– Подумайте немного, – остановил его Леонард, – о том, что вам сказал доктор. Внезапное открытие, которое сделало вас таким счастливым, может быть гибельно для вашей племянницы. Прежде чем говорить на тему, которая наверняка сильно ее взволнует, как бы осторожно мы ее ни преподнесли, мы должны сначала обратиться к доктору за советом. Розамонда горячо поддержала мнение мужа и, со свойственным ей нетерпением к промедлению, предложила сейчас же разыскать врача. В ответ на ее расспросы дядя Джозеф, кажется, несколько неохотно, сообщил, что знает, где живет доктор. Розамонда, с одобрения мужа, сразу же позвонила в колокольчик, чтобы вызвать экипаж. Отдав распоряжения, она уже собиралась выйти из комнаты, как дядя Джозеф остановил ее, поинтересовавшись, нужно ли и ему ехать к доктору. Не дожидаясь ответа, он сообщил, что предпочел бы подождать в гостинице. Леонард не высказал никаких возражений и не стал спрашивать о причинах такого решения, но любопытство заставило Розамонду выяснить, почему же старик не хотел ехать к доктору. – Он мне не нравится. Он говорит о Саре так, словно она никогда уже не встанет с постели. – Дядя Джозеф с досадой отошел к окну, будто не желая говорить ни слова больше. Вскоре мистер и миссис Фрэнкленд добрались до дома доктора. Это был молодой человек с кротким и серьезным лицом и сдержанными манерами. Ежедневное соприкосновение со страданиями и горем преждевременно укрепило и опечалило его характер. Розамонда сообщила, что они с мужем интересуются судьбой его пациентки, и предоставила Леонарду задавать вопросы, касающиеся состояния здоровья ее матери. Доктор ответил вежливо и первые слова его, очевидно, должны были подготовить слушателей к менее обнадеживающим новостям, чем им хотелось бы слышать. Отбросив все медицинские термины, он сообщил, что пациентка, несомненно, страдает серьезным заболеванием сердца, и откровенно признался, что трудно определить точную природу этой болезни, поскольку доктора здесь расходятся во мнениях. Сам он полагал, что болезнь связана с артерией, по которой кровь поступает непосредственно из сердца по всей системе. Поскольку пациентка крайне неохотно отвечала на вопросы, касающиеся характера ее прошлой жизни, он мог только предполагать, что болезнь давняя и первоначально была вызвана каким-то сильным душевным потрясением, за которым последовало длительное беспокойство. Позднее болезнь серьезно усугубилась изнурительной поездкой в Лондон на фоне сильного нервного истощения. Таким образом, любое бурное проявление эмоций, несомненно, подвергнет жизнь пациентки опасности. В то же время, если душевное беспокойство, от которого она сейчас страдает, удастся устранить, и если ее можно будет поместить в тихий, уютный загородный дом, среди людей, которые будут неустанно заботится о том, чтобы она сохраняла спокойствие и ни в чем не нуждалась, то можно надеяться, что прогрессирование болезни будет остановлено, и еще несколько лет ее жизни ничего не будет угрожать. Сердце Розамонды сжалось от картины будущего, которую ее воображение нарисовало на основе слов доктора. – У нее будет все, что вы сказали, и даже больше! – горячо воскликнула она. – О, сэр, если для ее больного, бедного сердца нужна только жизнь в кругу добрых друзей, то, слава богу, в этом мы можем помочь! – Да, это так, – поддержал Леонард жену. – Если вы, доктор, позволите нам сообщить пациентке известие, которое должно избавить ее от всех тревог, но которое, надо признать, она в настоящее время совершенно не готова услышать. – Позвольте узнать, кто сообщит ей это известие? – Есть два человека, которым это можно поручить. Один из них – старик, которого вы видели у ее постели, другой – моя жена. – В таком случае, – сказал доктор, глядя на Розамонду, – нет никаких сомнений, что эта леди – самый подходящий человек для выполнения этой обязанности. – Он сделал паузу и на мгновение задумался, а затем добавил: – Могу я спросить, однако, знакома ли госпожа с моей пациенткой и находится ли в таких же близких отношениях, как и старик? – Боюсь, я должен ответить «нет» на оба эти вопроса, – ответил Леонард. – Ваша пациентка считает, что моя жена сейчас в Корнуолле. Ее первое появление в больничной палате, боюсь, сильно удивит больную и даже, может быть, испугает ее. – В таком случае давайте поручим это делу старику. По крайней мере его присутствие не может вызвать у нее никакого удивления. Даже если он сообщит новость крайне неумело, у него есть большое преимущество: его появление не будет неожиданностью. Придется вам довериться старику, снабдив его, само собой, надлежащими предостережениями и инструкциями. После этих слов говорить было нечего. Розамонда с мужем поспешили в гостиницу к дяде Джозефу. Подходя к своей комнате, они были удивлены, заслышав звуки музыки. Войдя, они увидели старика, сидящего на табурете и слушающего маленькую потертую музыкальную шкатулку, которая стояла на столике рядом с ним и играла Моцарта. Розамонда сразу же узнала мелодию. – Вы, конечно, извините меня, что я развлекал себя музыкой в ваше отсутствие. Эта шкатулка, госпожа, единственный старый друг, оставшийся у меня. Божественный Моцарт, король всех композиторов, какие только жили на свете, собственноручно подарил его моему брату еще в то время, когда Макс учился в музыкальной школе в Вене. С тех пор как моя племянница оставила меня в Корнуолле, у меня недоставало духу послушать Моцарта. Теперь, когда вы делаете меня счастливым человеком, я опять жажду слышать эти тоненькие звуки, отрадные моему сердцу. Но довольно толковать о нем, – заключил старик, пряча ящик в кожаный футляр, который Розамонда заметила еще в Портдженнской Башне. – Позвольте мне скорее узнать, встретились ли вы с доктором? Розамонда пересказала ему разговор Леонарда с доктором. Затем, после предварительных предостережений, она начала инструктировать старика, как лучше раскрыть тайну племяннице. Она сказала ему, что сначала нужно изложить обстоятельства, связанные с этим, не как события, которые действительно произошли, а как события, которые можно предположить. Она вложила в его уста слова самые простые и немногочисленные. Внушила ему, что важно, чтобы Сара не забывала, что открытие тайны не пробудило ни одного горького чувства, ни одной плохой мысли по отношению к ней ни в самой Розамонде, ни в ее муже. Дядя Джозеф слушал с невозмутимым вниманием, потом встал с места, пристально посмотрел на Розамонду, и уловил на ее лице выражение тревоги и сомнения, которые он справедливо отнес на свой счет. – Прежде чем уйти, я хотел бы удостовериться, что ничего не забуду, – сказал он очень серьезно. – Послушайте, пожалуйста, послушайте. Я повторю все, что вы мне говорили. Стоя перед Розамондой в странной и трогательной позе, напоминавшей давно прошедшие дни его детства, когда он отвечал первые уроки на коленях у матери, дядя Джозеф повторял от начала до конца данные ему наставления с точностью до слова. Поразительная память для человека его возраста. – Все ли я упомянул, как следовало? – спросил он, когда подошел к концу. – И могу ли я теперь передать новости Саре? Но ему пришлось еще немного задержаться, пока Розамонда и ее муж совещались, как лучше и безопаснее всего объявить Саре об их присутствии в Лондоне. После некоторого раздумья Леонард попросил жену предъявить документ, который утром составил адвокат, и написать