– Вы уверены в этом? – прошептала Сара. – Вы же не стали бы говорить это просто так? Теперь мы можем продолжить разговор. Только не о моей супружеской жизни: это похоронено и прошло. После нескольких лет страданий и печалей, я провела несколько спокойных лет в чужих домах, хозяева были добры ко мне, чего не сказать о других слугах. Вот что можно сказать о моей жизни. Беда, в которой я сейчас нахожусь, беда, которая привела меня к вам, уходит корнями дальше, чем те годы, о которых мы говорили, – уходит далеко, далеко, далеко назад, дядя Джозеф, к тому далекому дню, когда мы виделись в последний раз. – Шестнадцать лет, – сказал старик недоверчиво. – Сара, это далекое прошлое. – Да, ты помнишь, где я жила, и что случилось, когда… – Когда ты тайком приехала ко мне и просила, чтоб я тебя спрятал. Это было вскоре после смерти той госпожи, которая жила далеко на западе в старом доме. Ты была тогда испугана, бледна, так же, как и сейчас. – И все видят меня такой! Люди всегда думают, что я нервничаю, всегда жалеют меня, считая, что я больна. Произнеся эти слова с внезапной горячностью, она поднесла к губам чашку с чаем и осушила ее содержимое одним махом. – Еще чаю, дядя Джозеф, еще чаю. – Он холодный, – сказал старик. – Подожди, я попрошу принести горячей воды. – Нет! – воскликнула она, не давая ему подняться. – Я люблю холодный! Пусть никто больше не заходит – я не смогу говорить, если кто-то еще зайдет. – Она придвинула стул вплотную к креслу дяди и продолжила: – Ты не забыл, как я была напугана в то далекое время, но помнишь ли ты, почему я была напугана? – Ты боялась, что за тобой следят, Сара. Я старею, но моя память остается молодой. Ты боялась своего господина, боялась, что он пошлет за тобой слуг. Ты убежала, ты не сказала ни слова никому – даже дяде Джозефу, даже мне. – Я говорила тебе тогда, что госпожа, умирая, оставила мне тайну в письме, и я должна была это письмо отдать ее мужу. Я сказала тебе тогда, что спрятала его потому, что не в силах была передать его, потому что мне легче было умереть, нежели раскрыть эту тайну. Вот что я тебе сказала. Больше я ничего сказать не могла и не могу. Разве я не сказал, что моя госпожа заставила меня поклясться на Евангелии? Дядя, есть в комнате свечи, которые можно зажечь, не беспокоя никого? – В шкафу есть свечи и спички. Но посмотри в окно, Сара. Сейчас только сумерки, еще не темно. – Снаружи нет, но здесь темно. – Где? – Вот в том углу. Зажги свечу. Я не люблю темноту, когда она собирается в углах и ползет вдоль стен. Дядя Джозеф зажег две свечи, поставил их на стол и, поглядев во все углы комнаты, сказал и шутливо, и печально: – Ты боишься темноты, словно дитя. Сара, казалось, не слышала его. Ее взгляд был прикован к углу комнаты, на который она указала за мгновение до этого. Когда старик вернулся на свое место рядом с ней, она не посмотрела на него, но положила свою руку на его и неожиданно сказала: – Дядя, как ты думаешь, могут ли мертвые возвращаться с того света и следовать за живыми повсюду и видеть, что они делают? Старик вздрогнул. – Сара! Как ты можешь говорить такие вещи! Что за странный вопрос? – Бывает ли с тобой, – продолжила Сара, по-прежнему не отрывая взгляда от угла и, казалось, не слыша дядю, – что ты пугаешься, сам не зная чего, и вдруг тебя обдает холодом с ног до головы, пробегает дрожь по спине, и волосы, кажется, вот-вот зашевелятся? Я чувствую это даже летом. Я чувствую, как будто чьи-то холодные влажные пальцы прикасаются ко мне. В Новом Завете сказано, что мертвые выйдут из гробов. Мертвые! А до того времени ведь они остаются в могилах, не могут выходить? Не правда ли? Дядя Джозеф совершенно растерялся. Не говоря ни слова, он