Йода слишком глуп. Сегодня мальчик будет Чубаккой. * * * После купания они лежали, каждая на своем полотенце, и сохли. Мальчик хотел раздеться до трусов, как будто для купания, но в последний момент передумал, потому что это было то, что они от него ждали. Солнце припекало, он начинал чувствовать голод и жалел, что не взял с собой треугольных маминых бутербродов. — Думаешь, твоя мама знает, что тебя нет дома? — спросила Лотта. — Мы старались не шуметь, но, кажется, она все равно заметила. Только не это. Мальчик почувствовал, как по телу распространяется холод. Он не должен был думать о бутербродах, тогда бы она об этом не спросила. — Где она вообще, твоя мама? — подхватила Малла. — Я ее не видела. — Она отдыхает, — ответил мальчик, — вы знаете. Поэтому лучше вам было вести себя тихо. Это было почти правдой, во всяком случае. Девчонки закивали. Они знали, что у его мамы случаются такие дни, когда она сама как это темное озеро, и от нее нужно держаться подальше. — Хочешь пообедать у нас? — предложила Йесси. — Мама всегда много готовит. В каплях на животе Йесси играл солнечный свет. Она хотела их сосчитать, но быстро поняла, что это будет трудно. — А что, если моя мама… — Твоя мама точно не заметит, что тебя нет дома, — перебила Малла. — Ты это знаешь. Думаю, мы все можем поесть у Йесси. Тут Лотта радостно закричала, а Йесси расхохоталась. — Мама умрет, как только увидит такую толпу. — Она так и давилась смехом. — Поедем, как только высохнем. Мальчик знал, что его самовольная отлучка не останется безнаказанной. Что мама ждет его. Он ведь обещал ей, что отойдет всего на минутку, взять одну вещь. Но впервые в жизни это его не беспокоило. На какое-то короткое время тьма в озере перестала быть такой страшной. * * * Он добавил еще несколько сантилитров. Двадцать один год выдержки. «Балвени Портвуд» — его любимый виски последние несколько лет. И вот уже третий бокал впустую. С тем же успехом он мог бы лакать медицинский спирт или что угодно для успокоения нервов. Слабый внутренний голос говорил ему, что этот положительный эффект — ничто в сравнении с паранойей, которую может вызвать алкоголь. Но у Винсента не хватало сил быть рациональным. И он был слишком стар, чтобы курить «травку». «Млекопитающие Мексики» лежали перед ним на столе. Винсент закрыл книгу, не имея ни малейшего желания перечитывать сообщение. Когда Мария ложилась, сказал, что ему нужно поработать еще. Ребекки и Беньямина не было дома. Старшие дети давно распоряжались свободным временем по своему усмотрению. Винсент выключил большой свет, оставив слабый настольный светильник. Покрутился на стуле. Правда состояла в том, что он и сам не знал, что ему нужно. Связаться с Миной — первое, что приходило в голову. Позвонить в полицию, но что он скажет? Что получил сообщение, обнаружить которое может лишь человек с таким же изощренным мозгом, как у убийцы? В отличие от «Лагавулина» «Балвени» он пил без льда. Но рефлекс крутить стакан, чтобы услышать стук о стекло прозрачных кусочков, похоже, впитался в кровь. Преступнику, или тому, кто заранее знал дату и время каждого убийства, было известно также об участии Винсента в расследовании задолго до того, как об этом узнал сам Винсент. Интересно, что сказал бы на это Рубен? Наверное, что в голове у менталиста что-то перегорело. Рубен, да… У этого человека свои демоны. Виснент задался вопросом, насколько осознает Казанова полицейского участка механизмы своего поведения? Обычно альфа-самцы такого калибра выглядят крутыми только со стороны. Под внешне непробиваемым панцирем — уязвимая плоть, об этом Винсенту говорил опыт всей его жизни. И дело здесь не в том, что именно Винсент должен открыть Рубену этот его секрет — за такое, пожалуй, можно получить и синяк под глазом. Просто иногда не мешает вслушаться в то, что говорят другие, пусть даже и Рубен. Винсент глотнул виски, ощутив, как тот смягчает и греет горло. Прикрыл глаза. На некоторое время попытался сосредоточиться на запахе и вкусовых ощущениях — не получилось. Перед внутренним взором стояли все те же красные буквы в книге с леопардом на обложке. Он открыл глаза. Это сообщение вызывало много вопросов. В частности, кто мог знать об участии Винсента в расследовании задолго до того, как это стало известно ему самому? И здесь ему приходили в голову только два варианта. Первый — Юлия, одобрившая идею Мины поговорить с Винсентом. И второй — сама Мина. Мина знала. Это ей удалось пробудить в Винсенте любопытство до такой степени, что он сказал «да». И если б не Мина в тот вечер заявилась к нему в Евле, встреча, скорее всего, вылилась бы в недолгий обмен вежливыми фразами и решительный отказ с его стороны. Его согласие — победа Мины. Винсент вылил в рот остатки виски и наполнил бокал по новой. Но это не могла и не должна быть Мина. Сама эта мысль абсурдна. Он ведь знает ее. Или все-таки нет? Во всяком случае, думает, что