– Закрой. Я подчиняюсь и вслушиваюсь в окружающую нас абсолютную тишину. Он их сюда привез? Обри и Лэйси? Он здесь это сделал? Место подходящее – далеко отовсюду и надежно укрытое. Он ничего тебе не сделает. Я слышу, как вокруг нас жужжат комары, как на отдалении шуршит листьями какое-то животное. Не тронет тебя. Я слышу шаги – это Патрик возвращается к моей машине, открывает багажник и что-то оттуда достает. Он ничего тебе не сделает, Хлоя. Я слышу глухой удар – то, что он достал, упало на землю. Теперь Патрик идет ко мне и что-то несет с собой. Я слышу, как оно царапает по земле. Металлическое царапанье. Лопата. Я резко разворачиваюсь, готовая кинуться в лес и там спрятаться. Готовая заорать во всю глотку, надеясь, что, как это ни маловероятно, поблизости кто-нибудь окажется. Кто-нибудь меня услышит. Кто-нибудь сумеет помочь. Встретившись со мной взглядом, Патрик удивленно таращит глаза. Он не ожидал, что я повернусь. Не ожидал, что стану сопротивляться. Я смотрю на то, что он держит в руках, на зажатую в ладонях длинную рукоять. Я вскидываю вверх руки, чтобы отразить удар, уже прицельней гляжу на то, что он держит, и обнаруживаю… что это не лопата. А весло. – Думал, нам стоит покататься на лодке, – говорит Патрик, кося глазами на воду. Я поворачиваюсь и смотрю в небольшой просвет между деревьями; за ним виднеется болотистая водная поверхность. Рядом – наполовину скрытый кустами деревянный стеллаж, на нем – четыре каноэ, покрытые листьями, пылью и паутиной. Я выдыхаю. – Это место не так просто найти, но лодки здесь всегда были. – Шагнув ближе, Патрик протягивает весло мне. Я хватаюсь за рукоять, чувствую руками его вес. – Их можно брать совершенно бесплатно, только весло нужно свое. В мой багажник оно не влезает, так что я утром взял твои ключи и загрузил его к тебе. Я всматриваюсь в Патрика. Если он собирался использовать эту штуку в качестве оружия, зачем отдавать ее мне? Смотрю на весло, потом снова на лодки, на неподвижную воду, на безоблачное небо. Бросаю взгляд на машину – как я понимаю, мой единственный способ отсюда выбраться. Но ключи у него в кармане, а иначе домой не попасть. Тогда я решаю – раз он умеет притворяться, чем я хуже? – Патрик, – говорю я, понурив голову. – Патрик, прости. Не знаю, что на меня нашло. – Ты просто перенапряглась, Хлоя. И у тебя были на то причины. Потому-то мы сюда и приехали. Я помогу тебе расслабиться. Я смотрю на него, все еще сомневаясь, стоит ли ему верить. Поток доказательств, обрушившийся на меня за несколько часов, игнорировать трудно. Цепочка, запах духов, и как Купер смотрел на него в «Риверсайде», будто ощущая то, что я сама почувствовать не могла, – нечто мрачное, зловещее… Предостережение от мамы. Как он вчера ухватил меня за руку, прижав к дивану; как сегодня утром командовал мной, дразнил ключами… Но есть ведь и другое. Он поставил охранную сигнализацию. Отвез меня к маме в «Риверсайд», организовал ту вечеринку, запланировал, чтобы сегодняшний день мы провели вместе. Ровно те самые романтические поступки, которые Патрик совершал с нашей самой первой встречи, когда отобрал у меня тяжелую коробку и поставил себе на плечо. Те самые жесты, которые я надеялась отныне наблюдать до конца наших дней. Видя его виноватую улыбку, я сама не могу не улыбнуться – вот она, сила привычки – и в этот самый момент решаю: даже если Патрик и способен причинять боль другим, я еще не могу поверить, что он причинит ее мне. – Ладно, – говорю. – Ладно, давай попробуем. Улыбка Патрика делается шире, он спешит к стеллажу и снимает с деревянных жердей одно каноэ. Волочит его по земле, потом стряхивает с него мусор, собирает наросшую внутри паутину и спускает на воду. – Дамы