под его диктовку несколько строк на чистом листе бумаги. Он хотел, чтобы миссис Джазеф прочитала документ и поставила подпись, если признает все написанное в нем верным. Леонард попросил отдать бумаги старику и объяснил, что он должен с ней сделать: – Когда вы сообщите племяннице, что тайна раскрыта, дадите ей время прийти в себя и ответите на ее вопросы обо мне и моей жене, передайте ей эту бумагу и попросите прочесть. Независимо от того, согласится она подписать ее или нет, она обязательно поинтересуется, как вы ее получили. Скажите, что получили ее от миссис Фрэнкленд – и именно «получили», чтобы она подумала, что ее прислали вам из Портдженны по почте. Если она подпишет заявление и будет не слишком взволнована после этого, тогда скажите ей, что моя жена дала вам бумагу своими руками, и что она сейчас в Лондоне… – И с большим нетерпением ожидает встречи с ней, – прибавила Розамонда. – У вас же прекрасная память, и, уверена, этих слов вы тоже не забудете. Маленький комплимент его способностям заставил дядю Джозефа раскраснеться от удовольствия. Пообещав оправдать оказанное ему доверие и пообещав вернуться и избавить миссис Фрэнкленд от всех тревог до конца дня, он отправился выполнять судьбоносное поручение. Розамонда наблюдала из окна, как проворно легкая фигурка старика пробирается среди толпы на тротуаре, пока не скрылась из виду. Как весело лился ясный, солнечный свет на веселую суету улицы! Великий город грелся в летней славе дня, пульс его бился живо и сильно, и мириады его голосов шептали о надежде! Глава III Рассказ о прошлом День прошел, наступил вечер, а дядя Джозеф все не возвращался. Около семи часов няня позвала хозяйку, сообщив ей, что ребенок проснулся и капризничает. Успокоив сына, Розамонда забрала его в гостиную, предоставив няне свободный час после выполнения дневных обязанностей. – Мне не нравится быть вдали от тебя, Ленни, в это тревожное время, – сказала она, когда вернулась к мужу. – Поэтому я принесла ребенка сюда. Вряд ли он доставит нам хлопот. Да и заботясь о нем, я отвлекаюсь от беспокойства. Часы на каминной полке пробили половину восьмого. Розамонда, глядя в окно, все глубже погружалась в свои тревожные мысли. Экипажи за окном следовали один за другим – горожане спешили кто в оперу, кто на ужин. Торговцы выкрикивали заголовки новостей, держа под мышкой выпуски вечерних газет. Люди, весь день простоявшие за прилавками, вышли на улицу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Рабочие, кто по одиночке, а кто шумными группками, устало шли домой. Бездельники, закончившие ужин, прикуривали сигары и осматривались по сторонам, не зная, куда бы теперь отправиться. Это был как раз тот переходный час, когда дневная уличная жизнь почти закончилась, а ночная еще не началась. И как раз в этот час открылась дверь комнаты. Розамонда тут же подняла глаза от спящего на ее коленях ребенка и увидела, что дядя Джозеф наконец-то вернулся. Он вошел молча. В руках у него было заявление, которое он брал с собой по просьбе мистера Фрэнкленда. Розамонда заметила, что лицо старика будто постарело за несколько часов его отсутствия. Он подошел к ней и, все также не говоря ни слова, положил дрожащий палец на лист бумаги и держал ее так, что Розамонда могла посмотреть на нужную строку, не вставая с кресла. Молчание старика и перемена в лице поразили Розамонду. Наконец, собравшись с силами и не обращая внимания на бумагу, она прошептала: – Вы все ей рассказали? – Вот ответ на ваш вопрос, – сказал он, не отрывая палец от листа. – Смотрите! Здесь ее имя, написанное ее собственной рукой. Розамонда взглянула на лист. Действительно, на нем стояла подпись: С. Джазеф, а под