Музыкальная шкатулка по-прежнему была убрана в дорожный кожаный футляр. Старик расстегнул ремешок и поставил шкатулку на стол рядом с собой. Его взгляд нерешительно скользнул по Саре; он наклонился вперед, его губы слегка дрожали, рука беспокойно теребила замок футляра. – Ты услышишь небольшое прощание. Небольшая прощальная ария Моцарта. Пройдет много времени, Сара, прежде чем шкатулка снова станет играть для тебя. Он выбрал мелодию, которую Сара слышала в вечер своего приезда. Какая глубина печали таилась в этих простых нотах! Какие скорбные воспоминания о прошлых временах наполнили сердце по велению этой пронзительной мелодии! Сара не могла набраться смелости и поднять глаза на старика – они могли выдать, что она думает о тех днях, когда шкатулка, которой он так дорожит, играла эту мелодию у постели его умирающего сына. Мелодия закончилась и началась снова. Только теперь ноты сменялись все медленнее, интервалы становились все больше, а затем мелодия и вовсе прекратилась. Что-то сломалась в механизме шкатулки. Прощальная ария Моцарта замолкла внезапно, как сорвавшийся голос. Старик вздрогнул, серьезно посмотрел на племянницу и накинул кожаный чехол на шкатулку, словно желая спрятать ее от глаз. – Музыка также остановилась, – прошептал он по-немецки, – когда умер маленький Джозеф! Не уходи! – быстро добавил он по-английски, и Сара не успела удивиться необыкновенной перемене, произошедшей в его голосе и манерах. – Не уходи! – У меня нет выбора. Ты же не считаешь меня неблагодарной? Утешь меня, ответив на этот вопрос. Он сжал ее руку и поцеловал в обе щеки. – Нет, нет, дитя мое, но я думаю, что тебе было бы лучше остаться у меня. – У меня нет выбора, – печально повторила она. – Значит, пришло время расстаться. Лицо его, потемневшее от сомнений и страха, когда закончилась музыка, стало еще более грустным. Он поднял корзину, которую так бережно держал у ног, и молча направился к выходу. Они пришли на станцию в тот момент, когда кучер уже садился на козлы; на прощание оставалось немного времени. – Да хранит тебя бог, дитя мое, – произнес дядя Джозеф, сдерживая слезы. – Я буду молиться, чтоб он привел тебя назад ко мне, целую и невредимую. Возьми эту корзинку: тут несколько вещей, нужных для путешествия… Его голос дрогнул на последнем слове, и Сара почувствовала, как его губы прижались к ее руке. В следующее мгновение дверь закрылась, и она сквозь слезы увидела дядю Джозефа, стоявшего в толпе зевак, собравшихся посмотреть, как уйдет дилижанс. Когда они отъехали немного от города, она смогла вытереть глаза и заглянуть в корзину. В ней лежали горшочек варенья и ложечка, маленькая инкрустированная шкатулка, кусок сыра, французский багет и пачка денег на которой рукой старика было написано: «Не сердись». Сара закрыла крышку корзины и опустила вуаль. До этого момента она не ощущала всей горечи расставания. О, как тяжело было отказаться от приюта, который предложил ей единственный в этом мире друг! Пока она размышляла об этом, старик закрывал дверь своего одинокого дома. Его взгляд остановился на чайнике на столе и пустой чашке Сары, и он снова зашептал про себя на немецком: – Музыка также остановилась, когда умер маленький Джозеф! Книга V Глава I Старый друг и новый план Утверждая, что мальчик, которого они видели на болоте, преследовал их до самого города, Сара была совершенно права. Проводив их до гостиницы и убедившись, что они не намерены продолжать путешествие в этот вечер, Джейкоб вернулся в Портдженнскую Башню, доложил обо всем дворецкому и экономке и получил обещанную награду. В тот же вечер миссис Пентрит и мистер Мондер принялись сочинять письмо к миссис Фрэнкленд, в котором извещали ее обо всем произошедшем в доме с минуты появления странных посетителей и того времени, когда за ними затворилась дверь гостиницы. Письмо, разумеется, было усеяно цветами красноречия мистера Мондера, а потому было бесконечно длинно и до крайности запутанно. Нет нужды говорить, что письмо, со всеми его