– В целом, да. – Полагаю, всегда тяжело отдавать то, что написал, в горнило – если можно так выразиться о театре. Особенно если в качестве продюсера ты и есть горнило. – Это да. Видишь, как твое любимое дитя обрабатывают, фильтруют через личности актеров и попутно превращают во что-то иное. И ты должен соглашаться, потому что многие изменения идут на пользу. У меня порой возникает странное чувство: как продюсер я выхожу за рамки себя как драматурга. Начинаю задумываться, понимал ли я сам, о чем пьеса. Они шли рядышком – два мыслящих муравья ползли на восток, навстречу вечернему рою из Сити. Когда Эмили и Перегрин добрались до Блэкфрайарс, людской поток уже схлынул, и улица, где жили Джереми и Перегрин, была совершенно пуста. Они поднялись в студию и сели у окна – пили сухой мартини и пытались разглядеть «Дельфин» на другом берегу реки. – Мы так и не поговорили о письме и перчатке, – сказала Эмили. – Интересно, почему – ведь это потрясающе. Наверное, чувствуешь себя бурлящим котлом, когда все это заперто внутри. – Ну, это Джереми готов был взорваться. И, конечно, эксперт. – Как странно… – пробормотала Эмили. Она стояла на коленях на кушетке у окна, упершись локтями в подоконник и положив подбородок на ладони. Ее сердцевидное лицо казалось совсем юным. Перегрин понимал, что нужно разузнать о ней все: о чем она думает, что ей нравится, а что не нравится, откуда она родом, любила ли кого-нибудь, и если да, то как это было. – Странно, – повторила она. – Только представить, как Джон Шекспир на Хенли-стрит шьет их для внука. Он шил их сам или был мастером цеха перчаточников? – Сам. В записке сказано «Сделаны моим отцом». – А почерк такой же кривой и неровный, как в его автографах? – Да. Но не такой же точно. Эксперты-почерковеды дружно сошлись на «определенных маркерах». – Что с ними будет, Перри? Владелец продаст их тому, кто предложит самую высокую цену, или постарается оставить здесь? Ох! – воскликнула Эмили. – Их нужно сохранить! – Я пытался заговорить об этом, но он ушел от ответа. – Джереми, наверное, разъярится, если вещи уйдут из страны. – Джереми? – Да. Он с ума сходит, когда национальные сокровища утекают из страны. Я бы нисколько не удивилась, если бы выяснилось, что это Джереми украл «Веллингтона» Гойи. Просто для того, чтобы картина осталась в Англии. Эмили засмеялась и продолжила говорить о Джереми, о его магазинчике с сокровищами, о том, как его тронуло и встревожило новое открытие. – Интересно, он способен заявиться к мистеру Кондусису, чтобы уговорить не отдавать сокровища? – Надеюсь, ты преувеличиваешь. – Он ведь фанатик. – Ты хорошо его знаешь? – Более или менее. Иногда я помогаю ему в магазине. Разумеется, Джереми приходится полагаться на партнеров – слишком много работы в театре, – но между постановками он вкалывает без сна и отдыха. Я многому у него учусь: как корректировать старые гравюры, как чинить переплет. У него есть потрясающие гравюры и книги! – Знаю, – довольно сухо ответил Перегрин. – Видел. Эмили обернулась и задумчиво посмотрела на него. – Он с безумным воодушевлением взялся за изготовление перчаток к спектаклю. У него как раз есть пара яковианских перчаток, достаточно маленьких, и они подойдут, надо только отпороть бисер и скопировать на них вышивку перчатки Хемнета. – Знаю, он мне говорил. – Джереми очень хороший. Искренне надеюсь, у него выгорит с Дестини – он ее безумно любит. К сожалению, боюсь, не выйдет. – Почему? – Он милый, но у него нет того, что нужно. По крайней мере, мне так кажется. – Правда? – выпалил с облегчением Перегрин и торопливо заговорил о перчатке, о спектакле, о том, что будет на обед. Он действовал с размахом и накупил всего, что любил сам: икру, завернутую в ломтики копченого лосося, холодную куропатку и ингредиенты для двух салатов. К счастью, его выбор совпал со вкусами Эмили. Под копченого лосося они пили немецкое вино «Бернкастельский доктор»; впрочем, оно же замечательно пошло и под куропатку. Из-за отсутствия Джереми еды было вдоволь, и они съели и выпили все. Убрав со стола, они вернулись на кушетку у окна – смотреть, как темнеет Темза, как загораются огни за рекой. Перегрин во все глаза смотрел на Эмили и говорил все меньше и меньше. В конце концов он накрыл своей ладонью ее ладонь. Она чуть пожала пальцы Перегрина и отпустила. – Все очень приятно, – сказала она, – но я не хочу оставаться допоздна. Возвращаться в Хэмпстед – целая вечность. – Я тебя довезу. Джереми не взял машину. Она тут, в садике за углом. – Ой, здорово. Но все равно я не останусь надолго. – Я бы хотел, чтоб ты осталась навсегда – и еще на день. – Звучит, как заглавная песня шикарного мюзикла. – Эмили, у тебя есть молодой человек? – Нет. – А из кого выбирать есть? – Нет, Перегрин. – Никаких запасных вариантов? – Боюсь, что нет. – Вот такая прям нераспутная? – Вот такая. – Ну, оригинально, конечно. – Я не хочу распалять и сводить с ума. – Этого я и боялся. Ну, ладно, включу свет и покажу фотографии. – Да уж, лучше покажи, – сказала Эмили. Листая альбомы, они без умолку болтали о театральных делах. Наконец Эмили поднялась и сказала: теперь пора. Перегрин с каменным лицом помог ей надеть пальто и прошелся по квартире – подобрал собственное пальто и задвинул ящики. Вернувшись к Эмили – она стояла, сунув руки в карманы, и смотрела в окно, – он громко сказал: – И все равно, вряд ли справедливо – иметь пышные волосы, крепкий голос, твое лицо, тело и разум и даже не задуматься, что провоцируешь. – Я прошу прощения. – Полагаю, мне остается «лишь поцелуй безвкусный»[42]? – Ладно, – ответила Эмили. – Только если не совсем безвкусный. – Эмили! – пробормотал Перегрин, неожиданно чувствуя, как перехватило дыхание. Когда они добрались до квартиры Эмили в Хэмпстеде, она снова поблагодарила его за чудесный вечер, и он снова поцеловал ее, на сей раз мимолетно. – Чтобы не свихнуться. Милая Эмили, спокойной ночи. – Спокойной ночи, милый Перегрин. – Знаешь, что? – Что? – Через две недели открываемся. V ПОКЛОННИКИ БАРДА СЧАСТЛИВЫ ПОТРЯСАЮЩЕЕ ОТКРЫТИЕ ПРОСТО БЕСЦЕННО – ГОВОРЯТ ЭКСПЕРТЫ