ней пояснение в скобках: Ранее Сара Лисон. – Отчего же вы молчите?! – воскликнула Розамонда, глядя на старика с нарастающей тревогой. – Отчего вы не говорите нам, как она приняла это известие? – Ох, не спрашивайте, не спрашивайте меня, – ответил он, отпрянув от протянутой к нему руки Розамонды. – Я ничего не забыл. Я сказал все, что вы поручили. И слова мои шли к истине долгой дорогой, но вот лицо мое избрало кратчайший путь. Умоляю вас, из сострадания ко мне, не спрашивайте меня об этом! Довольно вам знать, что ей теперь лучше, что она спокойнее и счастливее. Все плохое уже позади, а хорошее еще впереди. Если я расскажу вам, как она выглядела, если я расскажу вам, что она говорила, если я расскажу вам все, что произошло, когда она впервые узнала правду, испуг снова захватит мое сердце, и все слезы, и стоны, которые я проглотил, снова поднимутся и задушат меня. Я должен сохранять ясную голову и сухие глаза, иначе не смогу вам передать слова Сары. – Он замолчал, достал маленький платок с белым узором на тускло-голубом фоне и вытер несколько слезинок, выступивших на глазах. – В моей жизни было столько счастья, – сказал он, глядя на Розамонду, – что мне сложно найти мужество, когда оно требуется в трудную минуту. И все же, я немец! Вся моя нация философы! Почему же один я такой мягкосердечный, словно этот милый малыш, что спит у вас на коленях? – Погодите немного, – попросила Розамонда, – не рассказывайте нам ничего, пока не успокоитесь. Теперь, когда мы знаем, что Сара чувствует себя спокойнее и лучше, нам самим стало легче. Я не буду больше задавать вопросов. Точнее, я задам только один. – Она остановилась, и ее взгляд пытливо устремился на Леонарда. До сих пор Леонард с молчаливым интересом слушал все, что происходило, но тут он мягко вмешался и посоветовал жене повременить со своим вопросом. – Но на него так легко ответить! – умоляла Розамонда. – Я только хотела узнать, поняла ли она, что я с большим нетерпением ожидаю встречи, если только она позволит ее навестить? – Да, да, – сказал старик, кивнув с облегчением. – Этот вопрос очень кстати, с ответа на него я и начну свой рассказ. До сих пор дядя Джозеф беспокойно расхаживал по комнате, то садился на минуту, то снова вскакивал. Теперь он поставил стул между Розамондой, сидевшей у окна с ребенком на руках, и Леонардом, расположившимся на диване – так он мог без труда обращаться поочередно к мистеру и миссис Фрэнкленд. – Когда худшее было позади, после того, как она узнала, что тайна раскрыта, – сказал он, обращаясь к Розамонде, – когда она смогла слушать и когда я смог говорить, первыми словами утешения, которые я сказал ей, было ваше послание. Она посмотрела на меня с сомнением и страхом в глазах и спросила: «Слышал ли ее муж эти слова? Не огорчили ли они его? Не разгневался ли он? Не изменился ли он в лице в ту минуту, как жена его давала вам это поручение?» А я ответил ей: «Нет, нет, не было никакого огорчения, никакого гнева, никакой перемены, ничего подобного». Тут она опять спросила: «И они не начали спорить между собой? Неужели не стало между ними меньше любви и счастья?» И я опять ответил: «Нет, нет, никаких споров! Погоди, я сейчас же пойду к этой доброй женщине, приведу ее сюда, и она лично поручится тебе за своего доброго мужа». И когда я говорил эти слова, по лицу ее словно пробежал луч света, но он так быстро исчез, и лицо ее снова потемнело. «Итак, я пойду и приведу сюда эту добрую женщину», – повторил я. «Нет, еще не время, – возразила она. – Я не должна видеть ее, я не смею видеть, пока она не узнает…» Здесь Сара замолчала, судорожно комкая в руках одеяло. Тогда я тихо спросил: «Не узнает чего?» «Того, – ответила