недостатками и нелепостями, было прочитано миссис Фрэнкленд с глубочайшим интересом. Ее муж и мистер Орридж, которым она сообщила его содержание, были поражены и озадачены им не меньше, чем она сама. Хотя они предполагали, что миссис Джазеф может появиться в Портдженне, но не ожидали, что это произойдет так скоро. Удивление их еще более возросло, когда они прочитали рассказ о дяде Джозефе. Теперь к тайне миссис Джазеф и Миртовой комнаты добавился еще иностранец. Письмо читали снова и снова, критически разбирали абзац за абзацем. Доктор постарался вычленить все факты, содержащиеся в нем, из массы красноречивого пустословия мистера Мондер. И наконец все единодушно признали, что это самое странное, самое запутанное и непонятное послание, которое когда-либо начертала рука смертного. Первое предложение действий поступило от Розамонды. Она считала, что ей и ее мужу – разумеется с ребенком – необходимо немедленно отправиться в Портдженну, чтобы подробно расспросить слуг о миссис Джазеф и сопровождавшем ее джентльмене и осмотреть северные комнаты – словом, найти ключ к разгадке местонахождения Миртовой комнаты, пока события еще свежи в памяти свидетелей. Против этого плана по медицинским соображениям выступил мистер Орридж, поскольку миссис Фрэнкленд простудилась, необдуманно выйдя из своей комнаты на воздух, и ближайшую неделю, если не более длительный срок, уезжать ей было нельзя. Следующее предложение поступило от мистера Фрэнкленда. Он решительно объявил, что, по его мнению, единственный шанс проникнуть в тайну Миртовой комнаты – это связаться с миссис Джазеф. Он предложил немедленно отправить в Портдженну одного из своих слуг, человека рассудительного и верного, на чье усердие, деятельность и ум можно было полностью положиться, чтобы он начал необходимые расспросы и тщательно осмотрел северную сторону дома. Это предложение было одобрено и тотчас же приведено в исполнение. Слуга мистера Фрэнкленда, снабженный деньгами и надлежащими инструкциями, отправился в Корнуолл. Через некоторое время он отправил хозяину отчет о проделанной работе. Он оказался весьма неутешительным. Все следы миссис Джазеф и ее спутника были потеряны на пороге гостиницы, где их оставил мальчик. Было проведено масштабное расследование, но никакой достоверной информации получено не было. Люди в совершенно разных частях страны с готовностью заявляли, что видели двух человек, подходящих под описание дамы в темном платье и пожилого иностранца; но, когда их просили указать направление, в котором двигались эти двое незнакомцев, ответы оказывались самыми загадочными и противоречивыми. Куда направились леди и иностранец – на восток, запад, север или юг – слуга мистера Фрэнкленда на данном этапе дела сказать не мог. Отчет об осмотре северных комнат был не более удовлетворительным. Здесь снова не удалось обнаружить ничего важного. Слуга установил, что на нежилой стороне дома было двадцать две комнаты: шесть на первом этаже, выходящие в заброшенный сад, восемь на втором этаже и восемь над ними, еще на этаж выше. Он тщательно осмотрел все двери сверху донизу и пришел к выводу, что ни одна из них не была открыта. Поведение самой миссис Джазеф ничего не объясняло и не доказывало. Если верить показаниям служанки, она уронила ключи на пол в холле. Ее нашли, как утверждали экономка и дворецкий, лежащей в обморочном состоянии на верхней площадке первого лестничного пролета. Дверь напротив нее не имела следов того, что ее недавно открывали. Была ли комната, в которую она хотела попасть, одной из восьми на втором этаже, или же она упала в обморок, поднимаясь выше, определить было невозможно. Единственные выводы, которые можно было сделать на основании событий, произошедших в доме, были следующими. Во-первых, очевидно, даму потревожили до того, как она смогла воспользоваться ключами, чтобы попасть в Миртовую комнату. Во-вторых, исходя из положения, в котором она была найдена на лестнице, и из показаний, связанных с падением ключей, можно