Ульрика проигнорировала эти слова и прошла на кухню. Только теперь Винсент увидел, что на ее поясе было заполнено пять кармашков из шести. Одной бутылки не хватало. Винсент почти не сомневался, что она нарочно ее вынула, чтобы вывести его из равновесия. Нечетное число — вот то, что всегда путало его мысли. Теперь воображение Винсента занимала только эта недостающая бутылка. Паранойя, конечно. Он и не думал это отрицать. В то же время Винсент не встречал никого, кто так бесстыдно манипулировал бы людьми, как Ульрика. И у кого это так хорошо получалось бы, особенно с ним. — Где сестра? — спросила она, наливая себе воды из крана. Винсент прошел на кухню следом за ней и подождал, пока она напьется. — Марии нет дома, — ответил он. — Думаю, нам лучше поговорить наедине. Ульрика поставила стакан в мойку и внимательно посмотрела на Винсента. Ни он, ни она уже не помнили той ненависти и грязи, которая когда-то отравила их отношения. Самое опасное оружие притупляется со временем — во всяком случае, когда речь идет о промежутках в несколько десятков лет, как в их случае. Проще всего было думать, что во всем виновата Ульрика, с ее непомерными требованиями идеальных детей, идеальных финансов, безупречной чистоты в доме, особенно когда ожидаются гости, и вечными придирками. Правда же состояла в том, что они оказались недостаточно хороши друг для друга. Винсент не был тем мужчиной, который нужен Ульрике, и наоборот. Поэтому все так внезапно и кончилось, когда в игру вступила Мария. И все равно Винсент вышел негодяем. Никто не знал, в каком аду они с Ульрикой прожили последние годы. Кроме них самих, конечно. — Речь пойдет о твоей дочери, — начал Винсент. — Нашей дочери. Она проявляет деструктивные наклонности и отказывается говорить со мной на эту тему. Я хочу отвести ее к психиатру. В детско-юношескую психиатрическую клинику, — пояснил он. — Об этом не может быть и речи. — Ульрика фыркнула и скрестила на груди руки. — Хочешь заклеймить нашу дочь как социально неполноценную? Винсент должен был ожидать такой реакции. В конечном счете у Ульрики все сводилось к тому, как выглядит фасад. То, что не предназначено к всеобщему обозрению, не имело никакого значения. И она была профи по части пускания пыли в глаза. Винсент давно задавался вопросом, можно ли считать это признаком психической патологии. В адвокатской фирме это качество было, пожалуй, кстати и хорошо помогало в продвижении по карьерной лестнице. Но оно явно мешало Ульрике быть хорошей матерью. — Речь не о том, как это будет выглядеть, — поправил Винсент. — Речь о том, чтобы помочь ребенку. Ты и я, мы больше не справляемся, но ведь есть профессионалы… — То есть в клинику, — повторила Ульрика, словно пробуя на язык это слово. — Ты что, действительно ничего не понимаешь? Об этом узнают все! — Как это ужасно. — Винсент закачал головой и прислонился к столу. — Все узнают, что твоя дочь несовершенна. Тебя могут запросто выдворить из страны после этого. Но Ульрику как будто беспокоило что-то еще, что никак не давало ей расслабиться и сесть наконец на стул. Она махнула рукой в ответ на последний комментарий Винсента. «Свежий маникюр», — подумал он. Французский. Ярко-красный. Или черный — любимый цвет Ульрики на ее собственных ногтях. — Считаю этот вопрос закрытым, — объявила она. — Но ты ведь позвал меня не только за тем, чтобы обсуждать проблемы Ребекки? — Она подняла руки и снова собрала волосы в «хвост». — Иди сюда… Я могу приезжать сюда, когда угодно, но ты позвал меня именно сейчас… когда нет детей, — продолжала она, глядя в недоуменное лицо Винсента. — Когда Марии нет дома. Она по-прежнему ест на завтрак булочки с вареньем? И чередует их с бутербродами с авокадо, потому что они такие полезные? Ульрика не опускала рук, грудь под натянувшейся красной майкой напряглась. Винсент уже понял ее уловку и проклинал себя за то, что посмотрел туда. — Сестра… — зашептала Ульрика, заметив его смущение, — твоя новая жена… Уголок ее рта изогнулся в микроскопической улыбке. Ульрика выглядела невыносимо довольной. — Мария ведь не из тех, кого заботит их внешний вид, — продолжала она, приближаясь. — Но у тебя есть еще кое-кто… а, Винсент? Теперь ее лицо было совсем близко. — Боже мой, Ульрика, прошло десять лет… Сколько можно? Она проигнорировала этот вопрос как заведомо риторический. — Может, попробуем?.. Всего один раунд… — Ее дыхание пахло чем-то сладковатым вроде энергетического напитка. — Закончить можем у меня дома… ну, если, конечно, будешь в силе. Винсент сам не заметил, как оказался на минном поле. Что бы он сейчас ни сказал, все будет ошибкой. Поэтому он молчал. Ульрика запустила руку между его ног. — Или ты постарел, мой милый? — продолжала она. — Может, и ты теперь предпочитаешь булочки с вареньем… Она уже массировала его. Винсент понимал, что нужно отступить на шаг, но ноги словно вросли в пол. Ульрика взяла его руку и приложила к внутренней поверхности своего бедра, к нижней кромке коротких шортов. И как только пальцы коснулись ее теплой кожи, осознание происходящего вспыхнуло в мозгу, словно электрический разряд. Винсент смахнул руку Ульрики, словно отвратительное насекомое, отшатнулся в сторону и оперся о