она, – что я, ее мать, стыжусь сказать, глядя ей в глаза». Тут я сказал ей: «Хорошо, дитя мое, ты можешь вообще ничего не говорить». А она покачала головой и ответила: «Я должна обо всем рассказать. Я должна освободить свое сердце от всего, что так долго мучило и терзало его, а иначе, как я почувствую радость при виде дочери, если совесть моя не будет чиста?» Тут она опять подняла обе руки и воскликнула: «О, неужели милосердный Бог не укажет мне способа, как обо всем рассказать, и не пощадит меня перед моим ребенком?» Тогда я сказал: «Тише! Есть способ. Расскажи об этом дяде Джозефу, который для тебя как отец! Расскажи дяде Джозефу, чей маленький сын умер у тебя на руках, чьи слезы утирала твоя рука, в то горестное время, давным-давно. Расскажи, дитя, мне обо всем, и я возьму на себя риск и позор, если таковой будет, рассказать об этом госпоже. Я пойду к этой доброй и прекрасной женщине, и поделюсь горем ее матери, и, клянусь душой, она не отвернется от нас». Старик замолчал и посмотрел на Розамонду. Она сидела, наклонив голову к ребенку, и слезы, одна за одной, медленно падали на его маленькое белое платье. Подождав мгновение, чтобы собраться с мыслями, прежде чем заговорить, она уверенно и благодарно встретила взгляд, который он устремил на нее. – О, продолжайте, прошу. Позвольте мне доказать вам, что ваше великодушное доверие ко мне не напрасно. – Я и прежде знал это, как знаю и сейчас, – ответил дядя Джозеф. – И Сара также это поняла. Она немного помолчала, немного поплакала, откинулась на подушку и поцеловала меня в щеку. А потом вернулась мыслями в давние времена, и очень тихо, очень медленно, глядя в глаза, рассказала мне то, что сейчас я должен передать вам, пока вы сидите здесь как судья, прежде, чем завтра вы пойдете к ней как дочь. – Нет, не как судья! – воскликнула Розамонда. – Не могу даже слышать таких слов. – Это не мои, а ее слова, – ответил старик. – И не просите меня говорить иначе, пока не выслушаете историю до конца. Дядя Джозеф придвинул стул ближе к Розамонде, помолчал минуту, будто приводя в порядок воспоминания, и продолжил рассказ: – Вам известно, что храбрый и добрый капитан Тревертон женился на актрисе. Это была гордая и очень красивая женщина, с необычайным умом и силой воли. Одна их тех женщин, которые, если что-то обещают, то непременно делают, несмотря ни на какие стеснения и препятствия. К этой госпоже и была приставлена в качестве горничной Сара, моя племянница, – в то время молодая, хорошенькая и добрая девушка, и к тому же очень, очень робкая. Из многих более смелых и расторопных девушек, желавших получить это место, миссис Тревертон выбрала Сару. Это само по себе странно, но еще удивительнее, что Сара, как только преодолела свои первые страхи и сомнения, и собственную застенчивость, всем сердцем полюбила свою замечательную госпожу с необычайным умом и силой воли. – Я вполне верю этому, – заметил Леонард. – Самые сильные привязанности формируются между людьми, которые не похожи друг на друга. – Так что жизнь в старинном доме в Портдженне началась счастливо, – продолжал старик. – Любовь, которую хозяйка питала к своему мужу, переполняла ее сердце и ее хватало на всех, кто был рядом, и особенно госпожа выделяла Сару. Никто, кроме Сары, не читал ей, не помогал ей, не одевал ее утром и к ужину и не помогал готовиться ко сну. Когда долгими дождливыми днями они оставались вдвоем, она общалась с Сарой словно с сестрой. А как госпожа любила удивлять бедную деревенскую служанку, которая никогда не бывала в театре! Она надевала изысканные костюмы, красила лицо, говорила и вела себя словно на театральной сцене. Чем больше удивлялась Сара ее проделкам