– Совершенно верно. Мы будем готовы вовремя, сэр. – Дорогу покажете? В их прошлую встречу мистер Кондусис тоже не хотел, чтобы кто-то шел у него за спиной. Перегрин повел гостя наверх, к офису, открыл дверь – и увидел Уинтера Морриса, надиктовывавшего письма. Перегрин состроил красноречивую гримасу, и Моррис торопливо поднялся. Мистер Кондусис вошел, не глядя ни на кого и ни на что. – Это наш администратор, сэр. Мистер Уинтер Моррис. Мистер Кондусис. – А, ну да. Доброго утра, – сказал мистер Кондусис и отвернулся. «Ну, правда старичок, – впоследствии вспоминал мистер Моррис. – Он мог бы дать мне возможность самому ретироваться, а не выпихивать из моего же кабинета». В мгновение ока мистер Моррис и его секретарша отправились на обед. – Присядете, сэр? – Нет, спасибо. Я ненадолго. По поводу перчатки и документов: мне сообщили, что их подлинность установлена. – Да. – И вы построили свою пьесу вокруг этих предметов? – Да. – Я обсудил вопросы раскрутки с Гринслейдом и двумя моими знакомыми, которым подобные предприятия не в диковинку. – Мистер Кондусис назвал фамилии двух колоссов мира театра. – И сам немного предварительно поразмыслил. Мне представляется, что с должной подачей перчатка и ее история могли бы стать главной темой рекламной кампании. – Разумеется, – с жаром подхватил Перегрин. – Вы согласны со мной? Наверное, следует увязать объявление о перчатке с открытием театра – и с демонстрацией перчатки и документов, должным образом защищенных, в фойе. Надеясь, что говорит спокойно и рассудительно, Перегрин сказал, что, вне всякого сомнения, в качестве предварительной рекламы такой жест будет уникальным. Мистер Кондусис бросил на собеседника быстрый взгляд и снова отвернулся. Перегрин поинтересовался, уверен ли мистер Кондусис в сохранности сокровищ. Мистер Кондусис ответил кратким экскурсом в теорию стенных сейфов некой фирмы, где, как смущенно осознал Перегрин, держал контрольный пакет. – Ваш агент по связям с общественностью и прессой, – сообщил мистер Кондусис голосом снулой рыбы, – мистер Конвей Бум. – Да. Именно так. Перегрин вроде бы заметил проблеск саркастической улыбки, однако мистер Кондусис строго продолжил: – Конечно, этот человек опытен в театральной рекламе, но я предложил Гринслейду, чтобы с учетом необычности находящихся у нас предметов мистер Бум связался с рекламной компанией Мэйтланда – это один из моих филиалов. Он согласится. «Ну, еще бы», – подумал Перегрин. – По вопросу обеспечения безопасности я советовался с одним знакомым из Скотленд-Ярда, суперинтендантом Аллейном. – Ого. – Да. Есть еще вопрос страхования, причем коммерческую ценность предметов определить невозможно. Мне сообщили, что как только станет известно об их существовании, последует беспрецедентная реакция. В частности, из Америки. Наступило недолгое молчание. – Мистер Кондусис, – решился Перегрин. – Не могу не спросить. Знаю, что это не мое дело, но не в силах удержаться. Вы думали… вы собирались… то есть важно ли для вас, чтобы письма и перчатка остались в стране владельца? – В моей стране? – спросил мистер Кондусис, как будто сомневался, что таковая существует. – Извините, нет. Я имел в виду оригинального владельца. Перегрин помедлил и вдруг, неожиданно для себя, разразился страстной речью: умолял оставить документы и перчатку в стране. При этом чувствовал, что не производит нужного впечатления, а остановиться не мог. Ситуация складывалась неприятная. С каменным лицом мистер Кондусис дождался, когда Перегрин замолчит. – Это сентиментальный подход к вопросу, который на данный момент должен рассматриваться только под финансовым углом. И я не могу обсуждать его с любой другой точки зрения: исторической, романтической, национальной или сентиментальной. Об этом, – ожидаемо добавил мистер Кондусис, – я ничего не знаю. А затем поразил Перегрина, сказав странно изменившимся голосом: – Ненавижу светлые перчатки. Ненавижу. На мгновение Перегрину показалось, что он видит тень страдания на лице этого необычайного человека. Мистер Кондусис небрежным жестом положил конец разговору. Перегрин открыл дверь, затем передумал и снова закрыл. – Сэр, – сказал он. – Еще один вопрос. Могу ли я рассказать труппе о письмах и перчатке? Перчатки для спектакля будет делать художник Джереми Джонс – прекрасный специалист. Если мы собираемся выставить оригинал в фойе, Джереми