Они повернули на ту же дорогу, по которой шли к Портдженнской Башне, а за ними, шагах в ста, шел Джейкоб с мотыгой в руках. Солнце только что село, но над широкой, открытой поверхностью болота было еще светло, и Джейкоб остановился, чтобы дать старику и его племяннице отойти подальше от дома, прежде чем последовать за ними. Согласно инструкциям экономки, он должен был лишь следить за ними, и не более того; а если вдруг он заметит, что они остановились и обернулись, он тоже должен был остановиться и сделать вид, что копает землю мотыгой. Воодушевленный обещанием шести пенсов, если он сделает все в точности так, как ему сказали, Джейкоб четко следовал инструкции и не сводил глаз с двух незнакомцев. – Теперь, дитя мое, я расскажу, что меня печалит, – сказал старик. – Меня печалит то, что мы совершили это путешествие, подвергали себя неприятностям, но ничего не сделали. То слово, которое ты сказала мне на ухо, Сара, когда очнулась от обморока, – то слово, которое ты сказала мне на ухо, было немногим, но его было достаточно, чтобы сказать мне, что мы напрасно предприняли этот путь. То единственное, к чему больше всего стремилось твое сердце, когда мы отправились в это путешествие, ты так и не смогла совершить. С последними словами он посмотрел на Сару и встретил ее взор, уже не испуганный, а исполненный такой нежной, такой искренней благодарности, что все лицо ее, казалось, помолодело и вернуло былую красоту. – Не жалей об этом, мой милый дядюшка, – произнесла она тихим, нежным голосом. – Я так много и так долго страдала, что самые тяжелые разочарования теперь проходят для меня легко. – Не говори этого, Сара! – воскликнул старик. – С этого времени ты больше не будешь страдать! Твой дядя Джозеф Бухман об этом позаботится! – День, когда у меня больше не будет разочарований, дядя, уже не за горами. Мне уже недолго ждать его, и я научилась терпеть и ни на что не надеяться. Страх и неудачи – такова была моя жизнь. Ты удивился, что я, держа ключ в руке, стоя у двери Миртовой комнаты, когда рядом не было никого, кто мог остановить меня, так и не могла взять письма. Но меня это не удивляет. Так прошла вся моя жизнь. Страх и неудачи… Силы мне всегда изменяли, когда мне оставалось только протянуть руку… Пойдем, пойдем… Покорность в ее голосе и манере говорить была покорностью отчаяния. Но она же придавала ей неестественное самообладание, которое изменило ее в глазах дяди Джозефа почти до неузнаваемости. Он смотрел на племянницу с нескрываемой тревогой. – Нет! – воскликнул он решительно. – Назад! Обратно в дом! Мы разработаем другой план, попытаемся как-то иначе добраться до этого дьявольского письма. Я говорю сейчас не о Мондере, экономке и Бетси – я говорю о наших интересах. Я забочусь лишь о том, чтобы ты получила то, что тебе нужно, и вернулась домой с таким же спокойствием в душе, как и я сам. Пойдем! Давай вернемся! – Нет, теперь уже поздно. – Поздно?! О, мрачный дьявольский дом, как я тебя ненавижу! – воскликнул дядя Джозеф, бросив суровый взгляд на Портдженнскую Башню. – Уже слишком поздно, дядя, – повторила Сара, – слишком поздно. Возможность упущена. И даже если мы вернемся, я не посмею приблизиться к Миртовой комнате. Моей последней надеждой было изменить место, где спрятано письмо, и от этой последней надежды я отказалась. Теперь у меня осталась только одна цель в жизни. Вы можете помочь мне, но я не могу сказать тебе как, если ты не пойдешь со мной сейчас же и не перестанешь упоминать о возвращении в Башню. Дядя Джозеф попытался что-то объяснить, но племянница остановила его посредине фразы, тронув за плечо и указав на какую-то точку на темнеющем болоте. – Посмотри! Кто-то идет за нами. Мальчик или мужчина? – Старик обернулся и увидел фигуру мальчика, который копал землю. – Пойдем, пойдем дальше! – умоляла Сара, не давая старику ответить. – Я ничего не могу рассказать тебе, пока мы не будем в гостинице. Они пошли дальше, пока не поднялись на возвышенность, с которой видна была вся пройденная ими дорога. Остаток пути лежал вниз по склону, так что это было последнее место, с которого открывался вид на дом. – Мальчика не видать, – заметил дядя. Сара окинула взглядом болото и действительно никого не увидела. Прежде чем продолжить путь, она немного отошла от старика и посмотрела на башню старинного дома, возвышавшуюся в тусклом свете, тяжелую и черную, а за ней, как стена, простирался темный фон моря. – Прощай навсегда! – прошептала она. – Навсегда! Навсегда!.. – Ее