и маскараду, тем больше радовалась хозяйка. Целый год продолжалась эта легкая, счастливая жизнь в старинном доме: счастливая для всех слуг, еще более счастливая для хозяина и хозяйки. Но кое-чего не хватало для полноты картины, одного маленького благословения, на которое всегда надеялись, но которое так и не пришло – такого благословения в белом платье, с пухлым, нежным лицом и маленькими ручками, которое я вижу сейчас перед собой. Дядя Джозеф сделал паузу, улыбнулся ребенку на коленях Розамонды и затем продолжил: – По прошествии года Сара заметила в своей госпоже перемену. Добрый капитан любил детей, в доме постоянно гостили дети их друзей. Он играл с ними и дарил им подарки. Он был их лучшим другом! Жена его, глядя на все это, то краснела, то бледнела, а потом уходила, не говоря ни слова. Однажды она ходила взад и вперед по комнате, между тем как Сара сидела за работой, и позволила гневу сорваться с языка: «Почему у меня нет ребенка, которого мог бы любить мой муж? Почему он всегда должен играть с детьми других женщин? Я тоже ненавижу этих детей и их матерей!» Тогда говорили в ней эмоции, но была в ее словах и правда. Среди ее подруг не было ни одной женщины с ребенком, а только дамы бездетные или с детьми давно повзрослевшими. Как вы думаете, следует винить ее за это? – Я думаю, что миссис Тревертон можно только посочувствовать, – сказала Розамонда, поглаживая ручку ребенка. – Я тоже думаю, – согласился дядя Джозеф. – Только посочувствовать. И вы начнете жалеть ее еще больше, когда узнаете, что однажды морской капитан сказал: «Я ржавею здесь, старею от безделья. Я снова хочу в море и попрошу выделить мне корабль». И он отправился в плавание. Много было слез и поцелуев при расставании. Когда за капитаном закрылась дверь, хозяйка ворвалась в комнату, где Сара как раз шила новое прекрасное платье, выхватила его и бросила на пол. И швырнула вслед за ним все прекрасные драгоценности, которые лежали на столике, и стала топать и плакать от страдания и страсти, которые захлестнули ее. «Я бы отдала все драгоценности и ходила бы в лохмотьях до конца жизни, лишь бы был у меня ребенок! – кричала она. – Я потеряла любовь мужа. Он никогда бы не ушел от меня, если бы я родила ему ребенка! – Она посмотрела на свое отражение в зеркале и процедила сквозь зубы: – Да, да! Я прекрасная женщина с красивым телом, и я бы поменялась с самым уродливым, самым кривым созданием во всем мире, если бы только у меня мог быть ребенок». А потом она рассказала Саре, что брат капитана говорил о ней самые гнусные из всех гнусных слов, поскольку она была актрисой. «Если у меня не будет ребенка, то этот негодяй, этот монстр, которого я хотела бы убить, завладеет всем, что есть у капитана! – закричала она, а потом заплакала: – Я теряю его любовь. Ах, я знаю это, я знаю это! Я теряю его любовь!» И никакие слова Сары не могли ее переубедить. Через несколько месяцев капитан вернулся из плавания. А в сердце госпожи все больше было тайной печали: пошел третий год со дня свадьбы, и не было никакой надежды на ребенка. Капитан снова ушел в море и на этот раз далеко-далеко, на другой конец света. Тут дядя Джозеф опять замолчал, будто не решаясь продолжать рассказ. Вскоре он избавился от сомнений, но лицо его опечалилось, а голос стал тише. – Теперь, с вашего позволения, я должен оставить на время Тревертонов, вернуться к моей племяннице Саре и сказать несколько слов о шахтере с корнуоллской фамилией Полвел. Этот молодой человек хорошо работал, получал хорошую зарплату и всегда был в хорошем настроении. Он жил с матерью в маленькой деревушке недалеко от имения, и, время от времени встречаясь с Сарой, влюбился в нее, а она