вперед. – Он предлагает мне руку. Я позволяю взять себя под локоть, неуверенно шагаю в лодку, она уходит из-под ног, я инстинктивно хватаюсь за его плечо, и Патрик помогает мне усесться. Убедившись, что я разместилась, отталкивает лодку и запрыгивает на сиденье у меня за спиной. Я чувствую, что мы плывем. Когда мы оказываемся на большой воде, у меня от окружающей красоты дух захватывает. Река медленная и неторопливая, тут и там из мутной воды торчат кипарисы; их узловатые стволы похожи на готовые вцепиться пальцы. Солнечный свет стекает по занавесям испанского мха миллионами крохотных подмигивающих искорок, лягушачий хор что-то распевает в унисон влажными горловыми голосами. По водной поверхности лениво плывут водоросли. Уголком зрения я замечаю медленно движущегося аллигатора; его маленькие глазки наблюдают за цаплей, которая вдруг поднимается на тонких ногах, хлопает крыльями и исчезает в безопасности ветвей. – Замечательно здесь, правда? Патрик позади меня неторопливо гребет, шуршание воды о борта каноэ начинает меня убаюкивать. Я не отвожу взгляда от аллигатора, молчаливого наблюдателя, спрятавшегося на самом видном месте. – Великолепно, – говорю. – Мне это место напоминает о… Я осекаюсь, неоконченная мысль тяжко повисает в воздухе. – Напоминает о Бро-Бридже. Но… в хорошем смысле. Нас с Купером иногда возили на озеро Мартин. Аллигаторов высматривать. – Твоей маме там тоже наверняка нравилось. Я улыбаюсь, вспоминая. Как среди деревьев разносились наши крики: «До свиданья, аллигатор!» Как мы голыми руками ловили черепах и считали кольца у них на панцире, чтобы определить возраст. Как раскрашивали грязью лица в боевую раскраску, потом вламывались в таком виде домой, мама ругалась, а мы, хихикая, направлялись в ванную, где она оттирала нам физиономии, пока те не покраснеют. Как вдавливали ногти в комариные укусы: наши ноги сплошь покрывались крестиками, разве что ноликов рядом недоставало. Почему-то вызвать во мне эти воспоминания способен только Патрик. Только он способен выманить их из убежища, из секретной ниши в глубинах памяти, из тайной комнаты, куда я их загнала, увидев в телевизоре лицо отца – плачущего не оттого, что отнял шесть жизней, а оттого, что попался. Только Патрик способен напомнить мне, что не все в прошлом было плохо. Я откидываюсь на скамье и закрываю глаза. – А вот это мне здесь нравится больше всего, – говорит Патрик, огибая речную излучину. Я открываю глаза и вижу впереди, на расстоянии «Кипарисовое ранчо». – Всего шесть недель осталось. С воды поместье выглядит еще шикарней – огромное белое здание возвышается над пространством тщательно подстриженной травы. Круглые колонны поддерживают три ряда балконов, кресла рядом с входом так и раскачиваются на ветру. Вперед-назад, вперед-назад. Я представляю, как спускаюсь по величественным деревянным ступеням – вниз, к воде, навстречу Патрику… Над водой вдруг эхом разносятся слова детектива Томаса, вырывая меня из счастливого транса. В чем в таком случае связь между вами и Обри Гравино? Никакой связи нет. Я не была знакома с Обри Гравино. Пытаюсь заглушить звук этих слов, но отчего-то не могу выкинуть его из головы. Не могу выкинуть из головы ее. Подведенные глаза и пепельно-каштановые волосы. Длинные тонкие руки. Юную загорелую кожу. – Я в него с первого взгляда влюбился, – говорит Патрик у меня за спиной. Я почти его не слышу. Не могу оторвать взгляда от кресел, все раскачивающихся на ветру вперед-назад. В них никто не сидит, но так было не всегда. В одном из них была девочка. Худая загорелая девочка лениво раскачивалась, упершись в колонну кожаным сапогом, потертым и выгоревшим на солнце. Моя внучка. Этот дом принадлежит нашей семье уже не одно