взгляд устремился к церкви и кладбищу, едва различимому в тени наступающей ночи. – Подожди меня еще немного, – сказала она, прижимая руку к груди, где лежала спрятанная книга гимнов. – Мои скитания почти подошли к концу, день моего возвращения домой уже не за горами! Слезы наполнили ее глаза. Она вернулась к дяде и, взяв его за руку, быстро протащила несколько шагов по идущей вниз тропинке, но вдруг остановилась, словно пораженная внезапной догадкой, и вернулась на возвышенность. – Я не уверена, что мы больше не увидим преследующего нас мальчика. И в это самое время из-за большого гранитного камня, лежавшего в стороне от дороги, вынырнула фигура – без малейшей видимой причины мальчик начал копать бесплодную землю у себя под ногами. – Да, да, я тоже его вижу. Это тот же самый мальчик, и он все еще копает – но нам-то что с того? – Пойдем! Пойдем! – прошептала Сара, не обращая внимания на его слова. – Давай как можно быстрее доберемся до гостиницы. Они снова пошли вниз по тропинке, и меньше чем через минуту Портдженнская Башня, старая церковь и море скрылись из виду. И хотя теперь вокруг не было ничего, кроме темнеющего болота, Сара продолжала постоянно останавливаться и оглядываться. Она не объясняла, ради чего задерживает путь к гостинице. Лишь когда на горизонте появились огни городка, она заговорила со своим спутником. В гостинице они попросили приготовить комнаты, и их проводили в лучший зал, чтобы дождаться ужина. Как только они остались одни, Сара придвинула стул поближе к старику и прошептала ему на ухо такие слова: – Дядя! За каждым нашим шагом следили от Портдженнской Башни и до этого места. – Так, так! И откуда ты это знаешь? – Тише! Кто-то может подслушивать у двери или под окном. Тот мальчик, что копал на болоте… – Сара, дитя мое! Ты испугалась мальчика и пытаешься испугать им меня? – Тише, ради бога, тише! Они устроили ловушку. Я это подозревала, когда мы только вошли в дом, теперь я уверена. Почему они беспрестанно шептались? Я наблюдала за их лицами и уверена, что они говорили о нас. Когда они нас увидели, когда мы сказали, что хотим осмотреть замок, они почти не удивились. Не смейся, дядя! Это настоящая опасность, а не моя фантазия! На ключах от северных комнат, – при этих словах Сара еще больше придвинулась к дяде, – на ключах от северных комнат висели новые бирки, и все двери пронумерованы. Подумай об этом! Подумай о том, что они все время шептались между собой, особенно перед тем, как мы хотели уйти. Заметил ли ты, как дворецкий переменил поведение, когда экономка что-то ему сказала? Ты не мог этого не заметить. Они нас впустили и выпустили слишком легко… Нет, нет, я не стану обманывать себя. Был какой-то тайный мотив, чтобы впустить нас в дом, и какой-то тайный мотив, чтобы выпустить нас из него. Мальчик следовал за нами всю дорогу, и я видела его так же ясно, как вижу вас. На этот раз есть причина для страха. Да, люди из дома устроили нам ловушку. – Ловушка? Какая ловушка?! И как?! И почему?! И зачем?! – восклицал дядя Джозеф, беспокойно оглядываясь и в недоумении размахивая руками. – Они хотят заставить меня говорить, хотят узнать, куда я иду, хотят задать мне вопросы. Ты помнишь, что я сказала миссис Фрэнкленд то, чего не должна была говорить?! Они начали подозревать меня! Мне устроят допрос, если миссис Фрэнкленд отыщет меня. А она попытается меня найти! Мы должны уехать так, чтоб никто не знал, куда мы едем. И мы должны убедиться, что в гостинице никто не сможет ответить на этот вопрос. – Хорошо! – сказал старик, наклонив голову с совершенно самодовольным видом. – Будь спокойна, дитя мое, и предоставь это дело мне. Когда ты пойдешь спать, я пошлю за хозяином и скажу ему: «Достаньте нам экипаж, чтобы мы могли уехать обратно в Труро». – Нет! Нет, нет, мы не должны нанимать здесь экипажа. – А я говорю: да! Хозяину я скажу, что нам нужна карета. Слушай. Я ему скажу: «Если нас будут искать люди с пытливыми взглядами и неудобными вопросами, будьте добры, сэр, придержите язык за зубами. Потом я подмигну, постучу пальцем по кончику носа и издам смешок. Я привлеку на свою сторону хозяина, и тогда дело в шляпе! – Мы не должны доверять хозяину, дядя, мы не должны доверять никому. Когда мы завтра уйдем отсюда, мы должны уйти пешком, и позаботиться о том, чтобы ни одна живая душа не последовала за нами. Смотри! Вот на стене висит карта Западного Корнуолла, на ней отмечены дороги и перекрестки. Мы можем заранее узнать, в каком