– Башку бы ему оторвать, такому уроду! – тягостно вздохнув, проворчал Орлов. – Мужики! Давайте, поднажмите! Эту картину надо найти во что бы то ни стало. Если она будет уничтожена и это попадет в СМИ… О-о-о… Нас таким дегтем обольют – мало никому не покажется. Что у вас на сегодня? – По тому округу, к которому относится Грачихинский бульвар, всем участковым, гаишникам и операм надо раздать портрет того припадочного, который три года назад пытался порезать картины Лунного, – начал загибать пальцы Гуров. – Завтра едем искать очевидца, который на кладбище у могилы Виталия видел еще одного полоумного, изображавшего из себя шамана. Еще раз прочешем Проклово. Кстати, Стас, а Ворчуновой ты показывал портреты подозреваемых? – Да, показывал. Она никого не опознала… – А вахтерам, уборщицам музея? – выжидающе взглянул на приятеля Лев. – Н-нет, этим не показывал… – конфузливо засопел носом Станислав. – А ты считаешь, надо было… Вообще-то да! Блин! Ты прав – надо было и им показать! Тьфу ты, черт! Все верно! Директор кого-то видит, кого-то – нет, а вахтеры видят всякого и каждого… – А эти воровские лазы они там хоть как-то заделали? Или «метро» в подвал музея так и осталось? – спросил Орлов, глядя на Стаса и постукивая по столу кончиком авторучки. – По-моему, нет… – Поморщившись, тот потер пальцами подбородок, покрывшийся за день подросшей щетиной. – Черт подери! Типично провинциальный бардак! – Лев достал свой телефон. – Если там все настежь, то тогда и все остальное у них растащат! Он набрал номер телефона директора прокловского музея. После второго или третьего звонка в трубке послышался знакомый голос: – Алло, кто это? – Анна Романовна, это Гуров, опер из главка. Добрый день. Или, вернее, уже вечер. Да вот, хотим узнать, что сделано, чтобы закрыть дорогу ворам внутрь здания музея? – Лев Иванович, – поминутно вздыхая, заговорила Ворчунова, – мы, что могли, то сделали сами. Мы с уборщицами забили дыры в полу досками. Ту яму, что в кустах, засыпали мусором. Правда, не доверху. Ну, много ли можно сделать в три бабские силы? В подвале лаз тоже, как смогли, закидали землей. Вот и все. Понятное дело, если кто захочет, так за полчаса все там раскопает. А что еще можем сделать? Администрация обещала помочь «когда-нибудь», а у нас самих деньги откуда? Предупредив свою собеседницу, чтобы завтра она оказалась на месте, Лев нажал на кнопку отбоя и стукнул кулаком по коленке: – Надо малость поднапрячь тамошний райотдел, чтобы у музея хотя бы время от времени кто-то появлялся. Типично расейское разгильдяйство. Кто-то дурака валяет, а у нас потом работы прибавляется! – Дай-ка номер тамошнего ОВД! – Петр снял трубку телефона и, под диктовку Льва, пробежался пальцами по клавиатуре одного из городских телефонов. – Алло! Это Прокловское ОВД? Подполковник Цепилов? Добрый день, главк угрозыска, генерал-лейтенант Орлов… Железным, непререкаемым тоном Петр приказал взять под наблюдение музей краеведения. Чтобы не только «овошники» держали его под своим контролем, но время от времени наведывались туда и патрульные группы. Кончив говорить, он созвонился с информотделом и приказал информационщикам разослать портрет психа-вандала по всем столичным и подмосковным ОВД. – Думаю, по одному лишь округу, куда входит Грачихинский бульвар, маловатым будет охват, – пояснил он приятелям. – Но, други мои, сконцентрировавшись на психах, не надо забывать и про банальный криминал. Мало ли? Вдруг психи тут ни при чем, а полотно украли обычные ворюги? – Не забываем, не забываем… – коротко кивнул Гуров. – Я уже задействовал Амбара. Думаю, завтра какой-то результат будет. Впрочем, некоторые результаты последовали всего полчаса спустя. Когда Лев, поработав у информационщиков с их базами данных всевозможных криминальных субъектов с психическими отклонениями, собирался домой, зазвонил его телефон. Это был доктор Никифоров из Института Сербского. Он нашел информацию трехлетней давности о пациенте, которого наряд полиции доставил в их клинику с Грачихинского бульвара. Звали этого человека, у которого произошло обострение маниакально-депрессивного психоза, Жерар Снякунтиков. – Проживал он в Трехпольном переулке, дом пять, квартира шестнадцать. Где он может быть сейчас – не могу сказать. В нашей клинике на лечении он пробыл месяца три, а когда его состояние