поколение. Я вспоминаю, как Патрик ей помахал. Как она уселась ровней и одернула юбку. Как застенчиво опустила голову, прежде чем помахать в ответ. Внезапно опустевшее крыльцо. И кресло, еще какое-то время покачивающееся, прежде чем застыть. Ей нравится забегать сюда после школы. Она любит на крыльце делать уроки. Две недели назад она так сюда и не добежала. Глава 31 На экране моего ноутбука – изображение Обри с фотографии, которой я раньше не видела. Маленькое, размытое оттого, что я увеличила ее лицо, но достаточно четкое, чтобы не сомневаться. Это она. Обри в белом платье сидит на лужайке, поджав под себя ноги, все те же сапоги натянуты до колен, руками она касается идеально подстриженной изумрудной травы. Это семейный портрет, рядом с ней – родители. Бабушки и дедушки. Тети и дяди, двоюродные сестры и братья. Изображение обрамляют те же самые затянутые мхом дубы, которые в моем воображении должны обрамлять мою свадьбу; позади – те самые белые ступени, по которым я должна идти под вуалью, поднимаются вверх к огромному крыльцу. К тем самым креслам, которые никак не перестанут качаться. Я подношу к губам картонный стаканчик с кофе, продолжая разглядывать изображение. Читаю про владельцев на официальном сайте «Кипарисового ранчо». Оно действительно принадлежит семейству Гравино уже не одну сотню лет – началось все с фермы, где в 1787 году выращивали сахарный тростник; потом там разводили лошадей, и постепенно все превратилось в место для празднеств и церемоний. Здесь жили семь поколений семейства Гравино, и в свое время производился едва ли не лучший в Луизиане сироп. Осознав, какую ценность представляет их участок земли, семейство заново отремонтировало дом и отреставрировало амбар. Безупречно украшенные здания и тщательно выстриженная растительность отныне представляли собой идеальный луизианский пейзаж, где так здорово проводить свадьбы и корпоративы. Я припоминаю, как лицо Обри под надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» сразу же показалось мне смутно знакомым. Как меня начало грызть ощущение, что я ее знаю. И теперь ясно отчего. Она была на ранчо в тот день, когда мы его посетили. Когда осматривали местность, резервировали дату свадьбы. Я ее там видела. И Патрик видел. А теперь она мертва. Я перевожу взгляд на лица родителей Обри. Родителей, которых я видела в выпуске новостей две недели назад. Отец тогда плакал, закрыв руками лицо. Мать умоляла камеру: «Мы хотим, чтобы наша деточка вернулась домой». Потом я смотрю на ее бабушку. Милую женщину, что сражалась с планшетом, одновременно пытаясь сгладить мои надуманные опасения рассказом про кондиционеры и опрыскивание насекомых. Вероятно, в новостях упомянули, что Обри Гравино принадлежит к известной в городе семье, но я не обратила внимания. Когда тело нашли, я намеренно избегала их слушать. Ездила по городу с выключенным радио. А когда ее портрет сменил портрет Лэйси, подробности уже утратили свое значение. Пресса нашла себе новую тему. И весь мир тоже. Обри сделалась еще одним смутно знакомым лицом в океане прочих лиц. Принадлежащих таким же, как она, пропавшим девочкам. – Доктор Дэвис? Я слышу негромкий стук и поднимаю взгляд над ноутбуком – на меня из-за приоткрытой двери смотрит Мелисса. На ней майка и шорты, волосы завязаны в узел над головой, на плече спортивная сумка. Полседьмого утра, небо за окном кабинета только-только стало из черного делаться синим. Когда проснешься утром раньше всех остальных, в этом заключается какое-то особое одиночество – единственная чашка кофе, пустое шоссе, безлюдный офис, где ты сама включаешь свет. Я была так поглощена изображением Обри, так оглушена абсолютной тишиной, что даже не заметила