— Подберите мне все дела пропавших без вести за последние тридцать лет. Пока зона поисков сохраняется в пределах наших шести коммун, позже, если будет надо, расширим ее. — А сирийский след? — ввернул Милк. — Приложите его к делу о фантомах, они подружатся. Шастен вышла из кабинета, чтобы сделать доклад дежурному судье, но вскоре ее нагнал заместитель: — А знаете, мальчишка не так уж не прав. — Насчет сирийцев? — Нет, насчет призраков. Если зайти так далеко, как вы просите, вы разбудите того, кто был темой разговоров доброй части моего детства. — Я вас слушаю. — Превращение одного Авалона в другой не было безоблачным. Во время перемещения пропало трое детей. — Почему вы не сказали об этом раньше? — Прошло двадцать пять лет. Я не залезал так глубоко в свою память. Вы сами много происшествий помните из того, что случилось двадцать пять лет назад? В любом случае надо потихоньку разыграть эту карту, пока мы ни в чем не уверены. — То, что вы рассказали, не выйдет за пределы комиссариата, если это вас беспокоит. — Этого недостаточно. Мать Милка работает в магазине комиксов Деказвиля, она и распространяет все сплетни и пересуды. Если с утра что-то происходит, Милк в подробностях рассказывает ей в полдень за столом, и в два часа дня в курсе уже все. Поймите, что родные этих детей все еще живут в деревне. Представьте, какое землетрясение случится, если они прознают, что дело снова открыто. Особенно если станет известно, что оно поспешно переквалифицировано в похищение. Ни в коем случае нельзя подавать рапорт. — Что за бардак! — взъярилась Ноэми. — Вы расскажете мне наконец всю эту историю, а, вашу мать? Ромен уже попривык, так что его не смущали резкие выражения Шастен. — Его звали Фортен. Он был сезонным рабочим и однажды утром почему-то сбежал, в самый разгар сбора урожая. Последнего перед затоплением. В тот же день внезапно пропали трое ребятишек. Разумеется, возможно, это и совпадение, но Фортен был хорошо знаком нашему брату-полицейскому. Бывший налетчик, освободившийся из заключения. — Вооруженное нападение — и похищение людей. Это совсем другая песня. — Людям на это плевать. Вам хотелось знать, какого призрака вы разбудите, я просто назвал его имя. Фортен. — И никаких известий ни о детях, ни о Фортене? — Никаких. — О’кей. Не будем ничем пренебрегать. Останавливаемся на периоде в тридцать лет, и вы тащите мне это дело из архива. Незаметно передаете мне, а я вечерком спокойно его изучу. — А приходите за ним сегодня вечером ко мне. Жена очень хотела бы с вами познакомиться. К тому же я приглашаю вас уже в третий раз. — Она встревожена? Вы сказали ей, что моя внешность не опасна? — Прошу вас, выпьем по стаканчику и разойдемся. Между коллегами ведь так принято? Зато потом она займется другими делами, а главное, прекратит расспрашивать об «этой загадочной мадам капитан Шастен из Парижа». — Она так и говорит? — Да. Не делая пауз между словами, как будто это ваше имя. — Ну, если я могу спасти ваш брак… — сдалась Ноэми. Она уже представляла, как позволит мадам Валант внимательно рассмотреть себя в лупу, чтобы умерить ее предполагаемую ревность, когда в кармане завибрировал телефон. Судмедэксперту было о чем сообщить. — Несмотря на его опыт, — заявил он, — вы все же заставили побледнеть моего ассистента. Когда мы извлекли кости и пряди волос, ковыряться в этом органическом месиве стало сущим адом. — И что вы там обнаружили, в этом аду? — Только металлические предметы выдержали атаку желудочного сока и времени. Так что мы обнаружили… Он зашелестел бумагами. — …двадцать металлических колечек, наверняка обрамлявших дырочки для шнурков в обуви. Пряжку от ремня. Что-то вроде сплава, напоминающего зубную пломбу, и монетку в десять сантимов. — Короче, ничего интересного. — А что, если я скажу, что благодаря одному из предметов могу дать достаточно точную датировку? Приняв вызов, Шастен замялась. Но ненадолго. — Твою мать, десять су! Это ведь франки, верно? — Браво! А я уж боялся разочароваться в вас. Да, это франки. А переход на евро произошел в две тысячи втором. — Выходит, если ребенок не был нумизматом, он погиб не позже две тысячи первого года, то есть более восемнадцати лет назад. Это существенно сократит временной разброс поисков. Что-то еще? — Отчет о пробах, взятых с бочки. Они содержали пропиленгликоль. Обычно его легко обнаружить у нас в организме: это пищевая добавка для молочных коров и овец. Обменявшись информацией, Шастен и Валант бросились в подвал, где располагался архив. В длинном обшарпанном коридоре они миновали камеры временного содержания, фотолабораторию, где делались контрольные снимки задержанных, и гардеробные, чтобы оказаться наконец в помещении без окон. Там сидел Милк, окруженный стопками открытых дел и разбросанных вокруг листков отчетов, словно уже наступила осень. — За тридцать лет пропало без вести четырнадцать человек. Номер один — несовершеннолетняя, спустя два дня обнаружена в Родезе у своего парня. Номер два был найден в Испании, номер три… — Плевать на найденных, Милк. Нас интересуют незакрытые дела, в частности те, что начаты до введения евро. В кармане жертвы обнаружены старые сантимы. — Старые? — удивился юный полицейский. — Так это, как минимум, пятидесятые годы прошлого века… — Две тысячи второй, дурачок, — любезно поправила его Ноэми. — Две тысячи второй год или четырнадцатый век — у меня в любом случае ничего нет. Ноль. За этот период не пропал ни один ребенок. В Авероне нет ни Эстель Музен[25], ни Марион Вагон[26] или Авроры Пенсон[27]. Единственный случай, который подходит по датам, — вот это дело. Он с трудом приподнял стопку из многих томов, на корешках красным фломастером было написано «ФОРТЕН». — Но я знаю, сейчас вы станете говорить, что тут нет ничего общего, потому что это похищение. Ноэми и Ромен обменялись досадливыми взглядами. С соблюдением тайны они, скорее всего, промахнулись: мальчишка обладал достаточным нюхом и теперь шел по тому же следу, что и они. — Полагаю, мы это прибережем и распространим в департаменте? — заключил Милк. — Нет, будем заниматься тем, что имеем, по порядку. Такое расследование ведется по миллиметру. В деле Фортена брались пробы ДНК детей? — Чтобы снова не промахнуться, скажу, что автоматизированный учет генетических данных[28] был запущен в девяносто восьмом году. У нас разрыв в четыре года, потому что похищение совершено в девяносто четвертом. — Автоматическая картотека — да, — уточнил Ромен. — Но сравнения делались уже на пятнадцать лет раньше, особенно при пропавших без вести. Милк, водя пальцем по строчкам, перелистал страницы толстенного дела и обнаружил ответ: — Ты прав. Вот заключительный протокол анализа проб, взятых в ходе расследования. Фортен ночевал в одной из пристроек фермы Валантов, образец его ДНК найден во многих местах и тогда же зарегистрирован. Также имеются две пробы, взятые в спальнях каждого из трех пропавших детей. Один образец с зубной щетки, другой — с нижнего белья. — Супер! Звоните в лабораторию и попросите сравнить ДНК ребенка Х из Института судебно-медицинской экспертизы в Монпелье с этими образцами, которые должны быть в их архиве. Просто сравнить, ответ нужен завтра. Лишь бы не было никаких затруднений, ведь это наш единственный след. — Значит, за дело, да? Мы правда снова открываем это расследование? — спросил Милк. — Главное, ты сейчас же закроешь пасть, — вмешался Ромен. — Я не хочу без повода распалять страсти в коммунах. Пока мы проверяем и снимаем вопросы. Тебе понятно? — Ладно-ладно. Только не злись. Возвращаясь на второй этаж, Ноэми прошла по тому же коридору и, минуя камеры временного содержания, услышала лай. Она заглянула внутрь и заметила Буске с миской воды в руке. Перед ним, в первой клетке, она увидела своего кривобокого и косорылого пса. — Свяжитесь с Валантом, у него есть свежая информация по расследованию, — сообщила ему Шастен. Буске подтолкнул миску к перепуганному псу, который свернулся клубком в углу клетки. Похоже, Пикассо знал, что в любом случае схлопочет, так что дичился и боялся любого действия человека, если оно отличалось от тычка или пинка. При виде Ноэми он наконец осмелился подойти к миске и жадно вылакал половину содержимого. — Ветеринар был? — Да. Час назад. — Не замечаю большой разницы. — Задняя лапа сломана уже давно. Кость срослась. Чтобы вылечить, пришлось бы снова ломать. Доктор говорит, слишком много труда ради пустяка, тем более что пес не страдает. — А челюсть? — То же самое, срослась, уже ничего не поделаешь. Теперь он навсегда останется с этой перекошенной челюстью, придется смириться, — развеселился Буске, но вдруг осознал свой промах. — Вот же черт, капитан, — огорчился он, — даже когда я не делаю это специально, все равно туплю…