стабилизировалось, был выписан. Разумеется, его следовало бы держать в поле зрения специалистов, но вы же сами знаете, что сейчас это не приветствуется как пережиток времен «карательной психиатрии». Теперь даже самые опасные очень часто совершенно бесконтрольны. Это все, что могу вам сказать… – с сожалением пояснил врач. Впрочем, и этой информации было вполне достаточно для того, чтобы начать поиски Снякунтикова. Гуров сообщил его домашний адрес информационщикам, и… «машина» розыска закрутилась. Майор Жаворонков тут же связался с ОВД, в епархию которого входил Трехпольный переулок, и уже через полчаса ему сообщили, что такой человек, как Жерар Снякунтиков, восемьдесят шестого года рождения, по названному адресу не проживает с прошлого года. В базе данных граждан, зарегистрированных по Москве и Московской области, он нигде не значился вообще. Сообщив об этом Гурову, Жаворонков предположил: – Лев Иванович, не исключено, квартиру он потерял и сейчас где-нибудь бомжует. Поэтому его и нет нигде… – Да, похоже на то… – согласился Лев и решил немедленно съездить в Трехпольный переулок, чтобы там лично собрать всю возможную информацию. Трехпольный переулок оказался своего рода островком пятиэтажек, который со всех сторон теснили ультрасовременные дома-башни в два, три, а то и четыре десятка этажей. Подъехав к дому номер пять, он подошел ко второму слева подъезду и набрал на домофоне цифры «один» и «шесть». После пары гудков в коммутаторе раздался щелчок, и женский голос произнес вопросительное «Да?». – Здравствуйте, я из полиции, полковник Гуров. Я хотел бы вам задать пару вопросов. Издав удивленное «А-а-а…», обитательница шестнадцатой квартиры отперла дверь, и Лев вошел во вполне приличного вида подъезд. На пороге шестнадцатой квартиры стояла молодая женщина, с некоторой тревогой глядя на незнакомца. Гуров показал ей удостоверение и пояснил: – Меня интересует проживавший здесь ранее Жерар Снякунтиков. Вам такое имя знакомо? – Да, я о нем слышала от соседей, – утвердительно кивнула хозяйка квартиры. – Проходите… За чашкой чая собеседница Льва, назвавшаяся Галиной, под воинственные крики двоих сорванцов лет пяти, которые играли в индейцев, рассказала, что они с мужем купили эту жилплощадь у некоего дельца. Ее муж в данный момент был в отъезде (он работает дальнобойщиком), и она со своей «гвардией» ждала его возвращения с часу на час. По словам Галины, до этого их семья несколько лет жила по съемным квартирам. И лишь подкопив денег, они с мужем решились на приобретение собственного жилья. – Знаете, кто деньги имеет, тот их вкладывает в недвижимость, – сдержанно вздохнула Галина. – Как рассказывали мои соседи, Снякунтиков пропился до нитки и влез в огромные долги по банковским кредитам, поэтому выставил свою квартиру на продажу. Покупатель, естественно, тут же нашелся. Ясное дело, у Снякунтикова он купил по заниженной цене, а нам втюхал раза в полтора дороже. Ну а куда денешься? Вот только совсем недавно расплатились… Но зато теперь у нас есть свое законное пристанище… На вопрос Гурова, не знает ли она, где Снякунтиков может обитать в настоящее время, Галина пояснила, что краем уха слышала от одной из бабушек, проживающих в этом же подъезде, будто он в соседнем микрорайоне сошелся с какой-то особой намного старше себя. Но с кем именно и где та женщина проживает, она не знала. – А с того времени, как вы сюда вселились, этот человек здесь не появлялся? – Лев достал рисованный портрет Жерара Снякунтикова и показал Галине. – Это он и есть? – удивилась она. – Хм-м-м-м… А вы знаете, как-то раз… Ну, месяца полтора назад, похожий на него тип сидел на лавочке у нашего подъезда. Да, да, скорее всего, это он и был! Скажите, Лев Иванович, а он не опасен? Гуров неопределенно пожал плечами, не зная, как лучше сказать. Пугать не хотелось, но и говорить о Снякунтикове как о «белом и пушистом» тоже было не резон. – Галя, не хотел бы вас пугать, но… С головой у него, конечно, не все в порядке. Правда, насколько я знаю, к людям агрессии он не проявляет. Он отчего-то бывает агрессивен к полотнам художников. Года три назад пытался порезать картину одного самодеятельного художника на уличном вернисаже. Его отправили к психиатрам. В клинике его лечили и потом выпустили. Я не думаю, что он очень уж опасен, но… Все же, на всякий