стол. — Так я и думала, — прошипела она и выбежала из кухни. — Постарел. * * * Мина села на угол кровати, на свежую, только что из магазинной упаковки, простыню. Пять минут ушло на то, чтобы как следует расстелить ее, сделав поверхность идеально гладкой. Мина держала на коленях небольшую коробку с надписью «Сатисфаер Про‐2» и фотографией молодой, уверенной в себе женщины с флагом «The next sexual revolution»[20] и что-то про «воздушно-импульсные технологии». Слабый внутренний голос убеждал ее, что вся эта затея — свидетельство ее, Мины, полной социальной несостоятельности. Что живого человека нельзя заменить прибором, работающим от аккумулятора. Но другой голос возражал, что это предрассудки. Сейчас другое время, и женщина имеет власть над собственной сексуальностью. Мине это известно, и здесь нечего стыдиться. Ей не нужен мужчина. Девушка на упаковке была очень убедительна. То есть революция… Мина вскрыла упаковку. Предмет внутри походил на аккуратную дверную ручку из пластика золотистого цвета с USB-зарядкой. Разумеется, только после дезинфекции. Мина потянулась за бутылочкой с алкогелем на ночном столике, стараясь как можно меньше морщить простыню. Обработав мягкие части «Сатисфаера», попробовала пальцем. Суховат, пожалуй. Массажное масло она заказала заранее вместе с массажером. Одной капли, пожалуй, хватит. Лишняя влага ни к чему. Дело не в том, что Мине нечем заинтересовать мужчину. Просто она не хочет иметь с ними дело. Ей невыносима одна мысль о потном, дурно пахнущем теле, не говоря уж о самом органе… Мина вздрогнула, поспешив прогнать из головы неприятный образ, пока он не обрел достаточную четкость. Насколько нормально не хотеть этого, в том виде, в котором это было у Мины раньше, по крайней мере? Она посмотрела на женщину с упаковки, пытаясь прочитать ответ в ее глазах. Но та была слишком занята своим флагом, и Мина поняла, что женщина права. Эта аккуратная стерильная ручка составит успешную конкуренцию любому мужчине. Его глаза — вот единственное, чего будет не хватать Мине. Люди не понимают. Они думают, что Мина избегает близости из-за их кишащих бактериями тел. Но зрительный контакт интимнее любого прикосновения, а Мина может вообразить себе кого угодно, стоит только закрыть глаза. Она поставила мобильник на беззвучный режим и положила на ночной столик. Сняла брюки и трусы, легла и нащупала на золотистой штуке нужную кнопку. Импульсно-воздушные технологии — да, да… У нее в запасе полчаса, чтобы не опоздать на работу. Как-никак, это первое свидание. * * * — Не думала застать тебя здесь. — Я продолжаю заниматься этим расследованием, так или иначе, — ответила Мильда. — До сих пор не могу простить себе той ошибки, но что толку сидеть дома и пережевывать все снова и снова… Она покачала головой. Мина в ответ только кивнула. Утешать или осуждать проштрафившихся судмедэкспертов не входило в круг ее профессиональных обязанностей. Люди несовершенны, поэтому и существует полиция. И это главная причина того, почему Мина предпочитает жить в одиночестве. Потому что несовершенство часто выражается в недостаточном понимании важности личной гигиены. Мина знала, что Юлия уже несколько раз пыталась до нее дозвониться, и все-таки для начала решила поговорить с Мильдой. — Я следила за его поисками, — сказала Мильда. Она закрыла Роберту глаза, сняла перчатки и отошла от металлического стола, на котором были разложены части разрубленного тела. — Ты и вся Швеция, — отозвалась Мина, делая шаг к столу. Было странно видеть вблизи это лицо, целый месяц глядевшее на нее с газетных полос. — Каждый год в Швеции пропадают тысячи людей, — продолжала Мильда, — и Роберт — всего лишь одна статистическая единица. И все-таки в нем было что-то, что заставляло переживать за него чуточку больше, чем за других. Не говоря о шумихе в СМИ. — Беззащитность, — ответила Мина, склоняясь над лицом Роберта. С закрытыми глазами он производил впечатление спящего. Ничто в этом безмятежном лице не указывало на чудовищные надругательства, которым подверглось его тело. — Мы всегда больше переживаем за тех, кто кажется нам беззащитным, — пояснила Мина. — В свои двадцать два года Роберт оставался ребенком. — Бедные родители… Мильда собрала использованные инструменты, достала новую пару перчаток и протянула коробку Мине в ответ на ее вопросительный кивок. Прикосновение прохладной пластиковой пленки к коже вызвало приятные покалывания. Живи Мина в Японии, днями напролет ходила бы в защитной маске и перчатках, но в Швеции в глазах большинства это выглядело бы странным. Коллеги точно не поняли бы ее. Во всяком случае, Кристер и Рубен, чьи язвительные комментарии Мине уже приходилось слышать. — Их уже оповестили? — продолжала Мильда, имея в виду родителей Роберта. Она приняла у Мины коробку с перчатками и поставила ее на скамью с аккуратно разложенными в ряд инструментами. Мильда поддерживала военную дисциплину в своем стерильном царстве. — Да, — коротко ответила Мина. Эту часть профессиональных обязанностей полицейского она находила самой тяжелой. У каждой жертвы всегда находился кто-то, кто должен был ее оплакивать, и печальным вестником чаще всего выступал кто-нибудь из коллег. — И что, это тоже…