знает. Настолько, что ощущает ее присутствие даже в этой комнате, где ее нет. Потому что Мина вошла ему в плоть и кровь, стала его частью. Мина не могла прислать ему эту книгу. Или все-таки… Что, если «Млекопитающие» — все-таки подарок Мины? Винсента прошиб озноб, и неприятная мысль испарилась так же быстро, как и появилась. Оставаться с ней более длительное время было невыносимо, потому что все сразу летело к черту. Этот вариант он обдумает позже. Но если допустить, что это все-таки не Мина, то кто? То, что это могла быть Юлия, казалось еще более немыслимым. Других же вариантов просто не существовало. Винсент поднялся и принялся ходить по маленькой комнате. Чтобы думалось лучше, нужно обеспечить приток крови к мозгу. В конце концов, он лег на пол и замер. Мысленно вернулся в день их первой встречи. Точнее, вечер. Вечер в Евле. Мина сидела напротив него. В баре галдели участники конференции из Хельсингборга. Его гамбургер. Ее соломинка в стакане с колой. Мой шеф одобрил ваше участие в качестве внештатного консультанта. Мне посоветовали связаться с вами. Посоветовали, и совсем не обязательно Юлия. Но если не Юлия, то кто? Этот вопрос лучше задать Мине. Но в тот самый момент, когда Винсент расскажет о сообщении и «Млекопитающих Мексики», он окажется втянут в расследование совсем в другом качестве, нежели до того, а именно сменит сторону и из участника следственной группы превратится в одного из подследственных. И это было то, с чем ему хотелось бы повременить. Винсент оттягивал бы этот момент как можно дальше, если б это не грозило катастрофическими последствиями. Как-никак, речь шла о предотвращении следующего убийства. Он закупорил бутылку пробкой и отнес в шкаф на кухне. Итак, шаг номер один — выяснить, кто порекомендовал Мине втянуть его в это расследование. А потом он должен рассказать о книге. Которую прислала не Мина. Июль Мильда по опыту знала, что на визит к дедушке лучше оставить побольше времени. Миколас, дедушка со стороны мамы, как и сама мама, был из Греции, между тем как папа — из Литвы. Мильда носила имя литовской богини любви — отпрыск литовско-греческой семьи, выросший в Стокгольме. Более замысловатую комбинацию трудно придумать. Но сама она воспринимала это имя скорее в ироническом ключе, потому что если жизнь чем и баловала Мильду, то уж точно не любовью, если иметь в виду любовь мужчины. Брак давно вылился в череду серых будней, а знакомств на стороне она не заводила. С год назад, когда однажды вечером выпила слишком много вина, лежа в одиночестве на диване, у нее появился аккаунт на «Тиндере». Но с тех пор Мильда так и не удосужилась туда заглянуть. Хотя то, что она слышала о «Тиндере», не особенно воодушевляло. Помимо прочего Мильда боялась встретить там отца своих детей. — Дедушка! Наружная дверь не заперта, как всегда, и долгий опыт подсказывает, что наставлять дедушку бесполезно. Его вера в людей умиляла, если б только не была так опасна для жизни. Не далее как на этой неделе Мильде на вскрытие привезли тело пожилого мужчины, убитого в собственном доме. Грабеж — два подростка лишили старика жизни ради пятисот семидесяти крон. Мильда миновала кухню и столовую и через заднюю дверь вышла в сад. Дед, конечно, был там, в своей любимой теплице. Мильда вышла на маленькую деревянную террасу, где простояла несколько минут, наблюдая за дедушкой, прежде чем он успел ее заметить. Сколько часов она провела в этом саду ребенком, в маленьком красном доме в Эншеде, на самой границе с лесом… Теплица — ее подарок дедушке на шестидесятилетие. Его маленький рай. Мильда видела фигуру, мелькающую по другую сторону стеклянной стенки. Дедушка поливал саженцы, ощупывал землю опытными руками, обрывал мертвые листья и разговаривал со своими растениями. Мильда знала их все — томаты, чили, паприку и цукини. Даже арбуз — для дедушки Миколаса не было ничего невозможного. Наконец он заметил внучку, поднялся и помахал рукой. Ее лицо расплылось в улыбке, и Мильда побежала вниз по дорожке к теплице. — Привет, дед! Его объятия пахли спелыми томатами, солнцем и землей. Если б Мильду спросили, как пахнет любовь, это было первое, что пришло бы в ее голову. — Смотри, — лицо дедушки Миколаса сияло от гордости, — как красиво цветут цукини. Я засушил бы для тебя пару цветков; знаю, что ты любишь. Дедушка размахивал руками, озирая свое растительное царство, а Мильда слушала его истории о кабачках, томатах и о том, на какой стадии зрелости что находится. Она страшно любила эти ботанические штудии. Знала, что старший брат ждет не дождется, когда дедушка сойдет в могилу, чтобы продать домик в Эншеде вместе с садом. У самой Мильды ком застревал в горле при мысли о том, сколько еще осталось дедушке хлопотать в теплице. Они были такие разные, Мильда и ее брат… — Как Ади? — спросил дед, как будто прочитал ее мысли. «Ади» — «волк» по-литовски, и это имя как нельзя более подходило ее брату.