– Это верно. – А другая девочка… сколько ее искали, пока не нашли? Трое суток? – Да, – отвечаю я, вращая вино в бокале. – Да, трое суток. Получается, ты за всем этим следил? – Ну, вроде того. Постоянно в новостях. Такое не пропустишь. – Даже в Новом Орлеане? Патрик продолжает шинковать, помидорный сок стекает с разделочной доски и собирается в лужицу на стойке. Дом сотрясает еще один раскат грома. Он ничего мне не отвечает. – Тебе не кажется, что это мог быть один и тот же человек? – спрашиваю я, стараясь, чтобы мои слова прозвучали беззаботно. – Не думаешь, что тут есть… ну, какая-то связь? Патрик пожимает плечами: – Не знаю. – Он пальцем стирает с лезвия помидорный сок, потом облизывает его. – По-моему, еще рано об этом говорить. Так о чем они тебя спрашивали? – Да ни о чем конкретно. Пытались выяснить у меня, что она рассказывала во время приема. Само собой, я не стала отвечать, чем они остались не слишком довольны. – Правильно сделала. – Спросили, видела ли я, как она вышла из здания. Патрик смотрит на меня, наморщив лоб. – А ты видела? – Нет. Как выходит из офиса – да, но не из здания. Ну, то есть я-то была уверена, что она вышла. Там и деваться больше некуда. Разве что на нее напали прямо внутри, только… – Я делаю паузу, смотрю на покрывающую стенки бокала рубиновую жидкость. – Только это как-то маловероятно. Он кивает, переводит взгляд на разделочную доску, потом сгребает с нее овощи в сковородку. Кухню заполняет аромат чеснока. – Во всем прочем разговор был совершенно бестолковый, – говорю я. – Они, похоже, даже не знали, с чего начать. Снаружи все застилает сплошная пелена дождя; дом наполняется звуком миллионов пальцев, которые барабанят по крыше, умоляя впустить их внутрь. Патрик бросает взгляд на окно, потом подходит к нему и распахивает настежь; в кухню вливается густой земляной запах летней грозы, смешиваясь с ароматом домашней пищи. Какое-то время я наблюдаю за ним, за тем, как естественно Патрик скользит по кухне, посыпает тушащиеся овощи молотым перцем, втирает в розовое филе лосося марокканские пряности, перекидывает полотенце через могучее плечо – и мое сердце переполняется теплом от совершенства всех этих действий. От его совершенства. Никогда не смогу понять, отчего он выбрал меня, ущербную Хлою. Он ведет себя так, словно полюбил меня с нашей первой встречи, с того самого мгновения, как узнал мое имя. Но Патрик еще столько всего про меня не знает… Я думаю про спрятанную в моем кабинете небольшую аптечку – мой спасательный круг – и про то, как я использовала его имя для фальшивых рецептов ради того, чтобы собрать всю эту коллекцию. Думаю о своем детстве, о своем прошлом. Обо всем том, что я повидала. Всем том, что сделала. Он тебя не знает, Хлоя. Я пытаюсь выбросить слова Купера из головы, но понимаю, что брат прав. Если не считать моей семьи, Патрик знает про меня больше, чем кто-либо еще на свете, но это не так уж и много. Поверхностный уровень. Имитация. Я уверена, что, если покажу ему себя всю – покажу ущербную Хлою, открою ему свою пахучую, пульсирующую сердцевину, – ему хватит одного вдоха, чтобы отшатнуться. То, что ему откроется, никому понравиться не может. – Ну и хватит об этом, – говорит он и наклоняется поверх стойки, чтобы наполнить мой изрядно опустевший бокал. – Как прошел остаток недели? Из свадебного удалось что-нибудь сделать? Вспоминаю субботнее утро, когда Патрик отправился в Новый Орлеан. Я собиралась тогда заняться свадьбой, даже открыла ноутбук и ответила на несколько имейлов, но потом гостиную заполнили новости про Обри Гравино, и нахлынувшие воспоминания заперли меня внутри собственной головы, как в ушедшем под воду автомобиле. Я вспоминаю, как вышла из дома и принялась бесцельно кружить по Батон-Ружу, как наткнулась на «Кипарисовом кладбище» на поисковую партию, как мы нашли сережку Обри, как я уехала оттуда за несколько минут до того, как обнаружили и саму Обри. Думаю про Аарона Дженсена, навестившего маму, про теорию, которой он со мной поделился и которую я целую неделю изо всех сил пытаюсь забыть. Сейчас пятница, а Аарон предсказал, что к понедельнику найдут еще тело. До сих пор этого не случилось, и с каждым прошедшим днем груз на моих плечах делается чуть легче. Поскольку повышаются шансы, что он ошибся. На какую-то секунду я задумываюсь о том, что из этого следует рассказать Патрику, и решаю, что пока не готова, чтобы он узнал меня