попытался отдернуть руку, которую она все еще держала; но единственным результатом этого усилия было то, что она крепче сжала пальцы и наклонилась вперед в своем кресле, чтобы еще пристальнее всмотреться в угол комнаты. – За несколько минут до смерти моя госпожа заставила меня поклясться на Евангелии, что я никогда не уничтожу письма, и я его не уничтожила. Она заставила меня поклясться, что, оставляя дом, я не возьму его с собой, и я не взяла. Она хотела было заставить меня произнести и третью клятву – что я отдам письмо господину, – но смерть ей помешала. Но она мне грозила – с мертвенной бледностью на лбу и щеках, – она грозила мне прийти с того света, если я помешаю ее воле, а я помешала! При этих словах она сделала отчаянный жест в ту сторону, куда были устремлены ее глаза. – Покойтесь с миром, мистрис, покойтесь с миром! – прошептала она задыхаясь. – Разве мой господин жив? Покойтесь с миром, пока утонувшие не восстанут. Расскажешь ему тайну, когда море отдаст своих мертвецов. – Сара! Сара! Что с тобой? – лепетал старик, дрожа всем телом. – Ты пугаешь меня, Сара! Она медленно обернулась к нему и посмотрела взглядом, лишенными всякого выражения; глазами, которые, казалось, смотрели сквозь него на что-то потустороннее. – Gott in Himmel! Что она видит? – говорил старик, беспокойно оглядываясь во все стороны. – Сара! Что с тобой? Ты больна? Ты в обмороке? Тебе плохо? Ты наяву видишь сон? Он взял ее за обе руки. Почувствовав это внезапное прикосновение, Сара задрожала всем телом, но при этом посмотрела на старика осознанным взглядом и молча опустилась на стул. – Слава богу! Пришла в себя, – проговорил дядя Джозеф. – Пришла в себя? – рассеянно повторила Сара. – Да, да, – ответил старик, стараясь ее успокоить. – Ты больна, Сара. Здесь есть хорошие доктора, завтра я приведу к тебе лучших. – Не нужно мне докторов! Я их терпеть не могу. Они смотрят на меня с каким-то глупым любопытством, словно хотят что-нибудь найти во мне… Да, на чем я остановилась? Мне так много нужно сказать, но я столько страдала, дядя Джозеф, я так ужасно страдала, и эта тайна… – Не говори о ней, – почти умоляющим голосом произнес старик, – не говори хотя бы сегодня! – Почему? – Потому что тебе опять сделается дурно, ты опять станешь смотреть в этот угол и видеть сны с открытыми глазами. Ты очень больна. Да, да, Сара, ты очень больна. – Нет, я не больна! Ох, все твердят, что я больна? Дай мне сказать. Я затем и приехала, чтобы поговорить. Я не успокоюсь, пока не расскажу вам обо всем. – Она то краснела, то бледнела и явно смущалась, очевидно, осознав, что позволила себе слова и действия, которые было бы разумнее сдержать. – Не обращай внимания, если я говорю или выгляжу не так, как следовало бы. Я иногда забываюсь, сама того не замечая. Видимо, сейчас это и произошло. Это ничего не значит, дядя Джозеф, – ничего, правда. Успокоив таким образом старика, она повернулась спиной к тому углу, с которого до этого не могла отвести глаз. – Хорошо, хорошо. Вот это мне приятно слышать. Мы не будем говорить теперь о прошлом, потому что ты, пожалуй, опять забудешься. Лучше станем говорить о настоящем. Я так же хорошо помню прошлое, как и ты. Ты сомневаешься? Сейчас в двух-трех словах я расскажу тебе, что случилось шестнадцать лет назад. Ты оставила работу в старом доме, бежала ко мне, просила меня, чтоб я тебя спрятал, пока твой господин и его слуги искали тебя повсюду. Я просил тебя остаться у меня, но ты решилась навсегда уехать как можно дальше от Корнуолла. Вот и вся история твоих неприятностей. Оставь ее в прошлом и скажи мне, в чем причина твоей беды сейчас. – Прошлая причина моей беды, дядя Джозеф, и нынешняя причина – одна и та