направлении нам идти. Ночной отдых даст мне достаточно сил и багаж у нас небольшой. У тебя нет ничего, кроме ранца, а у меня нет ничего, кроме небольшой сумки, которую ты мне одолжил. Мы можем пройти шесть, семь, даже десять миль, отдыхая по дороге. Подойди сюда и посмотри на карту! Протестуя против отказа от собственного плана, казавшегося ему идеальным для решения их чрезвычайной ситуации, дядя Джозеф присоединился к племяннице в изучении карты. Немного севернее городка был обозначен перекресток дорог: одна вела прямо к Труро, другая шла в обход через город достаточно важный, чтобы его название написали на карте большими буквами. Сара предложила идти до него пешком – по карте до него было пять-шесть миль, – воздерживаясь от поездок на любом транспорте. Таким образом никто не узнает, куда они отправились, если только не будет следить за ними от самой гостиницы. А чтобы такого преследования не допустить, она предложила выйти в темноте. Дядя Джозеф безропотно пожал плечами, принимая предложение идти пешком. – Столько шагов, столько пыли, оглядок, подозрений и обходных путей. Гораздо проще было бы довериться хозяину и спокойно ехать в карете. Но если ты так хочешь, так оно и будет. Как тебе угодно, Сара, как тебе угодно. Я же буду ждать, когда мы вернемся в Труро, чтобы отдохнуть в конце путешествия. – В конце твоего путешествия, дядя. Не думаю, что это будет окончанием моего пути. При этих словах лицо старика мгновенно изменилось. Взгляд его с упреком остановился на племяннице, щеки побледнели и беспокойные руки опустились. – Сара! – сказал он тихим, почти умоляющим голосом. – Сара, неужели у тебя хватит духу снова покинуть меня? – Хватит ли у меня духу остаться в Корнуолле? Вот в чем вопрос, дядя. Если бы я могла слушать только голос моего сердца, то была бы рада жить под твоей крышей, – жить под ней, если бы ты мне позволил, до самой смерти! Но ты знаешь, что мне судьба отказала в этом счастье. Страх, что миссис Фрэнкленд найдет меня и станет требовать объяснений, гонит меня прочь из Портдженны, из Корнуолла, от тебя. Даже мой страх, что письмо будет найдено, вряд ли так велик, как страх, что меня выследят и допросят. Я сказала ей то, чего не должна была говорить. Если я опять увижу ее, она узнает от меня все, что ей угодно. Боже мой! Боже мой! Подумать только, что эта добросердечная, милая молодая женщина, которая всюду приносит с собой счастье, наводит на меня ужас! Ужас, когда ее жалостливые глаза смотрят на меня; ужас, когда ее добрый голос говорит со мной; ужас, когда ее нежная рука касается моей! Дядя! Когда миссис Фрэнкленд приедет в Портдженну, все дети будут толпиться вокруг нее – каждое существо в этом бедном краю будет притягиваться к свету ее красоты и доброты, как к солнцу самого рая; а я – я единственная из всех живых существ – должна сторониться ее, как чумы! День, когда она приедет в Корнуолл, станет днем, когда я должен буду покинуть его. Днем, когда мы с тобой должны будем попрощаться. Не надо, не надо усугублять мое несчастье, спрашивая, хватит ли у меня духу покинуть тебя! Ради моей покойной матери, дядя Джозеф, поверь, что я благодарна, поверь, что не по своей воле я уезжаю. – Сара опустилась на диван и больше ничего не говорила. Слезы навернулись на глаза дяди Джозефа, когда он присел рядом с племянницей. Он взял ее за руку и погладил, словно успокаивая маленького ребенка. Сара обвила его шею обеими руками со страстной энергией, противоречащей ее спокойному характеру. – Я буду писать тебе как можно чаще. Я буду писать тебе обо всем! Если я буду в затруднении или в опасности, ты обо всем узнаешь! Проговорив эти слова, она разжала руки и, резко отвернувшись от старика, спрятала лицо в ладонях. Тирания сдержанности, которая управляла всей ее жизнью, выразилась – так печально и так красноречиво! – в этом незначительном жесте. Дядя Джозеф поднялся с дивана и осторожно прошелся взад и вперед по комнате, с тревогой глядя на племянницу, но не разговаривая с ней. Через некоторое время вошел слуга и стал накрывать на стол. Его появление заставило Сару сделать усилие и вернуть самообладание. После ужина дядя и племянница сразу же разошлись по своим комнатам, не осмелившись сказать ни слово на тему их приближающейся разлуки. Когда они встретились на следующее утро, старик еще не пришел в себя. Хотя он старался говорить так же бодро, как обычно, в его голосе, взгляде и манерах было что-то странно приглушенное и тихое. Сердце Сары