ближе – во всяком случае, с этой стороны. С той, которая сама себе выписывает лекарства, чтобы успокоить нервы. С той, которая присоединяется к поисковой партии на кладбище в попытках найти ответы на вопросы, задаваемые самой себе уже двадцать лет. Поскольку Патрик не позволяет мне прятаться, не дает бояться. Он устраивает для меня неожиданные вечеринки, готовится к свадьбе в июле, попросту плюет в лицо моим иррациональным страхам. Узнай он, чем я занималась всю неделю, пока его не было – глушила себя таблетками до полного оцепенения, вертела в голове сочиненный репортеришкой сценарий, втянула во все это собственную маму, при том что она не могла возразить, – ему было бы за меня стыдно. Мне самой стыдно. – Вроде бы да, – говорю я наконец и отпиваю из бокала. – Торт будет карамельный. – Вот это прогресс! – восклицает Патрик, перегибается еще дальше через стойку и целует меня в губы. Я откликаюсь на поцелуй, потом чуть отстраняюсь и гляжу на него. Он тоже вглядывается мне в лицо, его глаза изучают каждый участок моей кожи. – Что случилось? – спрашивает он, погружая пальцы мне в волосы. Его ладонь охватывает мой череп, и я опускаю в нее голову, словно в колыбель. – Что не так, Хлоя? – Все хорошо, – улыбаюсь я ему. По кухне волной прокатывается очередной громовой раскат, и я чувствую мурашки, бегущие по коже; не знаю, на что я так реагирую – молния ли это, вспыхнувшая снаружи, или то, как пальцы Патрика гладят мою шею, медленно рисуя круги на особо нежном участке кожи прямо за ухом. Я закрываю глаза. – Просто я так счастлива, что ты дома… Глава 18 Когда я просыпаюсь, дождь все еще идет – дождь той медленной, ленивой разновидности, которая грозит немедленно усыпить тебя заново. Я лежу во мраке, чувствуя под боком тепло Патрика, его кожу, прижатую к моей, его медленное, размеренное дыхание. Прислушиваюсь к капели за окном, к отдаленным раскатам грома. Закрываю глаза и представляю себе Лэйси – тело наполовину присыпано грязной землей, дождь смыл последние остатки улик, если они вообще были… Сейчас утро субботы. Тело Обри нашли неделю назад. С новостей об исчезновении Лэйси и моей встречи с Аароном Дженсеном прошло пять дней. – …Почему вы решили, что это подражатель? – спросила я его, сгорбившись над остывшим кофе. – Мы ведь пока что почти ничего и не знаем. – Время и место. Две пятнадцатилетние девочки, что соответствует жертвам вашего отца, похищены и убиты за какие-то несколько недель до годовщины исчезновения Лины Родс. Плюс то обстоятельство, что дело происходит в Батон-Руже, где теперь проживает семья Дика Дэвиса. – Но есть ведь и разница. Тела жертв моего отца так и не нашли. – Верно, – согласился Аарон. – Но, я думаю, подражатель как раз хочет, чтобы их нашли. Ему нужно, чтобы его усилия оценили. Тело Обри он бросил на кладбище, где ее видели в последний раз. Понятно, что его должны были вскоре обнаружить. – Да, но ровно об этом и речь. Это не похоже на то, что делал отец. Скорее уж преступник случайно наткнулся на Обри, убил ее на месте, да там же и оставил. В этом преступлении не видно никакого расчета. – Место, где он ее бросил, чем-то важно. Оно имеет особое значение. Может быть, он оставил рядом с телом улики, чтобы их нашли… – Для моего отца «Кипарисовое кладбище» не имело никакого особого значения, – возразила я, раздражаясь. – А время убийства – не более чем совпадение. – По-вашему, то, что вторую девочку, Лэйси, похитили в нескольких минутах от вашего офиса, тоже совпадение? Я не нашлась что ответить. – Не удивлюсь, Хлоя, если окажется, что этот персонаж уже крутился где-то неподалеку от вас. Подражатели – у них ведь всегда имеется причина для подражания. Может статься, они восхищаются тем, кого пытаются повторить, а может, напротив, презирают его, – но в любом случае копируют его стиль. Его жертв. Пытаются стать тем убийцей, что был до них, а быть может, даже превзойти его. Я приподняла брови и сделала глоток кофе. – Подражатель убивает оттого, что одержим личностью другого убийцы, – продолжил Аарон, сложив руки на столе и наклонившись вперед. – Он все про него знает, а следовательно, может оказаться, что он знает и вас. Наблюдает за вами. Он мог видеть, как Лэйси от вас выходит. Я всего лишь прошу вас довериться собственным ощущениям. Быть настороже и прислушиваться к тому, что подсказывает вам инстинкт. Я подумала про «Кипарисовое кладбище», про ощущение, будто за мной