прихода Мелиссы. – Доброе утро, – улыбаюсь я и машу ей рукой, чтобы она заходила. – Раненько ты сегодня. – И вы тоже не поздно. – Она проходит в кабинет, закрывает за собой дверь и утирает со лба струйку пота. – У вас сегодня ранняя консультация? Я вижу у нее на лице панику, страх, что она неправильно прочла расписание и вот теперь заявилась в рабочее время в одежде для спортзала. Я трясу головой. – Нет, просто пытаюсь разгрести кое-какие завалы. Всю прошлую неделю… сама знаешь. Не до того было. – Верно, как и мне. На самом деле я просто не в состоянии оставаться с Патриком в одном доме ни минутой дольше, чем необходимо. Там, в лодке, чуть покачиваясь на воде и глядя издалека на «Кипарисовое ранчо», я наконец позволила себе испугаться. Не просто подозревать, но бояться. Бояться человека, который сидел совсем близко от меня, достаточно близко, чтобы дотянуться до моей шеи. Бояться жить под одной крышей с чудовищем – которое пряталось на самом видном месте, подобно скользящему по водной глади аллигатору. Подобно моему отцу двадцать лет назад. Теперь мою совесть грызли не только ожерелье, недоверие Купера, мамино предупреждение, но еще и это. Связь со мной еще одной мертвой девочки – со мной и с Патриком. И точно так же, как я хранила от Патрика свои секреты, в этот миг я твердо осознала, что и он прячет от меня свои. Купер прав – мы друг друга не знаем. Мы обручены и собираемся пожениться. Мы живем под одной крышей, спим в одной постели. Но мы с этим человеком чужие друг другу. Я его не знаю. И не знаю, на что он способен. – Голова разболелась, – сказала я ему тогда, и не то чтобы напрямую солгала. На меня волнами накатывала тошнота, пока я смотрела на отдаленное здание, на пустые кресла, которые словно раскачивали призрачные ноги. Я гадала, было ли тогда на Обри ожерелье, то самое, которое сейчас спрятано где-то у меня дома. – Давай вернемся? Патрик у меня за спиной ничего не ответил, и я спросила себя, о чем он сейчас думает. Зачем он вообще меня сюда привез? Посмотреть, как я отреагирую? Для него это часть забавы – поманить меня правдой, но так, чтобы я не смогла дотянуться? Или он меня предупреждает? Знает ли он, что я знаю? Я вспомнила про разговор с Аароном, как он предположил, что «Кипарисовое кладбище» может иметь какое-то особое значение. Я могла бы и раньше догадаться. Впервые я увидела Обри на «Кипарисовом ранчо», а тело ее нашли на «Кипарисовом кладбище». Сначала я не обратила внимания – для наших мест название совершенно обычное, – но после того, как тело Лэйси обнаружилось рядом с моим офисом, это уже не похоже на совпадение. Слишком уж все точно рассчитано, чтобы оказаться случайностью. Патрик что, хотел, чтобы я узнала Обри, когда ее найдут? Или у него достаточно самоуверенности, чтобы показать мне очередную деталь головоломки и ожидать при этом, что уже начавшую формироваться картинку я так и не увижу? – Патрик? – Да, конечно. – Голос негромкий, обиженный. – Конечно, давай вернемся. Хло, с тобой все в порядке? Я кивнула и заставила себя отвести глаза от дома, чтобы взглянуть на что-нибудь еще. На что угодно еще. В молчании мы подгребли обратно к машине и отправились домой. Патрик с плотно сжатыми губами не отрывал глаз от дороги, а я, упершись головой в боковое стекло, массировала себе виски. Когда мы подъехали к дому, я что-то пробормотала насчет поспать, удалилась в спальню, заперла дверь и улеглась в кровать. – …Слушай, Мел, – я поднимаю глаза на ассистентку. – Можно задать тебе вопрос? Про ту вечеринку? – Конечно. – Улыбнувшись мне, она присаживается напротив. – Патрик в котором часу туда приехал? Она прикусывает изнутри щеку и задумывается. – Если честно, немногим раньше тебя. Первыми там