сжалось, когда она увидела, как печально он изменился. Она сказала несколько слов утешения, но он лишь отрицательно махнул рукой и поспешил выйти из комнаты, чтобы расплатиться с хозяином. После завтрака дядя и племянница, к великому удивлению хозяев и постояльцев, пустились в дорогу пешком. Дойдя до перекрестка, они остановились и посмотрели назад. На этот раз они не заметили ничего, что могло бы их встревожить. На широкой дороге, по которой они шли последнюю четверть часа, не было видно ни одного живого существа. – Дорога свободна, – сказал дядя Джозеф. – Что бы не случилось вчера, сейчас нас точно никто не преследует. – По крайней мере, мы никого не видим, – ответила Сара. – Но я не доверяю даже камням на обочине. Лучше почаще оглядываться назад, дядя, не доверяя чувству безопасности. Чем больше я думаю, тем больше боюсь ловушки, которую подстроили нам люди из Портдженнской Башни. – Ты говоришь «нас», Сара. Но зачем им я? – Затем, что они видели тебя со мной. Когда мы расстанемся, ты будешь в большей безопасности. И это еще одна причина, дядя Джозеф, почему мы должны переносить несчастье нашей разлуки так терпеливо, как только можем. – Куда же ты поедешь, покинув меня? Далеко? – Я не остановлюсь до тех пор, пока не затеряюсь в огромном Лондоне. Не смотри на меня так печально! Я никогда не забуду своего обещания; я всегда буду писать. У меня есть друзья – не такие друзья, как ты, но все же друзья, к которым я могу пойти. Нигде, кроме Лондона, я не смогу почувствовать себя в безопасности. Миссис Фрэнкленд уже сейчас заинтересована в том, чтобы найти меня, и я уверена, что этот интерес возрастет в десять раз, когда она услышит о том, что произошло вчера в доме. Если они проследят вас до Труро, то будь осторожен, дядя! Будь осторожен в манерах и в ответах на их вопросы. – Я ничего не буду отвечать, дитя мое. Но скажи мне, что ты станешь делать, если миссис Фрэнкленд найдет письмо? – Если она найдет Миртовую комнату, – ответила Сара, – то, может, и не найдет письмо. Оно невелико и спрятано в таком месте, где никому и в голову не придет искать. – Ну а если она его найдет? – Если письмо окажется в ее руках, то у меня будет больше причин, чем когда-либо, для того, чтобы находиться за много-много миль отсюда. Сара отчаянно заломила руки и закрыла глаза. Лицо ее раскраснелось, а затем стало бледнее, чем когда-либо. Она достала карманный платок и несколько раз провела им по лбу, на котором обильно выступил пот. Старик, оглянувшийся, когда его племянница остановилась, спросил, не слишком ли ей жарко. Она покачала головой и снова взяла его за руку, чтобы идти дальше. Он предложил присесть на обочине дороги и немного отдохнуть, но она отказалась. Так они шли еще полчаса; затем снова обернулись, чтобы посмотреть назад, и, так никого и не увидев, присели на обочине отдохнуть. Сделав еще две остановки, они дошли до поворота. Там их нагнала пустая телега, и хозяин ее предложил подвезти их до ближайшего города. Они с благодарностью приняли предложение и через полчаса оказались у дверей гостиницы. Узнав, что дилижанс уже уехал, они наняли экипаж и прибыли в Труро поздно вечером. На протяжении всего пути – с момента, когда они покинули почтовый городок Портдженны, и до приезда в Труро – не было и намека, что за ними кто-то наблюдает. В пять часов пополудни они вошли в контору дилижансов, чтоб узнать, в какое время отправляется дилижанс в Экстер. Им сообщили, что один отправится через час, а другой – завтра в восемь часов утра. – Ты же не уедешь сегодня? – умоляющим голосом спросил старик. – Ты подождешь до утра. – Нет, лучше ехать сегодня, иначе, я боюсь, решимость моя исчезнет, – ответила Сара. – Но ты так бледна, утомлена и слаба. – Я никогда не бываю сильнее. Не надо, дядя! Мне и так тяжело. Дядя Джозеф тяжело вздохнул и больше ничего не сказал. Они перешли дорогу и направились к дому. Веселый мужчина в лавке полировал деревяшку, сидя в той же позе, в которой Сара увидела его, когда впервые заглянула в витрину. У него были хорошие новости о нескольких новых заказах, но дядя Джозеф слушал его невнимательно и без привычной улыбки на лице. – Если бы у меня не было магазина и заказов, я мог бы уехать с тобой, Сара, – сказал он, когда они с племянницей остались одни. – Присядь и отдохни, дитя мое, а я позабочусь о чае. После чая старик вышел из комнаты и через несколько минут, вернулся с корзинкой в руке, которую не позволил забрать носильщику, пришедшему за багажом Сары.