сможет скопировать перчатку со всем возможным тщанием. Он отправится в музей и изучит ее. Но придет в такой восторг от всей истории, что вряд ли сумеет хранить молчание. В любом случае, сэр, я уже говорил с ним о перчатке – в тот самый день, когда вы мне ее показали. Вы же помните, что не настаивали на соблюдении тайны. А после получения отчета я не говорил о перчатке ни с кем, кроме Морриса и Джонса. Мистер Кондусис кивнул. – На нынешней стадии некоторая утечка неизбежна и, при должном контроле, не повредит. Можете рассказать труппе обо всех обстоятельствах. Только строго предупредите, что информация пока что является конфиденциальной. И еще одно условие: меня это дело совершенно не должно касаться. Я понимаю: о том, что владелец – я, может стать известно, и уже известно определенному кругу людей. Но ни в каких обстоятельствах я не буду делать заявлений и давать интервью. И я запрещаю на меня ссылаться. За этим будут следить мои поверенные. Надеюсь, вы предпримете соответствующие шаги. Мистер Бум получит инструкции. Доброго утра. Будьте добры… Коротким жестом он предложил Перегрину пройти вперед. Перегрин повиновался. Он вышел в верхнее фойе и сразу наткнулся на Гарри Гроува. – Привет, малыш, – воскликнул Гарри, просияв. – Я только хотел позвонить по телефону. Мы с Дестини… Он резко замолчал, кивнул через плечо Перегрина на мистера Кондусиса и сказал: – Ну вот, гляди, что я наделал! Мастер влипать в неловкости. Это мой единственный талант. Мистер Кондусис произнес: – Доброе утро, Гроув. – Он стоял в дверях, глядя прямо перед собой. – И вам, волшебный фей-крестный, патрон, светоч и все прочее, – сказал Гарри. – Пришли взглянуть на новое детище, на собственный живой «Дельфин»? – Да, – ответил мистер Кондусис. – Взгляните-ка на милого Перри! – воскликнул Гарри. – Он остолбенел от моей неуместной фамильярности. Правда, Перри? – И не в первый раз, – сказал Перегрин и почувствовал, что стал жертвой, хотя должен был бы владеть ситуацией. – Ну что ж, – сказал Гарри, с наслаждением переводя взгляд с одного собеседника на другого. – Не стоит дальше гробить свою репутацию? Не нужно и заставлять милых дам ждать! – Он повернулся к мистеру Кондусису со смиренным почтением. – Правда, я надеюсь, мы вам понравимся, сэр. Наверное, замечательно быть человеком, который использует свою мощь, чтобы спасти тонущий театр, вместо того чтобы утопить. Это еще удивительнее, поскольку у вас ведь нет личного интереса в нашем презренном ремесле. Правда? – Я в этом ничего не понимаю. – Да. Как уксус, который не смешивается с маслом, – сказал Гарри. – Или с нефтью? Все время забываю. Ходили на яхте в последнее время? Впрочем, я вам докучаю. До свидания, сэр. Напомните обо мне миссис Г. Увидимся, Перри. Он сбежал по лестнице и вышел в парадную дверь. Мистер Кондусис сказал: – Я опаздываю. Они спустились по лестнице и прошли по фойе к портику. У двери стоял «даймлер», а рядом ожидал знакомый шофер. Перегрин испытал шок: на секунду показалось, что его снова повезут на Друри-плейс. – Доброго утра, – повторил мистер Кондусис. Он уехал, а Перегрин присоединился к Джереми в их любимом ресторанчике в Суррей-сайд. III Он рассказал труппе о перчатке перед вечерней репетицией. Все заинтересованно зашумели. Дестини Мид пришла в необычайное волнение и поразилась, узнав, что перчатка и вправду «историческая»; по мнению актрисы, ее следовало использовать, как реквизит, на сцене. Маркус Найт явно был еще слишком разгневан, чтобы слушать внимательно. Он видел, как вернулась Дестини – с опозданием на пять минут и весело болтая с У. Хартли Гроувом. Гертруда Брейси тоже была не в духе – по той же причине. Гарри Гроув, услышав про перчатку, проявил живейший интерес и воскликнул, как всегда, легкомысленно: – Надо рассказать об этом миссис Констанции Гузман! – А кто такая, – спросил Перегрин, – эта миссис Констанция Гузман? – Спроси у Короля-Дельфина, – ответил Гарри. Таким нелепым прозвищем он упорно называл Маркуса Найта, к явному неудовольствию последнего. Перегрин заметил, как Найт покраснел до корней волос. Из всей труппы двое особенно живо восприняли рассказ Перегрина: Эмили Данн и Чарльз Рэндом. Тот без устали повторял: – Не может быть! Ну, теперь-то мы знаем, что тебя вдохновило. Нет, невероятно! Щеки Эмили порозовели, глаза блестели – и на это тоже было приятно смотреть.