предположить, что Миртовая комната находилась не на первом этаже. Автор отчета решил подождать в Портдженне, если у его хозяина будут еще какие-либо указания. Что же делать дальше? На этот вопрос не смог ответить ни мистер Фрэнкленд, ни миссис Фрэнкленд, ни мистер Орридж. Наконец Розамонда решила, что им остается одно средство – обратиться за советом к какому-нибудь человеку, на которого можно было бы положиться. Она попросила у мужа разрешения написать конфиденциальное изложение своих трудностей викарию Лонг-Бекли. Доктор Ченнери был их другом и советчиком: он знал их обоих еще детьми, он был хорошо знаком с историей их семей, он чувствовал отеческий интерес к их судьбам, и он обладал тем бесценным качеством простого и ясного здравого смысла, который делал его человеком, способным помочь. Мистер Фрэнкленд охотно согласился на это предложение, и Розамонда тотчас же написала письмо, в котором изложила все обстоятельства странного происшествия и со следующей почтой получила ответ. Доктор Ченнери не только искренне разделял любопытство, которое слова и поведение миссис Джазеф вызвали в душе его друзей, но и предложил собственный план нахождения Миртовой комнаты. Викарий прежде всего высказался категорически против дальнейших поисков миссис Джазеф. Он посчитал, что попытки найти ее были и будут пустой тратой времени. Поэтому он сразу же посвятил себя рассмотрению более важного вопроса: как мистер и миссис Фрэнкленд должны действовать, чтобы раскрыть тайну Миртовой комнаты? На этот вопрос у доктора Ченнери был готов самый решительный ответ, и он заранее предупреждал Розамонду, что она будет очень удивлена, когда он перейдет к его изложению. Считая само собой разумеющимся, что они с мужем не смогут узнать, где находится комната, если только им не поможет кто-то, кто лучше их самих знаком с устройством Портдженнской Башни, викарий заявил, что на свете есть только один человек, который может дать им нужную информацию, и этот человек – не кто иной, как родственник Розамонды, Эндрю Тревертон. Это поразительное заявление подкреплялось двумя доводами. Во-первых, Эндрю был единственным оставшимся в живых представителем старшего поколения, жившим в доме в те далекие времена, когда все традиции, связанные с северными комнатами, были еще свежи в памяти обитателей дома. Люди, жившие в нем сейчас, были чужаками, которых нанял отец мистера Фрэнкленда; слуги капитана Тревертона уже или умерли, или разъехались. Поэтому единственным человеком, чьи воспоминания могли быть полезны мистеру и миссис Фрэнкленд, был, несомненно, брат прежнего владельца дома. Во-вторых, даже если памяти Эндрю Тревертона нельзя было доверять, у него могли сохраниться какие-то бумаги с упоминанием Миртовой комнаты. По завещанию отца, которое было составлено, когда Эндрю был молодым человеком, только что поступившим в колледж, он унаследовал старинную коллекцию книг из библиотеки Портдженнской Башни. Если предположить, что он все еще хранит эти реликвии, то вполне вероятно, что среди них найдется план или описание дома, каким он был в прежние времена, что даст всю необходимую информацию. Оставалось придумать, как получить эти сведения от угрюмого старика. Викарий прекрасно понимал, что после непростительно бессердечного поведения Эндрю по отношению к ее отцу и матери, Розамонда не может обратиться к нему напрямую. Однако это препятствие можно преодолеть, если передать необходимые сведения доктору Ченнери. Хотя он сам и недолюбливал Эндрю Тревертона и осуждал принципы старого мизантропа, он был готов отбросить собственные антипатии и возражения ради интересов юных друзей. Так что викарий выразил полную готовность написать Эндрю и напомнить ему о себе, а также уточнить информацию о северной стороне Портдженнской Башни, и особо подчеркнуть желание ознакомиться с названиями, под которыми комнаты были известны в прежние времена. Викарий честно признавал, что, по его мнению, шансы на то, что он вообще получит какой-либо