же. Тайна… – Что? Ты хочешь вернуться к этому разговору? – Я должна! – Но зачем? – Затем, что тайна эта скрыта в письме… – И что с того? – Есть опасность, что его обнаружат. Шестнадцать лет оно пролежало спрятанным, и теперь, после столь долгого времени, появилась ужасная возможность, что оно вновь увидит свет. Единственный человек во всем мире, который никогда не должен был взглянуть на это письмо, – это тот человек, который, скорее всего, найдет его! – Так, так! Уверена ли ты в этом, Сара? Откуда ты знаешь? – Из ее собственных уст. Случай свел нас вместе… – Нас? Что значит «нас»? – Дядя, ты, конечно, помнишь, что капитан Тревертон, у которого я служила, жил в Портдженнской Башне? – Я забыл его имя. Но это неважно – продолжай. – Когда я оставила свое место, мисс Тревертон была пятилетней девочкой. Теперь она замужем. Такая красивая, такая умная! И такое милое, молодое и счастливое лицо! А еще у нее есть ребенок, такой же прекрасный, как она сама. О, дядя, если бы ты мог увидеть ее! Я бы многое отдала, лишь бы ты ее увидел! Дядя Джозеф послал воздушный поцелуй и пожал плечами: первым действием он выразил почтение к красоте дамы, а вторым – смирение с несчастьем, что не может ее увидеть. – Теперь ее фамилия Фрэнкленд, – продолжала Сара. – Конечно, это лучше, чем Тревертон. Муж, уверена в этом, страстно ее любит. Да разве и можно ее не любить? – Так, так, это очень хорошо, – заметил старик, казавшийся озадаченным, – это очень хорошо, если муж любит свою жену. Но ты опять уходишь в какой-то лабиринт. К чему все эти разговоры о муже и жене? Честное слово, Сара, но твое объяснение ничего не объясняет – оно только размягчает мои мозги. – Я должна рассказать о них. Портдженнская Башня принадлежит теперь ее мужу, и они собираются там жить. – Наконец-то, становится понятнее. – Они будут жить в том самом доме, где хранится тайна; они будут ремонтировать ту самую часть дома, где спрятано письмо. Она хочет лично пойти в заброшенные комнаты и все там осмотреть – потешить свое любопытство. – Но ведь она и не подозревает о тайне? – Боже упаси! – Но ведь в доме много комнат, и письмо в одной из них, почему же она пойдет именно в нее? – Потому что я всегда говорю не то, что нужно! Потому что я всегда пугаюсь и теряюсь в самый неподходящий момент! Письмо спрятано в комнате, которая называется Миртовой. И я была глупа, слаба и безумна, предостерегая Розамонду от входа в нее. – Ах, Сара, Сара! Это действительно было ошибкой. – Не могу объяснить, что на меня нашло. Я словно лишилась чувств, когда услышала, как она столь невинно говорила о том, что собирается развлечься поисками в старых комнатах. Дело близилось к ночи, ужасные сумерки сгущались в углах и ползли по стенам. Мне очень хотелось зажечь свечи, но я не решалась, боясь, что она увидит правду на моем лице. А когда я все-таки зажгла их, стало еще хуже. Я не знаю, почему я это сделала! Я готова была вырвать язык, чтоб не сказать ни слова и, однако ж, сказала! Помоги мне, дядя, ради прошлых времен, когда мы были счастливы, помоги мне советом. – Я помогу тебе, Сара. Только постарайся не быть такой несчастной! Не смотри на меня такими грустными глазами! Я готов помочь тебе в любую минуту, только скажи, в чем тебе нужен совет. – Разве я тебе не сказала? – Нет, ни слова. – А теперь скажу… – Она помолчала, внимательно посмотрела на дверь, ведущую в магазин, прислушалась и продолжила: – Мое путешествие еще не окончено, дядя Джозеф. Я еду в Портдженну, отправлюсь в Башню, в Миртовую комнату – туда, где лежит письмо. Я не посмею уничтожить его, не посмею увезти его оттуда, но я уберу его из Миртовой комнаты. Дядя Джозеф ничего не сказал, только удрученно покачал головой.