— Прости, мне очень жаль, — взмолился он. Ноэми рвалась на части между желанием и чувством гадливости к себе. — Только ты одна считаешь… — Замолчи, замолчи, прошу тебя, — прервала она его. — Я прекрасно знаю, кто я. Я прекрасно знаю, что ты видишь. И ты не можешь хотеть это. Испытывая смущение за себя и страдая, что ранил ее, Юго молча смотрел, как она уходит, и, едва дверь за ней захлопнулась, навзничь рухнул на кровать. Он не мог помочь Ноэми на том пути, который ей предстояло пройти. 37 Серж Дорен достал серый костюм, последний раз видевший свет три года назад на свадьбе дальнего родственника, к которому, впрочем, был безразличен. Сегодня церемония будет совершенно иной. То, что осталось от тела Алекса, было вручено ему в шкатулке черного дерева. Он подумал, что она, пожалуй, займет совсем мало места в гробу, и так не слишком большом… Затем он отправился на помощь Брюно в ванную комнату, где тот не мог справиться с узлом галстука. Сын ощутил дыхание отца, когда тот попытался ему помочь. — Поговоришь с ним? — спросил Брюно. — Не сегодня. — Но ты хотя бы знаешь, что он тебе соврал? — Я в этом не уверен. — Не обязательно быть уверенным, чтобы поговорить с ним. Это у тебя руки в крови, а не у него. — Не неси ерунду! — крикнул Серж. — В любом случае я по его глазам пойму, говорит ли он правду. Наконец он поправил Брюно воротничок и выровнял по центру узел галстука. — Ну вот ты и при галстуке, сынок. * * * Милк припарковал автомобиль с надписью «Национальная полиция» прямо перед стеклянной стеной дома Ноэми. Прежде чем волчком завертеться вокруг него, Пикассо для порядка рыкнул. Ноэми свистом подозвала его, чтобы освободить флика от назойливого спутника. — Доброе утро, капитан! Ромен уже на месте. Я вот подумал, вам будет легче, если вы приедете не одна. Там толпа незнакомых людей. — Очень мило, спасибо. Скажи, у тебя все в порядке? В ответ Милк грустно улыбнулся: — Я только довезу вас, капитан. Мне не до похорон: всем непременно захочется туда поехать, так что придется вернуться в комиссариат, останусь там дежурить. Потом он окинул ее взглядом: черный костюм, прямые брюки и приталенный пиджак. — Вы что, предусмотрели подходящий наряд? — удивился он. — Я не люблю яркие тона, если ты заметил. — Чтобы вас не слишком рассматривали? — простодушно догадался он. — Именно. Чтобы меня не слишком рассматривали. * * * Авалонское кладбище притаилось между двумя холмами, словно старалось скрыться от всех, кроме тех, кто приходит сюда молиться. Ряды могил можно было разглядеть лишь из окон поезда, когда он влетал на нависающий над кладбищем железнодорожный мост. Ромен поджидал возле широкой кованой ограды, тоже одетый соответственно случаю. Подле него находилась его жена Амината, обворожительная и строгая в темно-синем платье. Лили отпустила ее руку, бросилась к Ноэми, обняла за талию и приникла головой к ее животу. — Я знаю, в такой день нельзя радоваться, — доверительным тоном сказала девочка. — А вот я так рада тебя видеть! Затем она обернулась к Милку и уверенно сообщила: — Все хорошо, я о ней позабочусь. Они вдвоем с девочкой молча двинулись по гравийной дорожке. Ноэми склонилась к ее уху: — Там уже много народу? — Ну да, увидишь. Там все. — Как это? Пройдя в ограду, Шастен встретилась со всей деревней. Здесь было больше шестисот человек: сосредоточенные лица, взоры обращены на пустую яму. Сперва к ней обернулся кто-то один, затем второй, потом десятки других людей, пока наконец весь Авалон не уставился на нее. Некоторые впервые видели этого знаменитого парижского флика со штопанным, словно после аварии, лицом и без смущения изучали его, как будто оценивали стоимость пострадавшего автомобиля. А она-то хотела остаться незамеченной… Впрочем, Ноэми недолго привлекала внимание присутствующих. Неожиданно толпа расступилась в центре, давая проход двум мужчинам, — а больше-то и не требовалось, чтобы удержать маленький сосновый гроб с золочеными ручками. Тут она осознала, что большая часть деревни долгие годы жила в полной неопределенности. Старики, словно оцепеневшие во время той жуткой истории, непременно пожелали быть здесь вместе с близкими, чтобы перевернуть страницу мучительной драмы. Серж Дорен, казалось, пребывал где-то в другом