ответ, невелики. Однако, учитывая, что при нынешнем положении дел напрасная надежда лучше, чем ее отсутствие, он решил, что стоит попробовать. Если мистер и миссис Фрэнкленд смогут придумать лучшее средство для установления связи с Эндрю Тревертоном, или если они откроют какой-нибудь новый метод получения информации, в которой они нуждались, доктор Ченнери готов был довериться их мнению. Прочитав послание викария, Розамонда с мужем согласились, что у них не было иного выбора, кроме как с благодарностью принять предложение. Была, по крайней мере, слабая надежда на то, что просьба доктора Ченнери о предоставлении информации принесет какие-то результаты; и это было лучше, чем блуждать в полном неведении по двум этажам и шестнадцати комнатам. Исходя из этих соображений Розамонда написала викарию ответное письмо, в котором благодарила его за доброту и просила, чтобы он без промедления связался с Эндрю Тревертоном. Доктор Ченнери тотчас же приступил к сочинению этого важного послания, позаботившись о том, чтобы изложить просьбу чисто исследовательскими основаниями, и объясняя свое любопытство к устройству Портдженнской Башни тем, что раньше знал семью Тревертонов, и оттуда был его интерес к старому дому, с которым их имя и судьба были так тесно связаны. Обратившись к воспоминаниям Эндрю, он сделал еще один шаг и упомянул о библиотеке старых книг, заметив, что среди них можно найти план или словесное описание дома, которые могут оказаться весьма полезными в случае, если память мистера Тревертона не сохранила всех деталей, связанных с названиями и расположением северных комнат. В заключение он позволил себе упомянуть, что предоставление любого документа подобного рода, будет с благодарностью воспринято как большая услуга. Составив послание, викарий вложил его в конверт, адресованный поверенному в Лондоне, с указаниями, что письмо должно быть доставлено надежным человеком, и что посыльный должен позвонить на следующее утро, чтобы сообщить, есть ли ответ. Через три дня после отправления письма, когда от доктора Ченнери не было получено никаких известий, Розамонда наконец-то получила разрешение врача на путешествие. Покинув мистера Орриджа и дав многочисленные обещания сообщить ему об успехах в поисках Миртовой комнаты, мистер и миссис Фрэнкленд повернулись спиной к Уэст-Уинстону и в третий раз отправились в путь к Портдженнской Башне. Глава II Начало конца Эндрю Тревертон и его слуга собирались печь хлеб, когда посыльный с письмом доктора Ченнери подошел к калитке коттеджа. Позвонив три раза, он, наконец, услышал за стеною грубый голос, спрашивавший, кто он такой и какого дьявола ему нужно. – Письмо мистеру Тревертону, – сказал посыльный, невольно делая шаг назад. – Брось через забор и убирайся! – проговорил тот же голос. Посыльный повиновался обоим предписаниям. Он был кротким, скромным, пожилым человеком, и когда природа смешивала составляющие его характера, обидчивости среди них не было. Человек с грубым голосом или, говоря проще, Шроул, поднял письмо, взвесил его в руке, посмотрел на адрес с выражением презрительного любопытства, положил конверт в карман и потащился в кухню. В помещение, которое в приличном доме назвали бы кладовой, мистер Тревертон был занят тем, что отстаивал свою независимость от всех мельников Англии, перемалывая на ручной мельнице кукурузу. Он раздраженно вздрогнул, когда в дверях появился его слуга и сердито спросил: – Зачем ты сюда пришел? Я позову тебя, как мука будет готова. Я вовсе не нахожу удовольствия смотреть на тебя лишний раз! Я никогда не рассматривал тебя, Шроул, но все равно спрашиваю себя, есть ли во всем мироздании животное, столь же уродливое, как человек? Сегодня утром я видел кота на стене сада, и не было ни одного пункта, по которому ты мог бы сравниться с ним. Глаза кота были ясными – твои мутные. Нос у кота был прямой – твой кривой. Усы у него были чистые, а у тебя грязные. Кошачья шубка была ему впору, а твоя одежка болтается, как мешок. Повторяю