случай, если вдруг здесь появится, немедленно нам сообщите. Вот моя визитка. Закончив разговор с Галиной, Лев попросил познакомить его с кем-то из старожилов этого дома. – А-а, ну так давайте провожу вас к тете Шуре, – предложила Галина, – она этажом выше. Она здесь живет как бы не с восьмидесятых… Тетя Шура оказалась рослой строгой дамой лет семидесяти. Когда-то она работала учительницей русского языка и литературы, поэтому изъяснялась очень грамотно. Узнав, кто к ней пришел, тетя Шура (точнее сказать, Александра Евгеньевна) охотно согласилась рассказать о Снякунтиковых все, что о них знает. Прежде всего она поведала, откуда у Жерара такое экзотическое для России имя. – Его мать, Вера, с детства была ярой фанаткой этого красавчика-француза Жерара Филиппа. Знаете о таком? Вот! А комедия «Фанфан-Тюльпан» – это был ее любимейший фильм. В честь этого француза она и назвала своего сына Жераром… Как рассказала тетя Шура далее, Вера Снякунтикова настолько пылала любовью ко всему французскому, что даже родить ребенка решила только от француза. А тут, как раз в восемьдесят пятом, состоялся Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве. И вот Вера, тогда еще учащаяся одного из столичных ПТУ, специально нашла себе французского студента. Познакомилась с ним в одном из кафе, пригласила домой, где и затащила к себе в постель. – Ну, как сказать – «затащила»? – Александра Евгеньевна саркастически улыбнулась. – В пору всепланетного праздника свободной любви… Ну, Лев Иванович, как еще можно было бы назвать столь масштабное молодежное мероприятие, где собрались молодые люди, скажем откровенно, далекие от морального кодекса строителя коммунизма? Запад к той поре уже пережил так называемую «сексуальную революцию», поэтому в той фестивальной среде вполне часто звучал всем понятный и близкий пароль – «секс». И порой достаточно было произнести лишь одно это слово… Ну, к чему там, понимаете ли, всякие формальности типа «ай лав юу»? Просто «секс» – и все, всего через минуту в ближайших кустах мог начаться процесс «братания» разных рас и народов. Вы ведь, наверное, помните, сколько в те дни было работы у милиции и дружинников? – Помню, по-о-мню… – сдержанно рассмеялся Лев. Впрочем, Александра Евгеньевна уточнила, что «свальный грех» случался не только между гражданками Союза и пылкими африканцами (этого-то как раз было меньше всего). «Свободной любви» предавались и очень многие представители самых разных иностранных делегаций. Те же слывущие образцами чопорности англичане являли такие примеры «раскованности», что и не снилось пресловутым неграм. Ну а Верочка Снякунтикова, будучи девушкой почти приличной, в кустах влюбляться с предметом своих вожделений не захотела, поэтому и привела француза к себе домой, когда родители были на работе. Через девять месяцев, как она и надеялась, на свет появился маленький Жерар, о рождении которого его биологический папа и не знал, да, наверное, и не задумывался. Поскольку в стенах Верочкиного ПТУ (как, скорее всего, и в большинстве других) не вся молодежь придерживалась постулатов все того же морального кодекса, употребление горячительного там не было редкостью. В числе «ударниц пятилетки» по части «приема на грудь» лошадиных доз алкоголя была и Верочка. Тем более что живой пример того, как не надо пить, постоянно был у нее перед глазами, в лице родных папы и мамы. «Причащалась» Верочка и во время беременности, что никак не могло не отразиться на соматическом и психическом здоровье малыша. – Сколько раз я ей говорила: Вера, не пей! Тебе нельзя! У тебя же будет ребенок! А говорить ей – все равно что кидать в стенку горохом… Жерар, по словам Александры Евгеньевны, рос ребенком нервным и склонным к антиобщественным поступкам. Одно слово – безотцовщина. Вера раза три сходилась с мужчинами, но ее пьянство всякий раз становилось причиной развода. Учился Жерар в той школе, где работала Александра Евгеньевна, поэтому его взросление проходило на ее глазах. Прогулы, драки, курение, употребление спиртного… Все это было чуть ли не с первого класса. В «лихие 90-е» он подсел на наркотики. Лишь чудом удалось «слезть с иглы». Спас его живший в квартире напротив дед, который работал каким-то церковным служкой. Старик обкурившемуся и обколовшемуся мальчишке читал Евангелие, и однажды свершилось, можно