наблюдают, которое испытывала, подходя к машине и по дороге в офис. Заерзала на стуле, чувствуя все возрастающее беспокойство. Разговоры об отце всегда заставляли меня испытывать вину, вот только я никогда не могла понять, за что именно. За то, что предала его, что единственная из всех указала на него, и в результате он оказался за решеткой до конца своих дней? Или за то, что у меня с ним одна кровь, одна ДНК, одна фамилия? Сколько раз, когда речь заходила об отце, я чувствовала неодолимое желание просить прощения. Просить у Аарона, у родителей Лины, у всего Бро-Бриджа. У всех вокруг – за то, что существую на свете. В мире было бы куда меньше боли, если б Ричард Дэвис вообще не родился… Однако он родился, а следом за ним и я. Чувствую рядом движение и поворачиваю голову к Патрику, который не спит и смотрит на меня. Наблюдает за мной, за тем, как движутся мои обращенные к потолку глаза, пока я прокручиваю в голове разговор с Аароном. – Доброе утро. – Голос у него все еще сонный, он вздыхает, охватывает меня руками и прижимает к себе. – О чем задумалась? – Да ни о чем, – отвечаю я, тоже прижимаясь поближе. Трусь о его бедра и улыбаюсь: в меня упирается что-то твердое. Изогнувшись, я поворачиваюсь к нему, охватываю его ноги своими – и вот мы уже в полусонном молчании занимаемся любовью. Наши тела, чуть влажные от утреннего пота, прижаты одно к другому; Патрик впивается в меня крепким глубоким поцелуем – язык прямо у меня в глотке, зубы давят на губу. Его руки шарят по моему телу, по бедрам, животу, минуют грудь и приближаются к горлу. Я отвечаю на поцелуи, стараясь не обращать внимание на руки у себя на шее. Мне хотелось бы, чтобы он перенес их куда-то еще, куда угодно… Но Патрик этого не делает. Не убирает руки, а сам продолжает двигаться – резче и резче, быстрей и быстрей. Руки начинают давить. Я с криком отталкиваюсь от него и поспешно отодвигаюсь в сторону, как можно дальше. – Что такое? – спрашивает он и садится, ошеломленно глядя на меня. – Я сделал тебе больно? – Нет, – говорю я, чувствуя, как колотится сердце. – Нет, не больно. Просто… Смотрю на него, на его озадаченное лицо. На беспокойство во взгляде, что он все-таки причинил мне боль, на обиду, которую он не может не чувствовать при мысли, что я вырвалась из его объятий, будто его пальцы были горящими спичками, обжегшими мне кожу. Потом вспоминаю, как он целовал меня вечером на кухне. Как трогал пальцами трепещущую жилку под челюстью, как ласково, но твердо взял за шею… Я валюсь обратно на подушку и вздыхаю: – Прости меня. – Крепко зажмуриваю глаза. Надо выбросить это из головы. – Что-то я сегодня сильно напряжена. Дергаюсь без видимой причины. – Все в порядке. – Патрик обнимает меня за талию. Я знаю, что все испортила, – его возбуждения след простыл, да и моего тоже; но он все равно меня обнимает. – Сейчас столько всего творится… Я знаю, что он знает, что я думаю про Обри и Лэйси, но вслух этого никто из нас не произносит. Какое-то время мы лежим молча и слушаем дождь. Стоит мне подумать, что Патрик, кажется, опять заснул, как я слышу его шепот: – Хлоя? – М-м-м… – Ты мне ничего рассказать не хочешь? Я не отвечаю, и затянувшееся молчание говорит ему все, что он хочет знать. – Ты можешь смело со мной поделиться, – шепчет он. – Я твой жених. Я за тебя. Всегда. – Знаю, – говорю я. И я ему верю. В конце концов, я все рассказала Патрику про отца, про свое прошлое. Но одно дело – отвлеченно перебирать воспоминания, сообщая о них как о свершившихся фактах, только и всего. И совершенно другое – заново переживать их в его присутствии. Видеть в каждом темном углу лицо отца, слышать слова мамы, эхом звучащие в чужих словах. Хуже всего, что все это – ощущение дежавю – уже было раньше. Никогда не забуду взгляд Купера, когда он смотрел на меня тогда, давно, а я пыталась объяснить свои поступки, свои мысли. Ту смесь озабоченности с неподдельным страхом. – Я в порядке, – говорю. – Честное слово. Просто столько всего сразу… Девочки пропадают, отцовская годовщина скоро… Мой телефон на прикроватной тумбочке принимается энергично вибрировать, включившийся экран частично освещает все еще темную спальню. Опершись на локоть, я щурюсь на незнакомый номер, чей обладатель пытается до меня дозвониться. – Кто это? – Не знаю, – отвечаю я. – Вряд ли по работе – сегодня суббота и еще совсем рано. – Давай, отвечай, – говорит Патрик, отворачиваясь. – Мало ли что…