в него. Наконец, они дали друг другу обещание соединиться браком; это случилось как раз после того, как капитан вернулся из первого плавания и планировал уже второе. Ни он, ни жена его не возражали против свадьбы, потому что Полвел, как я уже говорил, был очень хороший малый и зарабатывал хорошие деньги. Только госпожа сказала, что разлука с Сарой сильно огорчит ее, но на это моя племянница ответила, что не спешит с расставанием. Так прошло несколько недель, капитан снова отправился в море. В это же время госпожа заметила, что Сара на себя не похожа от беспокойства, а Полвел то и дело оказывается около дома. Тогда она спросила сама себя: «Не слишком ли я препятствую этому браку? Ради Сары не должна я этого делать!» И тем же вечером она пригласила к себе Сару с женихом, ласково поговорила с ними и сказала, чтобы утром Полвел объявил о свадьбе. В ту ночь была его смена в шахте. Он спускался во тьму с легким сердцем, наполненным радостью, но подняли обратно в наш мир только его мертвое тело. В одно мгновение он лишился жизни, придавленный обвалом. Новость эта тут же разлетелась по округе и достигла моей племянницы. Когда накануне вечером она прощалась с возлюбленным, она была молодой, красивой девушкой; когда же, шесть недель спустя, она поднялась с постели, в которую уложил ее страшный удар, то вся молодость ее пропала, волосы поседели, а в глазах застыл испуганный взгляд, который не покидал их с тех пор. Этот незамысловатый рассказ о смерти шахтера и о ее последствиях оказался поразительно достоверным и пугающе реальным. Розамонда вздрогнула и посмотрела на мужа. – Ох, Ленни, – прошептала она, – первая весть о твоей слепоте была для меня тяжелым испытанием, но разве она сравнится с тем, что мы только что слышали? – Да, ей можно только посочувствовать, – добавил дядя Джозеф. – Посочувствовать ее страданиям в те дни. Посочувствовать, что потом все стало только хуже. Прошло пять, шесть, семь недель после смерти шахтера, и Сара выздоравливала телом, но душа ее болела все больше. Госпожа, любившая Сару, как сестру, мало-помалу заметила в ее лице нечто такое, что не похоже было на страдание, на испуг или горе, нечто такое, что глаз видит, но язык не может выразить. Какое-то время наблюдала она за ней и размышляла, а потом озарила ее идея, заставившая тут же пойти в комнату Сары. Она схватила Сару за обе руки, прежде, чем та успела отвернуться, осмотрела ее с ног до головы и произнесла: «Сара, у тебя на уме есть что-то, кроме печали об умершем. Сара! Я для тебя скорее друг, чем госпожа. Как друг, я прошу тебя – скажи мне всю правду». Ни одного слова не сказала моя племянница в ответ. Сара попыталась вырваться, но хозяйка еще крепче сжала ее руки и продолжила: «Я знаю, что ты была обручена с Полвелом. Я знаю, что он был хорошим и честным человеком. Я знаю, что в последний раз он ушел отсюда, чтоб огласить ваш брак в церкви… У тебя могут быть секреты от всех, Сара, но не от меня. Скажи мне сейчас же всю правду. Неужели ты…» Прежде чем она успела договорить, Сара упала на колени и стала умолять, чтобы ее отпустили, кричать, что она спрячется и умрет, сделает так, чтобы о ней больше ничего не слышали. Это был весь ответ. И тогда его было достаточно, и сейчас. Дядя Джозеф тяжело вздохнул и на некоторое время замолчал. Молодые не решались нарушить тишину, наступившую после его последних слов. Слышно было только легкое дыхание ребенка, спавшего на руках у матери. – Это был весь ответ, – повторил старик, – и хозяйка, выслушав его, некоторое время не говорила ни слова, но пристально глядела в лицо Сары и становилась бледнее и бледнее, пока внезапно яркий румянец не залил ее щеки. «Нет, – прошептала