сказать, чудо: тот и в самом деле «завязал» с наркотиками, прошел курс лечения, нашел постоянную работу, женился. Было это лет десять назад. А потом дед умер, и все вернулось «на круги своя». Жерар снова запил, семья распалась, жизнь обратилась в мрак. – Вера умерла от пьянки в две тысячи восьмом. Ее родителей не стало еще в девяносто пятом – оба отравились «Роялем»… – Александра Евгеньевна сокрушенно вздохнула. – А Жерар, как от него ушла жена, так совсем меру потерял. Пил беспробудно. И допился – влез в долги, и его прижали коллекторы. Продал квартиру. Теперь, кажется, живет на Афонинской, чуть ли не с моей ровесницей… Уточнив у Александры Евгеньевны, где это может быть, и договорившись с ней о том, что она ему позвонит, если Жерар вдруг появится у их дома, Гуров попрощался и вышел из подъезда, чрезвычайно довольный итогами этих двух встреч. Сев в свой «Пежо», он созвонился с дежурным информотдела и поручил ему передать распоряжение участковому Тополевского ОВД, в чьем ведении улица Афонинская, срочно разыскать квартиру, где, на положении бомжа, обитает Жерар Снякунтиков. Сразу после этого он созвонился с КЭМТ – Клиникой экспериментальных медицинских технологий, куда, по некоторым сведениям, в окончательном варианте поместили тело Лунного. Общеизвестные столичные центры медицинской помощи, куда первоначально повезли извлеченного из могилы художника, пребывали в некоторой растерянности – никто из самых именитых академиков так и не решился сказать: жив он или мертв? Поэтому общим решением светил отечественной медицины Лунного отправили в КЭМТ. Это малоизвестное медучреждение было создано сравнительно недавно и, по некоторым данным, курировалось секретными «конторами», в частности ФСБ. Несмотря на свою малоизвестность, в определенных кругах КЭМТ играл весьма значимую роль в исследовании всевозможных медико-биологических аномалий. Большая часть исследований подобного рода была засекреченной даже для сотрудников «контор», не посвященных в эту сферу деятельности. Как-то раз на совместной рыбалке хороший приятель Льва и Станислава полковник ФСБ Александр Вольнов по большому секрету сообщил, что в закрытом секторе КЭМТа ведутся исследования останков неведомого существа, возможно даже, инопланетного происхождения. На звонок Гурова ответил мужской голос: – Здравствуйте! Я вас слушаю. Пожалуйста, представьтесь, кто вы? – Здравствуйте, – по-деловому сухо ответил Лев. – Полковник Гуров, Главное управление угрозыска. Я хотел бы спросить, есть ли что-то новое в ситуации с Виталием Лунным? Разумеется, если это не государственная тайна. – М-м-м… Простите, я мог бы вас спросить, в каком контексте вам необходима подобная информация? – Человек на том конце связи явно не ожидал такого вопроса. – Разумеется, не в личных корыстных целях, – сыронизировал Лев и негромко рассмеялся. – Дело в том, что в рамках расследования о хищении художественного полотна Виталия Лунного мы периодически встречаемся с его гражданской женой, которая более чем настойчиво интересуется его состоянием и мечтает его увидеть лично. Завтра наша опергруппа вновь выезжает в Прокловский район. Что нам ответить на вполне законный вопрос этой женщины? Похоже, это собеседника Гурова довольно-таки крепко озадачило. Он некоторое время издавал какие-то малоразборчивые междометия, после чего известил: – Я обязательно доведу эту информацию до руководства клиники. А из того, что могу вам сообщить – наши специалисты анализируют состояние поступившего к нам тела гражданина Лунного. Взяты пробы для проведения генетической экспертизы. Изыскиваются методы уточнения состояния тела: оно еще у грани смерти, или уже за гранью жизни, когда восстановить жизненные функции невозможно, – чуть монотонно выдал говоривший этот свой спич. – Знаете, я могу предложить врачам один из вариантов решения проблемы. Это мое личное наблюдение. Когда гроб Лунного открыли, к нему подбежала его гражданская жена и обняла его. Наш судмедэксперт, проверявший жизненную активность тела сразу же после этого, установил хоть и едва заметные, но реальные импульсы мозговой и сердечной активности. Вы таким прибором его проверяли? – спросил Лев. – Да, такой прибор у нас есть. Его использовали, но он показал ноль активности… – уже с некоторой неуверенностью в голосе ответил сотрудник