месте. Его взгляд не останавливался на могильщиках, не скользил по лицам людей. Мельхиор наверняка сказал бы что-нибудь о травматической диссоциации. Младший Дорен, Брюно, стискивал челюсти и кулаки, будто спустя двадцать пять лет еще можно было загладить несправедливость. Его старший брат исчез, когда Брюно было восемь, и он рос и взрослел с этой трагедией, которая заполнила собой все, отняла внимание родителей и в конце концов толкнула мать на самоубийство. Он помнил тот день, когда открыл дверь сарая и рухнул на колени в солому перед висящим на балке телом. Иногда, по ночам, он, случалось, ненавидел брата. Тогда Брюно был ребенком, теперь ему стукнуло тридцать три. Дорен-отец не был человеком общительным, скорее, наоборот. Угрюмый, словно вытесанный из цельного куска, он даже не подумал о том, чтобы после прощания устроить поминки, да и в любом случае не хотел никого видеть. Бросив горсть земли на гроб Алекса, он покинул кладбище, Брюно тенью последовал за ним. Серж приостановился возле Ноэми и ее команды, но слова застряли у него в горле. Однако через несколько метров, проходя мимо мэра, он шепнул тому на ухо: — Пьер, так ты меня обманул? В растерянности Валант не нашелся что ответить. — Мой мальчик, — продолжал Серж, — в озере. Ничего не понимаю. Ему ведь там нечего делать, правда? — Пожалуйста, поговорим об этом позже, — громко ответил мэр. Кровь прилила к щекам Брюно, он встрял в разговор: — Позже? Почему же позже? Если тебе есть что сказать, говори сейчас! Твои избиратели услышат, да? Тебя это смущает, господин мэр? — Замолчи, сын! — оборвал его Серж. — Замолчи. Брюно готов был снова закусить удила, но взгляд отца, следивший за новым капитаном полиции, которая направлялась к ним, мгновенно заставил его умолкнуть. Ноэми просто кивнула мужчинам, и все трое сдержанно ответили. Расстояние помешало понять суть их бурной беседы, однако жесты и поведение выдавали настроения клана Доренов и Пьера Валанта. Враждебность. Новые сведения для Шастен. Кое-что для памяти, если та соизволит сохранить. Перед оградой кладбища она догнала Буске и Валанта. Сама того не зная, она задавалась теми же вопросами, что и Серж Дорен. — Трое детей, которых считали похищенными и увезенными далеко, — и два тела под водой. Одно принадлежит Алексу Дорену, в этом мы уверены. Кто второй, Эльза Сольнье или Сирил Кастеран, мы узнаем, когда осушат озеро. Однако я убеждена: все произошло в старом Авалоне, а Фортен был лишь отвлекающей гипотезой. Третий ребенок тоже где-то здесь. — Разве что дело состоит из двух преступлений, — предположил Ромен. — Ничто не доказывает нам, что двоих детей убили здесь, а третьего не похитил Фортен. — В одну ночь столкнулись убийца и похититель? Слишком много совпадений для такого крохотного местечка, — заметил Буске. — Я склоняюсь к Фортену, — уперся Валант. — Он мог быть разом и убийцей, и похитителем. — А я настаиваю на Авалоне, — не отступала Ноэми. — Все случилось тут, в девяносто четвертом году. Если вы не хотите задержаться здесь, предлагаю вернуться на службу и сделать прыжок на двадцать пять лет назад. Поскольку мы ничего не знаем и у нас все еще нет зацепок, надо восстановить картину деревни и всего, что здесь происходило. Нечто вроде полного рентгена, нет, скорей, вскрытия. Даже самые незначительные или анекдотические подробности. Я хочу, чтобы все было у меня на стене. И чтобы дверь в кабинет была заперта как для публики, так и для коллег. — Кризис доверия, что ли? — удивился Ромен. — Если у меня нет ни одного подозреваемого, я подозреваю всех. Ключи от кабинета и право входить в него будут иметь только Милк, Буске, ты, майор Роз и я. А тебе вдобавок я поручаю провести для нашего мальчишки-полицейского урок о понятии сдержанности и неразглашения информации о текущем расследовании. — Проще было бы вообще вставить ему кляп, но это будет расценено как дурное обращение с детьми, — отшутился Буске. Кладбище осталось позади, и Ноэми позволила себе передышку. Что-то не сходилось. Будто какая-то несовпадающая дата или улыбающееся в камеру лицо в толпе. Или галстук, не гармонирующий с костюмом. Какая-то деталь раздражала ее. Но какая? Мысленно она воткнула рядом с кладбищем красный флажок и поклялась себе туда вернуться.