она, – я всегда буду твоим другом. Оставайся в этом доме, поступай, как хочешь или как я тебе посоветую, а остальное предоставь мне». После этих слов она стала ходить кругами по комнате, все быстрее и быстрее, пока не стала задыхаться. Тогда она сердито позвонила в колокольчик и громко крикнула, приоткрыв дверь: «Лошадей! – Затем повернулась к Саре: – Подай мне платье для верховой езды. И не грусти! Клянусь жизнью и честью, я спасу тебя. А теперь – платье! Мне нужно на свежий воздух». Она вышла на улицу, вскочила на лошадь и пустила ее в галоп, пока та не начала задыхаться, а сопровождавший ее конюх не стал задаваться вопросом, не сошла ли госпожа с ума. Вернувшись домой, она не чувствовала усталости. Целый вечер она все ходила по комнате и время от времени играла на фортепиано что-то громкое и нестройное. И ночью она не могла успокоиться. Дважды или трижды за ночь она напугала Сару, заходя проверить, как у нее дела, и постоянно повторяя одни и те же слова: «Поступай, как хочешь или же как я тебе посоветую, и тогда остальное предоставь мне». Проснулась госпожа поздно, бледная и очень тихая, и сказала Саре: «Ни слова больше, ни слова до тех пор, пока не настанет время, когда ты будешь бояться любого чужого взгляда. Тогда я снова об этом заговорю. А до того пусть все идет между нами так, как шло до вчерашнего дня, когда я задала вопрос, и когда ты сказала правду». Прошло два или три месяца и однажды утром хозяйка попросила подать экипаж и в одиночку уехала в Труро. Вечером она вернулась с двумя большими плоскими корзинами. На крышке одной из них карточка с буквами «С.Л.», на другой: «Р.Т.». Корзины отнесли в комнату госпожи, и она позвала Сару и сказала ей: «Открой корзину с надписью “С.Л.”, ведь это начальные буквы твоего имени, и то, что в ней, принадлежит тебе». Внутри оказалась коробка с великолепной шляпкой из черного кружева, тонкая темная шаль, отрез черного шелка на платье и исподнее самого лучшего качества. «Сшей платье по своему вкусу, – сказала хозяйка. – Ты настолько ниже и стройнее меня, что сшить новое проще, чем перешивать мои платья под тебя». «Но к чему все это?» – спросила Сара в удивлении. «Ты не должна меня спрашивать, – ответила госпожа. – Помни, что я говорила: предоставь мне все устроить». На следующий день госпожа послала за доктором, сообщив, что чувствует себя странно и думает, что все дело в сыром воздухе Корнуолла. Доктор приходил несколько раз, но жалоба всегда была одинаковая. Все это время Сара занималась своим гардеробом. Когда она закончила, хозяйка сказала ей открыть вторую корзинку. Внутри оказалась коробка с простой черной соломенной шляпкой, грубая темная шаль, платье из плотной черной материи, и качественное, но простое исподнее. «Подгони все это на меня, – сказала ей хозяйка. – И не задавай вопросов! Ты всегда слушала мои указания, слушай и сейчас, иначе все пропало!» Когда Сара закончила с шитьем, миссис Тревертон примерила наряд и рассмеялась, глядя в зеркало: «А ведь из меня вышла симпатичная пышногрудая служанка! Да и то сказать: я так часто играла эту роль на сцене!» Она переоделась в свою одежду и попросила упаковать все новые вещи в два чемодана. «Доктор велел мне уехать из влажного климата Корнуолла туда, где воздух свежий, сухой и бодрящий», – сказала она и снова громко рассмеялась. В это время Сара начала укладывать вещи и, убирая со стола разные безделушки, нашла брошку с портретом капитана. Заметив это, госпожа страшно побледнела, задрожала, схватила брошку и поспешно заперла ее в стол. «Это я оставлю здесь», – сказала она и быстро вышла из комнаты. Теперь, конечно, вы догадываетесь, что задумала сделать миссис Тревертон?