тебе, Шроул, вид, к которому принадлежишь ты – и я – самый уродливый из всех творений. Уходи, худший, немощнейший урод природы, уходи! Шроул выслушал эту речь с угрюмым спокойствием. Когда мистер Тревертон закончил, он вынул письмо из кармана. К этому времени он уже слишком хорошо осознал свою власть над хозяином, чтобы придавать хоть малейшее значение тому, что тот мог ему сказать. – Теперь, когда вы закончили говорить, взгляните вот на это, – сказал он, небрежно бросив письмо на стол. – Не так уж часто люди утруждают себя тем, чтобы посылать вам письма. Интересно, не вздумала ли ваша племянница написать вам? На днях в газетах сообщали, что у нее родился сын и наследник. Откройте письмо и посмотрите, не приглашение ли это на крестины. Семья наверняка хочет видеть ваше улыбающееся лицо за столом. Позвольте мне заняться мукой, а вы сходите в лавку за серебряной кружкой. Сын и наследник ожидает в дар кружку, его няня ожидает награды в полгинеи, и его мама – все ваше состояние. Какое удовольствие сделать счастливыми трех невинных существ! Ужасно видеть, как тебе сейчас перекосило. Господи! Господи! Куда же делась ваша природная привязанность к семье? – Если бы я только знал, где взять кляп, я бы засунул его в твой проклятый рот! – закричал мистер Тревертон. – Как ты смеешь напоминать мне о племяннице, негодяй?! Ты знаешь, что я ненавижу ее так же, как и ее мать. И что ты привязался к моему наследству? Я скорее оставлю его тебе, чем ребенку этой актрисы; а еще скорее, вывезу все до последнего фартинга в лодке и навсегда похороню на дне моря! Выразив таким резким образом свое недовольство, мистер Тревертон выхватил письмо доктора Ченнери и распечатал его с видом, не сулившим успеха викарию. Он читал письмо со зловещей гримасой на лице, которая становилась все мрачнее и мрачнее по мере того, как он приближался к концу. Когда он дошел до подписи, его настроение изменилось, и он сардонически рассмеялся. – Искренне ваш, Роберт Ченнери, – повторил он себе под нос. – Ха! Искренне мой! Это если я исполню его прихоть. А что, если нет, пастор? – Он сделал паузу и снова посмотрел на письмо, на его лице застыло угрюмое выражение. – Меж строк этого письма скрывается какая-то ложь, – пробормотал он с подозрением. – Я не принадлежу к его пастве: закон не дает ему привилегии навязываться мне. Что же ему надо? – Он снова замер, немного поразмыслил. Затем посмотрел на Шроула и спросил: – Ты уже разжег огонь в кухне? – Нет, – ответил Шроул. Мистер Тревертон в третий раз просмотрел на письмо, повертел его в руках, потом медленно разорвал его пополам и презрительно бросил слуге. – Немедленно разожги огонь. И вот тебе бумага для растопки. Стой! – добавил он, после того как Шроул подобрал разорванное письмо. – Если завтра утром кто-нибудь придет сюда и потребует ответа, скажи, что я дал тебе письмо для растопки и что это и есть ответ. – С этими словами мистер Тревертон вернулся к мельнице с ухмылкой злобного удовлетворения на изможденном лице. Шроул удалился на кухню, закрыл дверь и, сложив на комоде разорванные части письма, принялся с холодной неторопливостью читать его. Когда он медленно и внимательно просмотрел его, от адреса в начале до имени в конце, он некоторое время задумчиво чесал всклоченную бороду, затем аккуратно убрал письмо в карман. «С этим письмом можно сделать что-нибудь получше, чем сжечь», – подумал он, отрывая кусок старой газеты, чтобы разжечь огонь, и решил вернуться к нему позже, когда все работы в доме будут переделаны. Шроул разжег огонь и занялся выпечкой хлеба, а после терпеливо копался в огороде. Уже в четыре часа дня он почувствовал себя вправе подумать о личных делах и решил уединиться, чтобы еще раз тайком просмотреть письмо. Повторное ознакомление с посланием доктора Ченнери укрепило решимость Шроула не уничтожать письмо. С большим трудом и умственным напряжением, попутно почесывая бороду, он сумел уяснить себе три отдельных момента, которые, по его мнению, имели серьезное значение.