были мы с Купером и Шэннон. Патрик задержался на работе, так что это мы всех остальных впустили, а он минут за двадцать перед тобой подъехал. Я снова чувствую знакомый болезненный укол у себя в груди. Купер попытался преодолеть собственные чувства. Постарался приехать туда ради меня, несмотря ни на что – или, может, именно поэтому. Я представила себе, как он стоит в дальнем углу гостиной, скрытый за толпой. Видит, как я кричу, как запускаю руку в сумочку и принимаюсь там яростно рыться. Как Патрик кладет руки мне на талию, ведет внутрь, раздвигая гостей. Купер всего этого наверняка просто не смог выдержать. Не смог смотреть, как Патрик, сверкая белозубой улыбкой, манипулирует мной и добивается послушания. Поэтому еще до того, как я смогла его увидеть, он развернулся и потихоньку ускользнул во двор, где и остался наедине с пачкой сигарет. Дожидаясь меня. Удивительно, как я этого раньше не поняла – вероятно, мое упрямство виновато. Мой эгоизм. Хотя теперь очевидно, что Купер был там ради меня, в той же незаметной манере, как и всегда – как и на фестивале раков, когда его голова появилась среди моря прочих лиц и он отделился от толпы. Когда он нашел и утешил меня, оставшуюся в одиночестве. – Хорошо, – говорю я, пытаясь сосредоточиться. Пытаясь вспомнить тот день в подробностях. Лэйси вышла из моего офиса в шесть тридцать, я – ближе к восьми, поскольку сохраняла запись консультации, наводила в кабинете порядок и отвечала на звонок Аарона. Потом еще заехала в аптеку и дома оказалась, наверное, где-то в восемь тридцать. У Патрика было два часа, чтобы схватить Лэйси рядом со зданием офиса, отвезти туда, где он ее держал, прежде чем бросить за мусорным баком, и вернуться домой раньше меня. Могло ли все быть именно так? – А что он делал, когда приехал? Мелисса ерзает на стуле, закидывает ногу на ногу. Она обеспокоена даже больше, чем когда вошла, поскольку понимает, что в вопросах заключено нечто очень личное. – Поднялся наверх освежиться, я так думаю, принял душ и переоделся. Сказал, что весь день был за рулем. А вниз спустился, когда мы уже увидели твои фары совсем рядом с домом. Наполнил несколько бокалов… ну, тут ты и вошла. Я киваю и снова улыбаюсь, чтобы она почувствовала мою благодарность за информацию, хотя внутри мне хочется орать. Я отчетливо помню тот момент. Людское море расступилось, и из толпы появился Патрик. Подошел ко мне с бокалами в руках, обнял рукой за талию, притянул к себе, и по всему моему скованному паникой телу прокатилась волна облегчения. Помню пряный запах его геля для душа, белоснежную улыбку. Помню, как чувствовала себя счастливой, чертовски счастливой – в этот самый момент с ним рядом. Но теперь… я не могу не задаться вопросом, что же именно он делал непосредственно перед тем. Может быть, мылом пахло так сильно оттого, что он намеренно мылился посильней, чтобы отбить другой запах. Может быть, одежда, которую он переменил, уже не у нас дома – он выбросил ее где-то у дороги или даже сжег, чтобы устранить следы собственного преступления. Когда наши нагие и сплетенные тела лежали той ночью в постели, были ли на нем ее следы – волосок, капелька крови, обломок ногтя, застрявший там, где Патрик его не успел обнаружить? Я думаю про Обри, про тот вечер, когда пропала она, – чем мы занимались, когда он вернулся домой? Запрыгнул ли сразу в душ, как всегда делает после дальних поездок в одиночестве? Может быть, я тогда тоже решила присоединиться, снимала с него одежду, пока ванная наполнялась паром? И помогла смыть ее следы? Я щиплю себя за переносицу, закрываю глаза. От всех этих мыслей меня тошнит. – Хлоя? – слышится озабоченный голос Мелиссы, мягкий, почти что шепот. – С тобой все в порядке?