забыл про Нико. — Они имеют слабое представление о том, кто состоит в группе Юлии, а кто нет. На сегодняшний день ты член команды. Нико покачал головой. У всех свои тайны, даже здесь. Ему не нравилось, когда тайн слишком много. Если люди не доверяют друг другу, все грозит обрушиться в любой момент. Экскаватор сдал назад и остановился. Дверца кабины приоткрылась. — Так достаточно? Или копнуть еще? Нико взял лопату и шагнул к яме. Милан пошел следом. Оба заглянули вниз, потом переглянулись, и Милан кивнул: — Теперь наша очередь. Они прыгнули в яму и принялись орудовать лопатами. В груди Милана шевельнулась память о другой земле и других мертвецах. Много лет тому назад, и в то же время будто только что. Только что — навсегда. * * * Он не сразу расслышал телефонный звонок. Только после того, как Мария пнула его в ногу. — Отвечать думаешь? — спросила она. Винсент сидел, глубоко погруженный в книгу о связи поведенческих моделей с возрастом. Автор пытался уяснить, какие взгляды, ценности и реакции наиболее обычны на том или ином этапе жизни. Люди не так уникальны, как может показаться. Эту книгу Винсент купил, чтобы лучше понять свою семью. О том, что у людей разных возрастов — девяти, пятнадцати, девятнадцати и сорока лет — могут возникнуть проблемы с взаимопониманием, он знал не понаслышке. С другой стороны, фактический материал, составивший основу для выводов автора, не имел к его семье непосредственного отношения, и об этом тоже следовало помнить. Но на этот раз Винсент хотел понять убийцу. Привязать те его действия, которые уже были им известны, к определенному полу, возрасту, возможно, социальной среде. Это было бы кое-что. Но дело в том, что своим поведением убийца противоречил сам себе. — Винсент? — раздраженно повторила Мария. — Твой телефон звонит. Или ты не хочешь говорить в моем присутствии? Винсент захлопнул книгу и уставился на мобильник на ночном столике. На дисплее высветилось имя Мины. Он принял вызов. Мария демонстративно прибавила звук телевизора. — Приятного времяпрепровождения с любимой женщиной, — язвительно напутствовала она. — Только не буди Астона, у него был тяжелый день в школе. Винсент прошел в кабинет. Пытаться перекричать музыкальную программу «Давайте танцевать» на четвертом канале — безнадежное дело.