КЭМТа. – Ну, так попробуйте пригласить в клинику жительницу села Савиновка Таисию Максимчук. Вы же ничего от этого не потеряете? Нет. А если это даст положительный эффект, то ваша клиника, образно говоря, «будет в шоколаде». Подумайте! – посоветовал Гуров. Закончив разговор, он вырулил на дорогу и направился домой, размышляя о возможной причастности к краже картины Жерара Снякунтикова. То, что этот не самый удачный итог былой «дружбы народов» имеет явную мотивацию украсть «Портрет Вечности», Льву было ясно как дважды два. Но вот в том, что он и в самом деле совершил кражу, – уверенности уже не было. После разговора с Александрой Евгеньевной он внутренне ощущал: напасть на картину с ножом и порезать ее в клочья – это Жерар смог бы, но методично, целенаправленно готовить кражу, реализовать задумку – это не его. Слишком импульсивен и мелок. Кражу готовил человек, который если и страдает психическими расстройствами, то они, скорее всего, шизоидного типа. Картину похитил, надо думать, жесткий интроверт по своему психологическому складу, но одновременно маниакально «заточенный» эпитимик. Не тот ли, что шаманил на савиновском кладбище?.. Утром телефон Льва разразился мелодией из «Джентльменов удачи». Отложив завтрак, он нажал на кнопку включения связи. Голос Амбара был преисполнен довольства и умиротворения. – С добрым утречком, Левваныч! Так, узнал я, кто картинешку-то стырил! Только вот та ли, что вас интересует? Моченый толковал, что Кардан забрался в музей, только он не знает, в каковский, и уволок самую дорогую. Ну, он там днем полазил, с одной бабой разговорился из тамошних, она ему и сказала, какая самая дорогая. Это все, что выведал. Поблагодарив информатора и сказав ему про очередную порцию пенного «гонорара» с хорошей рыбой, Гуров быстро собрался и отправился в главк. В начале восьмого он уже поднимался по ступенькам своей «конторы». Миновав дежурку, Лев прямым курсом направился в информотдел. Шагая по коридору, он в глубине души испытывал легкое разочарование: неужели все было так банально просто? И ни к чему все эти долгие размышления, логические умозаключения, все эти разъезды, разгадка всевозможных головоломок и шарад… Дежурный информотдела оказался на месте, и они быстро нашли нужного фигуранта в базе данных МВД. Кардан оказался Щадреевым Ярославом, восьмидесятого года рождения. В своем «послужном списке» этот вор имел шесть отсидок, причем самую первую получил не за кражу, а за разбой, сопряженный с сексуальным насилием, за что сел «аж» на пять лет, но вышел по УДО через четыре года. После этого Кардан перешел на квартирные кражи, за что садился еще пять раз. «Да-а… По-моему, только в современной России существует такое определение: «неоднократно судимый за убийство»… – читая на мониторе досье вора, досадливо вздохнул Лев. – А уж неоднократно судимых за кражу у нас и вовсе как собак нерезаных. Вечно у нас крайности. Пока ловили Михасевича, Чикатило и им подобных, успели расстрелять по несколько человек совершенно невиновных. Зато теперь и с явными подонками, на которых клеймо ставить негде, сюсюкают и носятся, как черт с писаной торбой…» Как явствовало из досье, «лежек» у Щадреева было несколько. Следовало определить, где именно он находится сейчас. Впрочем, имелась вероятность и того, что себе он нашел новое прибежище, и по старым адресам его искать бесполезно. А что, если… по старым «лежкам» пустить якобы сокамерника Кардана? Вроде того, его разыскивает старый «кореш»? Может быть, кто-то из прежних зазноб вора проговорится? Надо рискнуть! Покончив с изучением жизнеописания Щадреева, Гуров отправился в свой кабинет. К его удивлению, Стас уже был на своем рабочем месте. Крячко сидел, глядя на монитор, на который вывел какой-то текст. Поздоровавшись, Лев поинтересовался: – Что штудируем? «Преступление и наказание» Достоевского? – Ха! Скажет же такое! – ответив на приветствие, подбоченился Станислав. – Сейчас, когда завтракал, по ТВ услышал о краже два дня назад картины Поленова в одном из подмосковных краеведческих музеев, по-моему в Березинском. Вот, решил найти подробности – что это за полотно? Прорабатываю мыслишку, не может ли этот долбаный крадун быть причастен к краже и в Проклове? Как считаешь? – Не исключено, – согласился Лев. – Кстати, по-моему, я даже знаю, кто «автор» кражи Поленова.